Рассказы - Владимир Ефименко

— А что ты чувствуешь?

— Я хочу тебя! Я хочу, чтобы он пронзил меня! Я слабею от твоих слов. Говори мне что-нибудь, не молчи. (Так, что у нас там дальше? «Сделай мне больно!» или «Я становлюсь мокрой…» Сейчас он сам скажет, чего он хочет.)

— Я с тобой, Вальк… извини, Алла. Ты — замечательная женщина. (А вдруг она скажет сейчас: «Ты что, охренел, дорогой?» или как-то так? И была бы совершенно права. Нет, не скажет. Она — профессионалка. А что, коньяк уже кончился? Незаметно так, бутылку приговорил. Герой-любовник. Ну, продам я свой ресторан, мать его так. Но не за две же недели! Что ж, они, гады, не понимают, что это просто нереально? Ну, убьют они меня, так что, им легче станет? Им просто деньги нужны. Или им надо сказать: «Я слабею от твоих слов!»? Нет. Здесь — только деловой подход — и никаких сантиментов. Плевать им на мои извинения. Это я попал «конкретно», как вы, суки, выражаетесь. Полез не в свое дело. А то, сидел бы сейчас, где-то на кафедре, и ждал бы свои гроши. Просто невовремя родился. Вот и все. Еще сто грамм. А эта, бедняга, старается, аж неудобно. Надо как-то подыграть.) О! Давай!

— Я здесь, я с тобой, милый! Тебе хорошо? (Что-то он явно на отлете. Очевидно, проблемы у человека.) Возьми меня! Как поживает твой аленький цветочек? Уже расцвел? (Почему такая долгая пауза? Он там не заснул, случайно?)

— Что ты сказала?!

— А что, милый?

— Повтори, что ты сейчас сказала!

— Разве тебе не понравилось?

— Я тебе говорю, дрянь, повтори!..Ох, извини, ради бога. Извини. Но ведь тебя зовут не Алла! Ведь десять лет…Правда? Я никому не скажу.

— Правда. Меня зовут Валя…

— Не смей мне врать, сука! Вешай лапшу, кому хочешь, только не мне! «Аленький цветочек!» Это что, все теперь так называют?

— А разве это некрасиво, милый?

— Твой милый сейчас гладит тебя правой рукой по аппендициту, с верхней стороны рубца, где остались две большие белые точки. Там, где ты больше всего боялась щекотки! Там, откуда в пяти сантиметрах вниз — родинка в форме трефового туза! Вот где твой милый сейчас! Это действительно ты?

— О чем ты, милый? (Мраморная доска. Замереть. Раньше надо было. Или сказать?) Ты уже?

— Я — еще! Еще и еще! Недотрога проклятая! Ведь это ты?!

— Я уже — все. Саша! Это было так здорово! Ты — просто гангстер. Ты меня измучил, но мне хорошо…

— Перестань пороть эту ахинею! Это — я! Vita nostra brevis est, brevi finietur… Ты помнишь, когда ты мне процитировала это самое, «brevi finietur»?

— О, да, Саша. Спасибо, я тоже удовлетворена. Звоните еще.

(Короткие гудки)

— Алло, Лола у телефона. У тебя сегодня романтическое настроение? Ты хочешь меня милый?

— Послушай, ведь это же я!

— Я ждала тебя. Возьми меня, дорогой! Мы сделаем вместе все, что ты захочешь. Я буду полностью твоей…

— Не прикидывайся! Это же ты! «Аленький цветочек»! Может быть, мы никогда больше не увидимся!

— Я не знаю, о чем ты, милый. Ты хочешь чего-то особенного? Расскажи, что ты любишь. Мне интересно. Это меня заводит. Ты хочешь подчиняться или повелевать? Расскажи мне все свои фантазии, ведь мы больше никому не скажем…

— Дрянь! Ведь это ты!

— Да, милый, конечно, это я. Я хочу тебя… Возьми меня, и мы с тобой улетим…

ХВОСТ ЖАМУМБЕЖКИ

Чтобы поймать жамумбежку, от охотника требуется вся имеющаяся у него выдержка, самообладание и скорость реакции. Мало кто, кроме амбидонийцев, вообще знает, что такое жамумбежка и с чем ее едят. Но всякий турист, волею судеб хоть раз побывавший в сельве Гуаманы, если ему посчастливилось участвовать в охоте на жамумбежку, не забудет этого никогда.

Амбидонийцы — тихий, малочисленный народец, значительно отставший от своих ближайших соседей в развитии, поскольку их религия не приветствует технические новшества, и любое вмешательство в привычный им быт вызывает у аборигенов Гуаманы смятение и суеверный страх. Благодаря этому обстоятельству амбидонийцы сохранили почти в первозданном состоянии свою культуру и уклад жизни, а изолированность от внешнего мира и самобытность сделали их лакомым кусочком для любого этнографа.

