Категории
Самые читаемые книги
ЧитаемОнлайн » Проза » Очерки » Нам здесь жить - Елена Костюченко

Нам здесь жить - Елена Костюченко

Читать онлайн Нам здесь жить - Елена Костюченко

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 14
Перейти на страницу:

Это мир, в котором законы, государственные и этические, не только «не существуют», – они элементарно не применимы, поскольку не соотносятся с реальностью, и люди, в свою очередь, отказываются от государства с его условной законностью и его воображаемой структурностью как за ненадобностью, – то есть, в свою очередь, they bail on the state, «сваливают» из рамок социального договора. Для общинного мышления «быть порядочным» означает «жить по порядкам» (пресловутое «по понятиям»), а не по существующим на некотором недосягаемом уровне государственным законам. Гаишник Юра («Гаишник пьет только по выходным») рассказывает, как ходил к священнику, жаловался на тяжелую низкооплачиваемую работу и спрашивал, грех ли брать с людей деньги. Батюшка поинтересовался, сами ли люди предлагают деньги – или Юра их заставляет. «Я говорю: «Когда как». А он: «Вот если первый случай, тогда не грех, а если второй – тогда грех». Это, собственно, и есть порядочная жизнь, жизнь «по порядкам», и все ее участники – от гаишника до батюшки и, судя по продолжению очерка, до водителя автомашины, – понимают, что в bailed state возможна только такая жизнь. Терзания и сомнения, как у гаишника Юры, связаны с абстрактным знанием о существовании идущего в разрез с «порядками» закона, – но другой участник той же общинной жизни освобождает его от этих сомнений, поскольку и сам живет в bailed state.

Тем временем полнота возникающей от прочтения сборника картинки, – та самая полнота, которая позволяет читателю воспринимать происходящее с героями очерков не как агитку, но как масштабное документальное кино о нынешних отношениях государства и общества, – достигается именно за счет способности Костюченко постоянно менять точку обзора и ракурс съемки. Первое впечатление от книги подразумевает, что Костюченко чаще всего намеренно занимает самую непрестижную позицию в описываемой иерархии. Особенно сильным это впечатление оказывается, когда Костюченко работает в качестве секретного агента (скажем, дворника, или даже «младшего дворника», в очерке «Спасибо, что понаехали»). Когда же Костюченко, не скрываясь, выступает в роли репортера, она очень часто предоставляет слово деревенской сумасшедшей, орущей на проходящие поезда, тринадцатилетней беременной сквоттерше, мечтающей выкинуть, ВИЧ-инфицированной грузчице, сидящей на крокодиле. На самом же деле ситуация оказывается сложнее и ценнее для читателя: Костюченко, кажется, предоставляет слово всем, кто готов с ней говорить: от замминистров до глухого ветерана из села Днепровское (Смоленская область), измученного официальным празднованием Дня Победы, от статиста, играющего роль Путина на репетиции инаугурационного парада, до душевнобольной женщины, осаждавшей Папу Римского просьбами прислать в город Камышин экзорцистов. За этим подходом стоит нечто не менее ценное, чем журналистская этика: понимание, насколько для читателя в равной мере (пусть и в силу разных причин) непроницаемы и, скажем, высшие эшелоны власти, и среда дворников-мигрантов (причем первое может оказаться куда более проницаемым, чем второе).

В результате ценностью для Костюченко оказывается не так редкий комментарий высокопоставленного лица, как «правда» (что возвращает нас к разговору о жизни «по правде», но уже иным способом): скажем, очерк об убийстве в Кольчугино Костюченко заканчивает фразой «Вот и все, что я здесь увидела и услышала. Мне никто не врал. И этого достаточно». И выясняется, что человеку, способному слушать собеседников без снисхождения и без отстранения, эти собеседники вполне готовы говорить правду, каждый – своим языком. «Вы не видите того, что вижу я. Это – вырождение. Олигофрения передается по наследству, и в семьях олигофренов пять-семь детей – норма. И дети наших выпускников возвращаются к нам. В некоторых деревнях около Кольчугина живет уже пятое поколение олигофренов», – говорит директор коррекционной школы-интерната. «Хочется сделать золотую дозу, но возможности нет», – говорит наркоманка Яна. «Дети-то все очень правильно понимают! Мы сами, сами говорим одно, а делаем другое. Мы заврались», – говорит деревенский фельдшер. «Если война начнется – узнаем», – говорят жители села Бухалово о том, почему так важно, что у них в телевизоре все-таки ловятся аж два канала. «Я даже правительство Карачаево-Черкесии обслуживала! На Новый год одних чаевых вышло 5 тысяч!» – говорит проститутка Света, 41 год, работает в вагончике на трассе, семь километров от Москвы. И еще одну правду, очень неприятную для читателя, говорит, среди многих прочих правд, сама Костюченко. В очерке о «Сапсане» она вспоминает, как «Генка Матижев со станции Шлюз говорил: «Обидно даже не то, что они летят мимо, в этом дворце. А то, что в окна не смотрят. Головы не повернут»». И когда сама Лена пытается смотреть в окно, «глазам вдруг делается очень больно – наверное, от скорости». Собственно, этот сборник прижимает потенциальных пассажиров Сапсана (чьи сытые и спокойные разговоры в конце очерка внезапно так режут слух, что даже невинные попытки ребенка вслух складывать восемь и шесть внезапно напоминают про «Граф Петр Андреевич Клейнмихель, душечка!») лицом к окну, держат за шиворот и заставляют смотреть. И приговаривают: «Мы знаем, что ты умненький, просвещённенький, все знаешь, все понимаешь. Ничего ты не знаешь, ничего ты не понимаешь. Смотри». Очень больно глазам – наверное, от скорости.

