Монстры под лестницей - Хельга Воджик

умным не очень разумно. Это только для мамы моя сила в моей любознательности, а для меня… Хотя, к черту Бочку! Когда надо мной такое небо, к чему выковыривать из памяти комья грязи?

Я достал миниатюрный пленочный фотоаппарат, направил объектив вверх и «щелкнул» небо. Внутри коробочки зашуршало, и пленка сделала шаг. Еще один монстр в мою коллекцию: белое пушистое облако, что так похоже на хвостатого буйвола. Коллекционировать монстров – это у нас семейное.

Мне было шесть, когда я нашел снимок отца. Вот сейчас вы подумали, что мой отец – вылитый монстр. Не могу судить о его привлекательности.

Да и рассказ не об этом. Он (отец, а не рассказ) стоял на крыльце дома, где родился. Ему тогда было лет двенадцать. В два раза больше, чем мне на тот момент – колоссальная разница! Дом за его спиной уместился в кадр лишь малой частью. Верандой и дверью. Светлые доски – наверное, свежеокрашенные, – ведь, если присмотреться, можно различить оставленный валик и ведро. Пара горшков с цветами и темная полоска неизвестности – приоткрытая дверь. И глаза! Я точно увидел кого-то, но сморгнул и… этот кто-то исчез! Но мне не могло показаться – на этом фото мой отец был не один!

Ох, помню, как я нашел эту фотокарточку! Я не выпускал ее из рук целый день. Все пытался заглянуть в этот таинственный дом. Даже переворачивал пару раз. Иногда мне казалось, что из той зернистой тьмы на меня вновь кто-то смотрит. И тогда мурашки, бегающие по спине, становились на несколько градусов холоднее, волоски на затылке вставали дыбом… Притягательность неизвестности и того волнительного страха была столь сильна, что я боялся моргнуть. Ведь за этот короткий миг монстр из тьмы и мог показаться! У меня онемели пальцы, глаза жгло, словно в них песка засыпали, а ноги затекли. Но я сидел и смотрел, буравил взглядом тонкую полоску неизвестности, тщетно пытаясь войти в тот дом. И я увидел его! А когда увидел, то он словно застыл, прилип к фотографии и остался на ней. Я был поражен! Сердце колотилось, как дятел в лесу.

Я еле дождался прихода отца. Чтобы разделить с ним свою находку и спросить его, чтобы он впустил меня в тайну этого дома и фото, чтобы рассказал все его жуткие тайны!

Вечером, как было заведено, после ужина, когда мама ушла в мастерскую, отец поманил меня и, усадив на колени, взглянул на зажатый в моем кулачке артефакт. И тут все вопросы и слова будто высыпались из меня, как из решета, рассыпались по полу, и я лишь водил глазами и по-рыбьи открывал рот. Но задать тот самый вопрос не мог.

Отец улыбнулся. Я уже смутно помню его черты, и иногда от него остается лишь улыбка – немного грустная и кривая. Как у ковбоев в старых фильмах. Я боюсь, что пройдет пара лет, и кроме этой улыбки я уже не вспомню ничего. А мне бы крайне не хотелось менять отца на чеширского кота.

Так вот. Не дождавшись вопроса, отец сам начал говорить:

– Раньше не было цифровых фотоаппаратов. Нажимая спуск, я никогда не знал, что выйдет на фото до тех пор, пока в красном свете не доставал проявленную пленку и не развешивал на веревку отпечатанные снимки. Знаешь, Макс, ожидание, предвкушение, интрига – все это было у нас, и все это у твоего поколения украл прогресс.

Я не очень понял, о чем говорил отец. Меня тогда больше занимал другой вопрос. И я, наконец-то, смог выпалить:

– Где это? Кто это? – ткнул я в фото, указывая на силуэт в тени дверного проема.

Отец улыбнулся.

– Это дом, в котором я провел часть детства. А это мой друг. Славный малый, хоть и был немного диковат. Я звал его Атта. Однажды мы провели ужасно веселое лето.

– Атта, – завороженно повторил я, вглядываясь в размытый силуэт.

Имя было таким уютным, что силуэт из тьмы перестал пугать. Он был другом моего папы, а значит, не мог быть монстром. Жаль, мама тогда не увидела его, она, конечно, очень старалась, но это были поддавки. Знаете, что бы ни думали взрослые, но, когда они притворяются, мы притворяемся в ответ. Этакая игра, с взаимоуничтожением: ведь стоит высказать вслух сомнения и придется признать правду. А правда была в том, что мама считала Атту выдумкой, но не видела ничего плохого в «развитии воображения».

Этот снимок спрятан в хранилище памяти – так я зову мою коробку важных вещей. В прошлой жизни там был лишь чай, зато теперь – застывшие воспоминания. Чрезвычайно важные – «незабываемые». Даже когда коробки нет под рукой, я открываю жестяную крышку и пристально вглядываюсь… Я очень хочу узнать, кем был этот Атта. Может быть, с ним в экспедицию уехал мой отец? Одна беда – долгие годы я не знал, где живет Атта. И что это за дом на снимке. Но теперь я уж точно его найду. Обязательно.

Я втянул запах луга. В городе так не пахнет. Даже в парке. В городе приходится вдыхать все, что угодно: от машин до чужих людей. Даже не знаю, что хуже. Я часто задерживал дыхание, стараясь пореже дышать. Мне казалось, что я полон чужих запахов – внутри и снаружи. Что я так пропитался ими, что от меня самого уже не осталось ничего. А на лугу все по-другому. Я хочу, чтобы все эти ароматы были внутри меня, чтобы я пах травой, жизнью, свободой, небом. Вот почему я втягиваю воздух полной грудью, наполняю легкие до самого края и затем хватаю еще немного ртом, как рыба, и раздуваю щеки. Это как налить какао с горочкой – невозможное мастерство, на которое способны только волшебники, а еще моя мама. Она мне и показала, что совсем на немного, на тончайшую ниточку, на паутинку какао в кружке больше, чем может поместиться. Она тогда сказала:

– Видишь, Макс, край – это не предел, когда над тобой бесконечность. Всегда старайся делать свое дело максимально хорошо и еще немного лучше. Не бывает достаточно, когда творишь, любишь и помогаешь тем, кто нуждается в помощи.

Моя мама умная, добрая, но иногда перебарщивает с заботой. Вот как сегодня. Ну, вот что может со мной случиться в этом чудесном месте? Это место как застывший кадр из старого фильма, фильма, в котором не происходит ничего, кроме бега облаков.

Я сделал еще пару снимков проплывающих облаков. Еще одна вещь, которой