Охота на жамумбежку — это не просто промысел или народная забава. Поистине, это целый ритуал. До сих пор непонятно, почему приманкой для жамумбежки традиционно остается юная девственница, рожденная в полнолуние. Каждый год, когда приходит пора лова, старший колдун племени отбирает кандидатку в приманки и последняя проходит ряд инициаций, связанных с культом Таванды. Родственники этой девушки всегда считаются осчастливленными, отмеченными прикосновением Великого духа. Поэтому горе пылкому юноше-амбидонийцу, чей любовный жар раньше времени прорвется на избранную духами кандидатку!

Это и немудрено: ведь дотронуться до жамумбежки мужчина не может, если желает оставаться таковым и дальше. Ядовитая слизь, выделяемая ее организмом мгновенно оказывает свое губительное действие. Женщинам такая опасность не грозит, однако считается, что не всякая женщина подходит для жамумбежки, а только и исключительно девственница, рожденная при полнолунии. Был случай, когда кандидатка в приманки попыталась скрыть сам факт потери ею невинности и в результате обман раскрылся сам, когда юноша-амбидониец, некоторым образом причастный к этому, отправился в Зеленые поля Великого Таванды, той же ночью.

Однако, несмотря на все опасности охоты, амбидонийцы продолжают каждый год выходить на лов, а жамумбежьи хвосты ценятся на вес бриллиантов, если, конечно, пойманные особи выловлены с полным соблюдением правил (тогда можно не опасаться, что хвост утратит свое уникальное свойство, о котором амбидонийцы не распространяются даже под страхом смерти).

Я могу похвастать, что сам принял участие в лове и после этого колдун Еомга разрешил мне взять пол-унции высушенного хвоста, объяснив подробно все меры предосторожности. Он и сейчас висит в моем кабинете, укрытый от посторонних взглядов шелковым мешочком, и если верить Еомга, (а не верить ему у меня нет причин) то примерно через год я стану обладать способностью видеть Фую! Это была очень крупная жамумбежка, причем пойманная классически. Вот почему я иногда думаю, что Еомга мог ошибиться только в сроках: иначе как можно объяснить то, что я, в совершенно твердой памяти, видел сегодня ночью? Можете только представить себе, что я ощутил!

ЗНАМЕНОСЦЫ

Льют кровь за меня,

Орошая песок.

Я — символ, я — знамя,

Я — тряпки кусок.

Великолепная картина Гро: «Наполеон на Аркольском мосту», запечатлевшая подвиг двадцатипятилетнего генерала Бонапарта, бросившегося на прорыв к австрийскому отряду со знаменем в руках. Классическое полотно, воспевающее героя-одиночку, которое можно назвать воплощением романтизма.

Теперь рассмотрим внимательно поведение этих фанатичных знаменосцев и вдумаемся, чем оно отличается от действий обычных манипуляторов, которыми психиатрия нарекла самоубийц-симулянтов, и не помышляющих расставаться с жизнью, а делающих из этого своего мнимого намерения отвратительный спектакль, единственно с целью манипулировать ближними, спекулируя на их жалости и сострадании. Бесспорно, однако, что для героического броска на врагов с флагом в руках требуется известная смелость, которая может быть вызвана отчаянным порывом души, но на самом деле заключает в себе гораздо меньше безумия, чем это кажется на первый взгляд. Рискуя принизить красоту поступка и опошлить его до неузнаваемости, я усматриваю в подобной акции и совершенно трезвый расчет: обороняющиеся менее всего опасаются несущегося на них фанатика с триколором в руках. Этот, практически безоружный лицедей интересует отбивающих атаку значительно меньше, нежели его коллеги с ружьями и саблями в руках, поскольку реально навредить он никому не может, а в молниеносном штыковом прорыве нет времени рассуждать о значении подобных жестов для поддержания морального духа армий. Естественно, отстреливающаяся сторона делает своими первоочередными мишенями людей вооруженных: свинцовая пуля, в отличие от бесплотного символа победы является опасностью, так сказать, безусловной. Знаменосцу таковая может достаться, разве что, как шальная, пущенная в толпу атакующих. На миру и смерть красна.

У Толстого, в «Войне и мире» мы наблюдаем эпизод, когда Бонапарт под Аустерлицем, натыкаясь на поверженного князя Андрея со знаменем в руках, восклицает: «Прекрасная смерть!» Ибо, совершив дважды подобный поступок, император видит подтверждение своему собственному героизму (насколько серьезны могут быть последствия). Льву Николаевичу, разумеется, было хорошо известно о произошедшем на Аркольском мосту, тем более, что там Бонапарт уже повторил проделанное им ранее, при Лоди. Поэтому неслучайно князь Андрей по-настоящему погибает позже, при обстоятельствах, в меньшей мере окутанных ореолом романтики: Смерть абсолютно не считается с элементом эстетического, работая прагматично, грязно и делово, не прибегая к котурнам, не нуждаясь во внешней красивости.