Страсть к размножению - Константин Уваров

Снега выпал первый килограмм -

Дохлые поэты по утрам

Падают, отклеиваясь с неба.

Ты еще жива, моя старушка?

Жив и я. Привет тебе, привет.

Все как раньше, разве что буфет

Переставил ближе к раскладушке.

Я живу при свете фонарей

Посреди заснеженного рая.

Жизнь идет, а я о ней не знаю -

Остается разве что стареть.

С каждым годом пасмурней и тише,

С каждым днем сильней желанье пить,

Солнце заедает и скрипит,

И Матфей давным-давно не пишет.

Я не знаю, кто в конце концов,

И кому все это на потребу -

На морозе лопается небо

Посиневшим маленьким лицом.

И дома редеют, как в лесу -

Так их до кирпичиков пробрало -

Я все реже в раковину ссу,

И все чаще сплю под одеялом.

3. (Письмо с земли)

Здесь солнце не скрипит, и облаками машет,

И я стою под ним и силюсь разглядеть

Кого-нибудь вверху; тебя не видно, Паша,

Не видно никого, и пусто, как в воде.

Я знаю, что в раю сменили все названья,

Что ты меня искал и все не мог найти,

И вот смотрю наверх опухшими глазами -

Я так устал не есть, не спать и не платить.

А небо так вокруг, так кружится на плечи

От водки сентября, осенней и сплошной -

Бардак, кругом бардак, я снова засекречен,

А знаешь - жизнь идет, и все вокруг смешно.

Здесь есть метро и пыль, и мне все это можно,

И Питер все точней, все ближе с каждым днем,

А дни себе идут, и небо так надежно,

Что можно жить совсем не думая о нем.

А я тебе наврал - я все-таки уволен,

И пакостно бренчат трамваи по земле,

И тряпки облаков, и ветер землю солит,

И сыплется в людей, и засыпает след.

У них сегодня снег, и чай у них с нагрузкой,

А у меня коньяк и небо надо мной -

Я вспоминаю рай и забываю русский,

И все хожу один - и пьяный, и больной.

4. (Письмо на землю)

Привет начальству. Я все также, Миша,

Работаю по сменам через день.

Здесь холодно, как, впрочем, и везде;

Внизу Голландия и видно только крыши.

Смешно сказать - на складе нету хлеба,

Еще смешней сказать наоборот,

А облака все шоркают об лед,

И крутится ободранное небо.

Вчера ходил в кино - опять на "Френсис" -

Не очень, Миша - смотришь, как баран;

Живу один и бреюсь по утрам,

А на Земле все хуже, впрочем - хрен с ней.

Вчера ходил замаливать грехи.

Не замолил. Христос приедет - спишет;

Потом опять читал твои стихи.

Ты молодец, а я старею, Миша.

Меня, наверно, надо увольнять,

И в горле ком сухих и горьких листьев -

Все меньше взглядов, помнящих меня,

И меньше споров. Больше только истин.

* * *

А. Зинатуллин - К. Уваров

Ольге Петуховой.

Уведи меня в дальние страны -

В дальних странах всегда хорошо;

А здесь ветра продувают карманы,

И метели сотрут в порошок.

Я не верил, что ты где-то близко,

Черте где черте с кем ночевал,

Черте чем напивался до визга,

И на все остальное плевал.

То ли совести было навалом,

То ли лет впереди, а сейчас -

И дороги лежат, где попало,

И в ответ удивленно молчат.

Жаль, что нужен я стал слишком поздно,

Мне не вскрыть ни один лабиринт,

Я отчаялся вспугивать звезды

И забыл, как с людьми говорить.

Будто взгляды луна мне плодила -

Полюбуйся - не свет, а болезнь...

Лечь бы в душу тебе, как в могилу,

С сапогами в нее бы залезть...

Я не стану ни меньше, ни тише,

Но манить перестану собой,

Будто веру в себя просадивший,

Но оставшийся любящим Бог.

Упаду на орла или решку,

Загадаю, чтоб кто-то нашел.

Ты поднимешь. Ты будешь, конечно,

В дальних странах, где все хорошо.

Где от глаз не потребуют пламя,

И не надо друзей и подруг,

Где нас больше не встретят цветами

И не будут выламывать рук.

Я устал, как пустые карманы,

Выворачивать к небу глаза.

Уведи меня в дальние страны -

В дальних странах всегда чудеса.

Может быть, передернет мне душу,

Как затвор, а потом, по весне -

Снова женщина стонет во сне,

Говорит - и отчаянье глушит.

И фонарь, осыпаясь известкой...

Просыпаюсь - как жизнь провожал.

Уведи меня, чтоб папироской

Я луну бы тебе подержал.

