Подростки - неизвестен Автор

- Пошли домой, - сказала я.

- Посидим еще.

- Уже посидели.

- Давай встретимся завтра.

- Видно будет.

- Ты ведь ни с кем не гуляешь, давай будем вместе.

- Зато ты гуляешь со всеми.

- Ну чего ты разозлилась.

- Ничего, пошли домой.

Он встал, подошел ко мне, осторожно обнял, но теперь мне было не страшно, мы поцеловались, это был совсем не тот поцелуй, что минуту назад. Мы осторожно и тихо вышли из беседки, он слегка обнимал меня за плечи, я вдохнула всей грудью, я почувствовала, что стала чуть-чуть взрослее. Мы подошли к дому, ярко светила полная луна и было немного грустно.

- Так мы увидимся завтра?

- Завтра нет.

- А когда?

- Когда-нибудь, - я решила его немного помучить.

- Ну ладно, до свиданья, - он притянул меня к себе и свободной рукой сжал мою грудь.

- Пусти, ты с ума сошел, - я освободилась от его рук и побежала в подьезд.

Заснула я мгновенно и спала, как убитая. Утром я долго думала, как же быть с дневником, но решила, что буду писать все, как есть, а там видно будет.

Тетрадь Игоря

Мне нравятся короткие платья моих одноклассниц. Если кто не понял, я повторю Мне нравятся короткие платья моих одноклассниц. Я перестаю писать в тетради, когда некоторые девочки выходят к доске, и наша математичка требует, чтоб начинали писать повыше, так как условие задачи велико. Как я благодарен составителям задач, условие которых велико. Ну еще чуть-чуть, ну еще...

Девочка становится на цыпочки, и я, (наверное, не один я) начинаю пожирать глазами открывающуюся картину: короткое платье школьной формы поднимается все выше, обнажая стройные бедра, зимой они обтянуты тонкими чулочками, а сейчас, в май, наши ножки голые, но не известно, что будоражит воображение больше мелькнувшая застежка чулок или нежная голая кожа.

Но учебный год завершен. Отзвенел выпускной звонок, и мы, теперь девятиклассники, отпущены для летних игр и гулянок. Некоторые, правда, покидают школу, и это грустно.

Мать моя решила, (она у меня продавщица, а отец горбатит на заводе) так вот мать решила, что я должен и отдохнуть, и поработать. Она уже с кем-то договорилась, что я еду вожатым в пионерлагерь. Смешно, еще в прошлом году я был там в качестве пионера. А теперь буду вожатым, это, пожалуй будет поинтереснее, а главное, свободы будет побольше.

Зачем я шпарю в эту тетрадь? На выпускном, смех, да и только, Наташка предложила, чтоб мы, шестеро, клюкавших портвейн на чердаке школы, стали вести нечто вроде дневниковых записей, главное, чтоб ничего не утаивать. И все согласились. Для меня в этом нет труда, тем более, что что-то подобное я уже вел, и даже, если не буду писать, то к зиме у меня все равно найдется, что им показать из старых записей.

Вот, к примеру, это из марта этого года. Тогда я дружил с Танечкой, она на год меня моложе. Что входит в дружбу мальчишки пятнадцати лет и девочки в четырнадцать? Если кто думает, что только обсуждение книг и кинофильмов, прогулки при луне и без нее, тихие поцелуйчики, тот сильно ошибается. Танечку я знаю с самого детства, мне было лет шесть, когда нас познакомили. Мне было девять, ей восемь, и мы, помнится, играли в маму-папу. Нас было две пары. Мы с Костей и Танечка со своей одноклассницей. Девочки сами пригласили нас к Танечке в дом. Родителей не было, мы стали бутузится на диване, затем Танечка сказала, что будем играть в маму-папу, и что нужно лечь парами на разные диваны.

Что мы с радостью и сделали. Я до сих пор помню хмельную радость от первых обьятий, помню, что стал целовать ее в щеки, она хихикала, и вдруг сама поцеловала меня в губы. Давайте делать детей, сказала ее одноклассница, давайте, давайте, обрадовалась Танечка, но как, как делать, я совсем не знал, учись, кивнула головой Танечка на соседний диван. Я повернул голову и увидел, что Костя оседлал Танину подружку, и всем телом делает движение, словно скачет на лошадке. Клетчатая юбка девочки сбилась на животе, видны были голые бедра и короткие желтые панталончики.

Я мигом оседлал Танечку, я стал делать также как Костя, и скоро почувствовал как во мне нарастает какое-то неведомое чувство, писюн мой вдруг стал большим и твердым, я елозил по Танечкиному животу, мы были совсем одеты, я видел, с каким радостным интересом она принимает мои движения, я наклонился и поцеловал ее в губы, я продолжал целовать ее, я опустил правую ладонь вниз и, (до сих пор поражаюсь собственной наглости) незаметно ухватил пальцами подол ее тонкого платья и дернул его кверху, обнажив ее живот, туго обтянутый голубыми трусиками.