Линор Горалик

Лена Костюченко – это отчаянная смелость, перемешанная с выдающейся способностью к сочувствию. Взрывоопасная смесь. Смесь, которая позволяет делать пронзительную, честную, извлеченную из самой гущи событий журналистику.

– И когда я трое суток не спала на Тахрире, собирая информацию, я поняла, что значит «вырубиться без памяти», я буквально вырубилась под дулом танка, – легко и весело рассказывает мне Лена весной 2011-го. Когда Лена говорит о себе, она всегда говорит легко и весело: даже если речь идет о том, что ее избили на ЛГБТ-прайде и она частично потеряла слух. Когда Лена говорит о боли других, она становится серьезной.

Весна 2011-го, мы в составе группы «Война» проводим репетиции акции «Путин зажигает костры революции», в ходе которой Кремль должен был быть окружен десятиметровой высоты полыхающими кострами, вокруг которых мы пели бы старые революционные песни. Мы идем в Измайловский лесопарк – зажигать проверочный костер. Лена – не участник акции, Лена – журналист. Для нее эта грань нерушима: или журналист, или участник, и никогда – посередине.

Наша акция в итоге была сорвана силовиками (наивно верить, что ФСБ не заметила бы репетиций с 10-метровым костром), но иногда впечатления от подготовки оказываются сильнее, чем от акции. В этот раз – во многом из-за Лены, из-за того, что она была рядом, и из-за моего безграничного феминистского восхищения этой способной обаять и лифтера, и Бога девушкой, внутри которой скрывается боец и герой.

Впервые мы встретились с Леной в 2010 году, в лагере экологических активистов, защищавших от уничтожения Химкинский лес. Вырубку леса защищали суровые охранники и откровенные неонацисты со свастиками на накаченных руках и с майками, натянутыми на лица. Активистам в то лето ломали челюсти и не только челюсти. Лена была там, Лена не пряталась, Лена лезла в пекло и иногда Лену хотелось извлечь из ада и отправить домой. Но с Леной ничего против ее воли и против велений ее совести сделать невозможно.

Надежда Толоконникова

«Ваш муж добровольно пошел под обстрел»

Как искали Короленко Евгения Ивановича, 1967 года рождения, жителя Ростова, погибшего 26 мая в бою за донецкий аэропорт

17.06.2014

Водитель въехал в Россию в ночь с 29-го на 30-е, на фуре с морозильной камерой, через погранпост Успенка. У границы водителя встретил черный «Лендкрузер», тот повел фуру за ним. Разгрузился где-то в 4.30 ночи. Не знает где. Какой-то морг, вроде на территории воинской части, на окраине Ростова.

Пограничники, дежурившие на Успенке в ту ночь, говорят: пришли три человека, в камуфляже, отключили камеры наружного наблюдения, потребовали выключить мобильные и на время прохождения фуры эти выключенные телефоны просто забрали. Никаких документов на груз пограничники не видели, в машину не заглядывали, проезд не фиксировали.

В морозильном отсеке лежало 31 тело – россияне-ополченцы, погибшие в бою у донецкого аэропорта 26 мая.

По просьбе властей ДНР фуру до границы сопровождали журналисты. Журналисты узнали два имени: Сергей Жданович и Юрий Абросимов. Потом – еще два имени возникли в социальных сетях: Алексей Юрин и Александр Ефремов, в прошлом проходившие срочную службу в 45-м разведывательном полку спецназа ВДВ. Всё.

Я обзвонила все морги Ростова-на-Дону. Хотя очевидно, что «морг на территории воинской части» – это 1602-й окружной госпиталь в отдаленном ростовском районе Военвед. Разросшийся офицерский городок, с военными частями, погрузочными станциями, аэродромом. На территории госпиталя есть ЦПОП (центр приема и отправки погибших) и огромное трупохранилище на 400 тел, оставшееся со времен чеченской. ЦПОП находится в ведении штаба Северо-Кавказского военного округа, трупохранилище – военной судмедэкспертизы (111-й государственный центр судмедэкспертиз, 2-й филиал).

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 14
Перейти на страницу:
На этой странице вы можете бесплатно скачать Нам здесь жить - Елена Костюченко торрент бесплатно.
Комментарии
КОММЕНТАРИИ 👉
Комментарии
Татьяна
Татьяна 21.11.2024 - 19:18
Одним словом, Марк Твен!
Без носенко Сергей Михайлович
Без носенко Сергей Михайлович 25.10.2024 - 16:41
Я помню брата моего деда- Без носенко Григория Корнеевича, дядьку Фёдора т тётю Фаню. И много слышал от деда про Загранное, Танцы, Савгу...