Залог мира. Далёкий фронт - Вадим Собко

Однообразие городского пейзажа оживляли три кирхи. Возвышаясь над остальными строениями, они как бы впивались в небо своими высокими острыми шпилями. Да на главной улице, там, где она расширялась, образуя нечто вроде площади, высился старинный замок, служивший некогда резиденцией угасшей ветви саксонских королей. В течение многих десятилетий замок пустовал и теперь служил обиталищем для летучих мышей.

Сбегавшая с гор неширокая речушка с переброшенными через неё живописными мостами делила город на две половины.

На улицах ещё сохранились следы агонии гитлеровского режима.

Главная улица пестрела вывесками. Высокие желточерные заправочные колонки попадались на каждом углу. В своё время нефтяные фирмы не поскупились на рекламу и всячески старались придать этим колонкам привлекательный вид. Но краска на них давно уже облупилась, и железо покрылось ржавчиной. Паника, неодолимый ужас нацистов перед наступающими советскими войсками, шпиономания, наконец, боязнь гитлеровских чиновников, как бы сами немцы не рассчитались с ними в последнюю минуту, — всё это нашло своё отражение в надписях, листовках и объявлениях, оставшихся на стенах домов. Здесь ещё можно было прочитать последние лживые сводки главной квартиры Гитлера и увидеть плакаты с исступлёнными призывами соблюдать абсолютное спокойствие. Почти на каждой стене виднелась большая чёрная фигура человека в низко надвинутой на глаза шляпе, с пальцем, предостерегающе прижатым к губам. Под рисунком надпись: «Тсс! Враг подслушивает!».

Груды бесформенных развалин и иссечённые осколками стволы старых клёнов и лип напоминали о страшной бомбёжке, которой подвергли Дорнау американские самолёты в последние дни войны. Этот налёт не вызывался соображениями стратегического порядка. Находившаяся в городе фабрика синтетического волокна когда-то конкурировала на мировом рынке с продукцией американского концерна Дюпон. Вот почему уже после того, как красное знамя победы взвилось над рейхстагом и в Берлине царила тишина, большое соединение «летающих крепостей» старательно бомбило Дорнау, стремясь разрушить фабрику: здесь не было никакой концентрации войск. Но Дюпон платил хорошо — немецкие нейлоновые чулки теперь не скоро появятся в продаже.

На следующее же утро после того, как ушла бригада, капитан Соколов занялся детальным изучением Дорнау. Ведь, собственно говоря, поле его новой деятельности — не за письменным столом в комендатуре, а именно здесь, среди жителей этого небольшого аккуратного города.

Капитан начал с того, что окинул взглядом старинный замок, прошёлся по главной улице и посидел на берегу речушки, в том самом месте, где, если верить преданию, любил сиживать Гёте. Но не красота горной речушки и не старинные легенды, связанные с заброшенным замком, интересовали Соколова. Ему хотелось присмотреться к людям.

В те дни появление советского офицера на улицах немецкого города ещё вызывало у прохожих острый интерес. Соколов всё время ощущал на себе любопытные взгляды горожан.

«Пожалуй, лучше бы для такой прогулки переодеться в штатское», — подумал Соколов.

И всё же, несмотря на какую-то невидимую преграду, как бы отделявшую капитана от местных жителей, он начинал привыкать к городу, вживался в него, старался уяснить себе особенности здешней жизни.

Самые разнообразные люди встречались ему на улицах. Стремительное наступление советских войск спутало расчёты множества беженцев, застрявших в Дорнау, привело сюда окрестных ополченцев, незадолго до поражения призванных в фольксштурм, наконец, заставило осесть здесь всякий иной народ, по разным причинам оказавшийся в дни разгрома на дорогах Германии и застигнутый военной катастрофой вдали от дома. Сейчас все эти люди либо собирались двинуться на старые места, либо пытались обосноваться в городе.

Ещё в юные годы капитан всячески стремился развить в себе наблюдательность и умение проникнуть в суть увиденного. Он, например, любил определять профессию или даже биографию незнакомых людей, основываясь лишь на их внешнем облике. Далеко не всегда Соколову удавалось проверить подобные догадки, но не раз он испытывал истинную радость, убеждаясь в правильности своих предположений.

И теперь, проходя по улицам Дорнау, капитан пытался распознать попадавшихся ему навстречу немцев.