Я продолжал свой скач, но между нашими телами уже было на одну преграду меньше, и мне было особенно радостно и жутко это осознавать. Но главное, что Танечка, видимо, не почувствовала моей наглой шалости, ибо, когда наши партнеры по папе-маме перестали скакать, ну хватит вам, сказал Костя, и я с великим огорчением оторвался от подружки, я встал, она стала переходить из положения лежа в положение сидя, и вдруг она увидела, что подол ее платья смят на линии талии. Судорожным рывком она одернула платье, и лицо ее вдруг вспыхнуло густым румянцем. Этот румянец проявлял себя все последующие годы нашей дружбы. Дружили мы долго и по-разному. Теперь, когда мы стали старше мы уже не играем в папу-маму, но если случится сыграть, то неизвестно, чем это все закончится. Наша, с позволения сказать, дружба с Танечкой, ни для кого не тайна, это имеет свои плюсы и минусы. Минус, то что все знают и с другой девушкой водить хороводы сложнее.

Плюс то, что родители разрешают нам встречаться дома - у меня, и у нее, и мы этим пользуемся. Другое дело, что мы не так часто остаемся одни, скорее это бывает случайно, Танечка всегда спрашивает, есть ли кто дома и отказывается идти, если никого нет. Дважды я обманывал ее, говоря, что мама дома, мы заходили, а где же мама, да только что была, сейчас придет... Однако первый раз Танечка была очень напряжена и оказала мне такое сопротивление, что я решил, что лучше не обманывать ее, так как при других наших встречах, когда мать деликатно уходила на кухню, мне удавалось добиться куда большего, чем когда мы оказывались наедине.

Был еще один недостаток таких встреч, точнее два - первое то, что до конца мы не могли дойти ни при каких обстоятельствах, а второе то, что лицо Танечки после нашей дружбы на старом, скрипучем диване, было на редкость пунцовым, (как тогда, в детстве), она долго не могла войти в норму, а мать, кажется, догадывалась, но не подавала виду.

Мы чаще встречались по вечерам, на улице было холодно, Танечка охала, когда я своей ледяной ладонью пробирался к ее животу, сколько пуговиц приходилось расстегивать, больших, маленьких, снова больших, потом опять маленьких, она, идя на свидания, упаковывалась, как на Северный полюс, и вдруг мои пальцы касались ее горячей голой кожи, Танечка взвизгивала, но я держал ее крепко, и через минуту-другую ладонь моя согревалась, и я начинал следующий, самый сладостный этап наших ласк, бедная моя рука, никакой удав, мне кажется, не смог бы так изогнуться, так извернуться, чтоб пролезть, проскользнуть, не порвав одежды, не оторвав пуговиц, не сломав застежек, вперед и вперед, с одной лишь маниакальной целью, потрогать, погладить, поласкать.

Наверное, я был немного груб, я прижимал ее к дереву под которым мы стояли, я просовывал ногу, между ее ног, я поднимал колено повыше, так, что Танечка почти сидела на нем, я заметил, что это, казалось бы грубое движение ее возбуждает, я целовал ее взасос, мы задыхались, мы сходили с ума...

Я хватал ее за бедра, я двигал ее взад-вперед по своему колену, с ней начинало твориться что-то невероятное, она сдавленно стонала, глаза ее были закрыты, губы дрожали, я впивался в них, она прерывала поцелуй, и вдруг взвывала почти в голос, я зажимал ей ладонью рот, и вдруг она, продолжая мелко вздрагивать всем телом, повисала на мне, тело ее становилось словно ватным, что с тобой спрашивал я, что с тобой, она долго молчала, дыхание ее никак не могло восстановиться, она тыкалась губами в мою шею, ничего, все прошло, отвечала она. Я, честно сказать, был таким серым, только через полгода Мишка обьяснил мне про оргазм, что это у них тоже, что и у нас, и что это бывает даже от пальца... Удивлению моему не было предела, ведь я не засовывал ей ничего, никакого пальца. Дурень ты, поучал меня Мишка, коленом ты что вытворял, ничего не вытворял, я даже не двигал коленом, кончай дурака валять, хохотал Мишка, их возбуждает даже езда на велосипеде, значит они тоже хотят, как и мы, удивился я, Мишка повалился от смеха, наконец-то до тебя дошло, наконец-то, поздравляю, и он похлопал меня по плечу. Я молчал, я не возражал, что я мог сказать?

Часто мы с Таней шли в кино, но на экран мы смотрели число условно, главное, было сесть так, чтоб вокруг было поменьше народу, я с нетерпением ждал, когда выключат свет, и с первой минуты фильма до последней между нами шел тихий поединок рук, мы наивно полагали, что на нас никто не обращает внимания, наверное, это было не так, парни подкалывали меня, а я, возбужденный прикосновениями к девичьим бедрам, к ее плоскому животу, обтянутому тугими трусиками, под которые было так трудно запустить пальцы, я ворочался в постели и не мог заснуть, ночью мне снилось, что я овладеваю Танечкой, во сне получалось все хорошо, совсем не так, как тогда, когда я второй раз обманул ее и привел в квартиру, так вот во сне я легко и просто вставлял свой напряженный орган в ее влажную щелочку, я двигался, как надо, и кончал не боясь, что она забеременеет. Утром мои трусы были мокрые, и я не любил себя за это.