Станут ближе за звоном стаканов

И роднее за грустью шприцов

Те пределы, где взглядом стеклянным

Мы друг другу посмотрим в лицо.

Там, где небо страшнее, чем память,

Где по небу луну волокут,

Будет ветер пинать каблуками

По канав и дорог молоку.

Будут люди руками большими

Провожать позади и внизу

И подбросят потом на машине -

До конца уже нас довезут.

Уведи меня в дальние страны,

В дальних странах всегда хорошо,

А здесь ветра продувают карманы,

И метели сотрут в порошок.

* * *

В. Кабанову

Я не знаю - я знаю, что тошно,

Что опять возвращаться забыть -

Вот и свиделись, старая. Что ж ты

Хоронилась за пни да столбы.

Как меня колотило по жилкам,

Как лупило меня по бокам,

Как я шел, подставляя снежинкам

Головы моей грязный стакан,

Где-то с краю луну оттопырит,

Измозолится с краю до дыр,

Что ломился в пустые квартиры

И под дождь вылетал из квартир.

Не глушил же я рыбу, маманя,

Что словечки по пять килограмм

Кверху брюхом всплывали в стакане,

Что топил их обратно в стакан.

Что с того, что я был или не был,

Напивался ли в стельку ли, в дым,

И смотрел на нелепое небо

И шатался под небом гнедым,

Что затянут кругом, запоют,

Что задуется с тысячи родин,

Что с того, что стою - я стою,

Остальные уходят, уходят.

Умолкая на пару глотков

Ой как хочется, хочется, братцы

Замотаться бинтов облаков

И шарфом облаков размотаться.

Наплевать и уйти, и вернуться,

Полуночною дверью заныть,

Застывая гримасой луны

Застывать в перекошенном блюдце,

Где закат над Россией, закат,

Где у солнца заржавлены клапаны,

И летят, и летят облака,

Шевеля перебитыми лапами -

Восвояси летят облака.

Расколоться луне утонуть

На звенящие желтые части

В этом небе заштопанном настежь,

В этом небе идущем ко дну.

Пусть оно надорвется и взвизгнет,

Пусть луна разлетится углем -

Я стою кочегаром по жизни -

На своем, на своем, на своем.

Все не помню, но помню, что тошно,

Что опять возвращаться забыть...

Вот и свидимся, старая - что ж ты

За заборы, за пни да столбы.

* * *

Они ползли из-под кровати

И убегали от меня,

Какая - в чем, какая - сняв,

Но в нарисованном халате.

Внутри законченного дня,

В парах вина и никотина,

Сидела все-таки Ирина,

Направив груди на меня,

К каким-то сказочным знакомым

Направив помыслов отряд,

И хохотал стаканов ряд,

И я был в юности и в коме.

И голоса нетрезвый олух

Был без оков, и был таков:

"Чем дальше в лес, тем родней кров,

И наломаешь дров тяжелых".

Я говорил. В хмельной вуали

Она сидела у земли,

Крылатых мыслей журавли

Из головы не вылетали.

И вдруг я загадочно, как по-японски,

Сказал, возвышаясь в махровом халате:

Мол, туфли получишь ты в первом киоске,

В другом тебе выдадут белое платье.

Узнав, что не принц я в глазах ее светлых,

Сказал ей с обидой, но все-таки твердо:

Что третий ларек превратится в карету,

И можно поехать на танцы в четвертый.

Где снова окажется девственной плева,

Столом сервированным - водочный ящик,

Где примут тебя как и за королеву,

Но в полночь, наверно, придет настоящая.

И в восемь она уползла на корячках,

Пугаясь дворцовых мазурок и вальсов,

То зная, во что превратится жевачка,

То думая - вдруг я над ней посмеялся.

Очухался я, как портрет на обложке,

Вернее, случайно раскрытой странице:

Она возвращалась в одной босоножке,

Сказав, что вторая осталась у принца.

Всегда нет времени проверить,

Бросая сумрачный подвал,

И свет несется, и слова...

От фонаря - как от холеры.

Они ползли из-под кровати

И заползали на нее,

Срывая черное белье

И пуговицы на халатах;

Потом я вез их по домам,

Читая Блока и морали,

Но строчки в них не попадали,

Как почерк - в строчки телеграмм.

И вот они по миру бродят -

Кто в шубе, кто - без сапогов,

Проходят воду и огонь

В своеобычном женском роде,

Чтобы понять потом: увы,

Отжить - не значит отвертеться,

И легче пить вино от сердца,

Чем есть топор от головы.

ПОБЕГ

М. Тюмковой

Колючка трещала и с матом,

И с каждым сугробом вперед -