Осознание Ада - Татьяна Томах

— Без тебя?

Ева отстранилась, уперлась локтями в его грудь — будто хотела разглядеть глаза Ада в кромешной темноте. Он ждал, стараясь дышать спокойно.

— Без тебя — нет. Нигде. Даже в раю. Тем более — в раю. Как ты мог подумать…

— Я тоже люблю тебя, — хрипло сказал он, обнимая строптиво напрягшиеся Евины плечи; прижимая ее к себе.

— Больше, — Евин шепот обжег дыханием шею: — Ты сам знаешь, это больше, чем любовь.

Ад слушал, как рядом с его сердцем торопливо колотится Евино, и думал, что только так — рядом с Евой, чувствует себя цельным. Живым, настоящим. И, наверное, поэтому, он, не оборачиваясь, чует каждое движение и вздох танцующей на проволоке Евы.

— Да, — отозвался он.

— А ты… ты думаешь, что нам нужно возвращаться?

— Мы ведь подписали контракт на этот сезон, верно?

— Конечно, — помолчав, тихо согласилась Ева. Высвободилась из его рук, соскользнула с кровати — и сейчас же растаяла в темноте. Ад потянулся за ней и замер. На минуту, ужалившую висок торопливым биением пульса, этот, разделивший их шаг, показался опасным и почти невозможным. Будто в босые ступни врезалась невидимая проволока, а в лицо дохнула пропасть с вонючим песком арены на дне…

После возвращения цирк показался другим — будто вылинял, потускнел и уменьшился. Огромные буквы названия «Парадиз», переливающиеся разными цветами, выглядели аляповато и пошло. От резких запахов города щипало в носу и в горле. Зрительный зал пах еще хуже — потом, духами, страхом, жадным любопытством.

Ад постоял возле клеток, разглядывая тварей — и вспоминая прекрасных крылатых существ, паривших в синеве неба. Один из драконов умер — в неволе обычно звери жили недолго. Только серая старуха держалась уже много лет — будто ненависть, тлеющая в прищуренных глазах, давала ей силы жить.

На замену умершему директор добыл у браконьеров дикаря. Новичок шумно ворочался в тесной затененной клетке, шелестел необрезанными крыльями. Иногда Аду удавалось разглядеть в полумраке блестящий испуганный глаз.

Когда он узнал о сумасшедшей затее Евы, было поздно. Директор загорелся новой идеей — Ева умела убеждать — и не стал слушать никаких возражений.

— Представляешь, как это будет красиво, — мечтательно говорила Ева, и в ее глазах Ад видел отражение радужных крылатых красавцев, плавающих в синеве неба.

Ад уговаривал; умолял; объяснял, что не зря драконам обрезают крылья перед дрессировкой; и что Евина задумка — дурость и самоубийство. Выдохнувшись, разозлившись и отчаявшись, он попробовал представить, что сказал бы сейчас Бим-Бом.

— Ты забыла, что здесь не настоящее небо, а крашеные тряпки и голография.

Но этого Ева тоже не услышала.

Репетиции проходили на диво хорошо. Новенький послушно взлетал, не делая попыток напасть на Еву, и кружил под куполом цирка. Помощники, назначенные Аду, скучали. Старые звери, сдержанные световыми клетками, волновались, задирали головы и следили за полетом. Директор восхищенно цокал языком и мучил осветителей, не умевших как следует показать сияние радужной чешуи дикаря.

Наверное, новенького испугал грохот зрительного зала. Зверь отпрянул назад, сорвался с башни раньше времени; забился, запутавшись в привязи. Чего-то подобного следовало ожидать — Ева успела уклониться, удержаться на проволоке, не забывая осыпать зрителей сияющими улыбками; Ад быстро распутал привязь — выпустил новенького лететь вверх, подальше от криков и аплодисментов. Всего несколько секунд задержки были теми самыми секундами, которых уже много лет ждала серая старуха. Она прыгнула со своей башни, целясь в Еву раскоряченными когтистыми лапами. И не промахнулась.

На рассвете, перед тем как уйти из цирка, Ад прокрался в зверинец. Два хлыста, взведенных на максимум, потрескивали и дрожали в его руках. Серая старуха с усилием подняла морду, исполосованную шрамами и свежими рубцами. В ее взгляде Аду почему-то почудилось облегчение.

Ад, кусая губы, постоял напротив клетки. Потом отшвырнул хлысты и распахнул дверь.

— Ну! — сказал он старухе. — Мы превратили ваш рай в ад. Теперь можешь убить меня за это. Ты всегда хотела так сделать, да?

Они так и не стали выходить из открытых клеток. Взволнованно потоптались у выхода — будто там была невидимая граница, которую они не могли или не хотели переступать — и вернулись на привычные места. Калеки, осознающие свое уродство и невозможность вернуться в потерянный рай.

Новенький вывалился из клетки торопливо и неуклюже, споткнулся о порог и зашипел на Ада. Легонько подталкивая зверя хлыстом, Ад направил его к выходу.

Дракон поднимался в воздух тяжело, с усилием двигая крыльями, заваливаясь на бок, как подбитая птица. Но над крышей цирка выправился, царапнул когтями вывеску и выше полетел уже легко и быстро; будто вспомнил, как это — летать.

Перед тем, как свернуть за угол, Ад обернулся в последний раз взглянуть на цирк.

Ему не хотелось вспоминать Еву, неподвижно лежавшую на сером песке арены — как мертвая бабочка с измятыми крыльями.

"Выпусти ее", — попросил Бим-Бом. Она улетела сама. Попыталась улететь. Слепо и бездумно бросилась в пропасть, в которой почудилось небо. Совсем как те, юные драконы, забывающие о том, что у них уже больше нет крыльев.

Ад запрокинул голову к небу, стараясь не думать о Еве. Уже очень высоко, среди белых перьев облаков, постепенно растворялся силуэт крылатого зверя. Интересно, сумеет ли он найти дорогу в свой потерянный рай? Интересно, почему, серая старуха так и не убила человека, стоявшего перед ней безоружным? Интересно, почему у этого человека такое дурацкое, такое невозможное в счастливом городе-рае имя?…

— Почему ты дал мне такое имя, Бим-Бом? — как-то спросил он у своего приемного отца.

— Видишь ли, мальчик, когда от рая остается одно название, на обломках можно найти много брошенных детей… Когда я успел вытащить тебя из коробки автоуборщика — за минуту до запуска программы уничтожения мусора — я почувствовал себя… ну, нет, конечно, не так, как Он… Но я подумал, если у меня уже есть Ева — почему бы не появиться Адаму? Это потом твое имя как-то так сократилось… незаметно…

— И что мне теперь делать — без нее?! — спросил Адам. У своего приемного отца? У неба? У зверя, выпущенного из клетки?

Он почувствовал себя драконом, у которого в один миг отрезали радужные крылья, превратив из живого летучего существа в уродливую беспомощную тварь. Тварь, которой одинаково невыносимо воспоминание о потерянном рае и осознание обретенного ада.

Адам смотрел в небо, постепенно понимая, что отныне всегда и везде будет видеть его только таким — крашеными тряпками, голографическим мороком. Потолком своей клетки, из которой теперь ему нет выхода.

Он смотрел в небо до тех пор, пока не заслезились глаза. До тех пор, пока не разглядел Еву, танцующую среди облаков на золотой проволоке солнечного луча…