Вот, боязливо озираясь по сторонам, идёт пожилой человек в кепке военного образца. За плечами у него солдатский рюкзак. Тут, пожалуй, и гадать нечего: очевидно, это фольксштурмист. Вероятно, он при первой же возможности просто-напросто удрал из отряда и сейчас возвращается домой, ещё не веря тому, что благополучно унёс ноги.

За ним, сторонясь и подобострастно заглядывая в глаза русскому капитану, проходит немец в потёртой шляпе. Трудно сразу определить его профессию. Это, возможно, парикмахер, но может быть и кельнер: так заученно округлы его движения.

Неожиданно к капитану без всякой робости подходит пожилая женщина и, многозначительно скосив глаза, спрашивает, не будет ли у господина офицера каких-нибудь пожеланий.

Тут дело ясное. Это обыкновенная спекулянтка, которая раньше держала лавчонку или, что ещё вероятнее, какое-нибудь увеселительное заведение.

И снова мелькают дома, деревья, заборы. И снова внимательные, осторожные взгляды прохожих. Из улицы в улицу одно и то же.

Но вот, завернув за угол, капитан в недоумении остановился. На крыльце небольшого домика, увитого густым плющом, сидел пожилой человек. Он плакал. Капитан окинул взглядом двухэтажный особняк, заметил на двери блестящую медную табличку с фамилией владельца и обратился к старику со словами участия. Немец вздрогнул, поднял голову, и в глазах его мелькнул страх. Он попробовал было вскочить, но старые ноги не выдержали, и старик бессильно опустился на ступеньки. Он даже не пытался вытереть слёзы на изборождённом морщинами лице.

В ответ на вопрос капитана старик поведал ему, что в этом доме живёт его дочь — фрау Аннализа Линде. Сам он раньше жил на другом конце города, тоже в собственном доме, но недавняя бомбёжка уничтожила там целый квартал. Фридрих Линде — так звали немца — сразу лишился всего имущества. Благодарение богу, что хоть сам остался жив!

Несколько дней он провёл у соседей, надеясь при раскопках развалин спасти что-нибудь из добра. А когда выяснилось, что спасать нечего, старик отправился к своей единственной дочери. Фрау Линде первым делом спросила, имеются ли у отца деньги, чтобы платить за питание и за комнату. Денег у старика не было, и фрау Линде отказала отцу в приюте, строго-настрого запретив впредь показываться ей на глаза. И вот теперь старый Фридрих Линде не знает, куда ему деваться…

Немец рассказывал свою историю без тени возмущения; он только жаловался на судьбу, а о поведении дочери говорил, как о чём-то обыденном, естественном, само собой разумеющемся.

Сначала капитану показалось, что его подводит несовершенное знание языка, что он, видимо, не всё понял в рассказе этого человека. Однако никакой ошибки не произошло. Фридрих Линде нисколько не осуждал своей дочери, не возмущался её поступком. Он плакал лишь потому, что не знал, куда ему теперь деваться, и даже осмелился спросить об этом русского офицера.

Капитан протянул руку к кнопке, которую заметил над блестящей медной табличкой, и позвонил. С минуту всё в доме было тихо, затем послышался щелчок автоматического замка, и дверь отворилась.

— Входите, — предложил Фридриху Линде капитан и сам шагнул через порог.

Неуверенно, опасаясь, как бы вся эта история не закончилась для него печально, старик последовал за русским офицером.

На пороге гостиной их встретила женщина лет сорока, одетая в поношенное старое платье. Лицо её, полное и выхоленное, никак не соответствовало нищенской одежде.

«Наивная маскировка», — подумал Соколов, разглядывая Аннализ Линде.

Чувствуя на себе спокойный, изучающий взгляд русского офицера, та внезапно расцвела приветливой улыбкой. Для неё будет настоящей радостью, если господин капитан поселится здесь, в её доме. У неё приличные комнаты, да и улица тихая. Ничто не будет беспокоить господина капитана.

Соколов отметил про себя, что фрау Линде сразу же определила его звание. Позднее он привык к тому, что местные жители удивительно быстро постигли значение звёздочек на погонах советских офицеров и никогда не ошибались.

— Вот в этой комнате господину капитану будет очень удобно и приятно, — тараторила фрау Линде.

При этом от Соколова не укрылся негодующий взгляд, брошенный ею на старика.

— Вот что, фрау Линде, — прервал капитан хозяйку. — Это очень хорошо, что у вас нашлась свободная комната. Я поселю в ней вашего старого отца. Пусть он здесь живёт, и чтобы я больше никогда не видел его плачущим на улице.