Одинокие велосипедисты - Сусанна Арменян

Нынешний граф Томо прекрасно разбирался в обычаях. Но ему не хотелось драться. Он посмотрел в спокойное лицо графа Осцилло и ему захотелось сказать: «Мы можем разойтись и никому ничего не сказать. Можем хотя бы в одном месте прервать эту цепь. Я вытащил тебя из болота. Не затем ведь, чтобы ты убил меня. И не затем, чтобы я — тебя. Сегодня не такой день, чтобы убивать. Или умирать.»

Но ведь граф Осцилло не стал бы слушать графа Томо. А граф Томо не стал бы говорить.

Оторвав взгляд от неба, граф Осцилло поднялся на ноги, стащил с себя тяжесть промокшей куртки и достал из-за пояса нож.

Граф Томо тоже встал. Как бы ему ни хотелось сохранить только что спасенную жизнь, но быть убитым Томо не мог себе позволить. И он достал нож и кивнул своему врагу. Тот ответил таким же безмолвным кивком.

Бой этот напомнил графу Томо танец (потом, когда он вспоминал это, то уже нет, а тогда — да) — танец вокруг огромного невидимого шара. Двое протягивали руки, как бы стараясь нащупать что-то в центре этого шара. Что-то желанное, прекрасное, — но в тысячу раз опаснее, чем что-либо прекрасное.

А потом он смотрел на мертвого графа Осцилло, который сидел, прислонившись щекой к дереву. На лице его застыло такое выражение — будто пытался вспомнить, но не мог. Никак. Стеклянный шар с прекрасным содержимым стал медленно осыпаться в животе графа Томо.

Может быть поэтому он ухватил мертвеца за кисти рук и, отняв его от дерева, потащил. Шум водопада скоро указал графу Томо, что он идет в нужном направлении. С телом графа Осцилло на руках он вошел под жесткие струи, смывая с себя и своего мертвого врага болотную грязь и кровь. Потом вынес его на берег и убрал с лица Осцилло мокрые пряди волос.

С ножа кровь смывалась трудно. Томо даже порезался и, зажав ранку на большом пальце губами, вдруг вспомнил о Даме Амстер. Ему стало неприятно, что он вдруг о ней вспомнил. Он обернулся на графа Осцилло, который лежал на гальке и молчал. В мокрой, отяжелевшей одежде Томо подошел к нему и вылил на лицо Осцилло воду из ладоней. Это было красиво, как будто прозрачные бабочки промелькнули по щекам, перепорхнули через застывшие губы, спрятались в волосах, замерли слезами в уголках глаз и на ресницах.

По традиции граф Томо должен был принести в замок что-нибудь в доказательство своего подвига — куртку, нож или пояс Осцилло. Томо поступил иначе: он достал свою лупу и вложил ее в ладонь мертвецу. Так он распрощался со своим врагом.

Отец графа Томо, самый старший и важный человек в замке, сказал: «Пришло время учиться!». Томо ждал этих слов уже давно, и все же они повергли его в уныние. Ведь для учебы — Томо знал — надо уехать в Тахраб. В этом городе учились все Томо, по традиции. Граф Томо с ужасом чувствовал судорогу в горле, которая обычно предшествует слезам.

Весь последующий день граф Томо прятался в шкафу и ненавидел себя за это.

Слуги, дамы, старшие братья-графы и граф-отец искали его по всему замку. Томо скрывал свою личность под старой волчьей шкурой, которую отец вот уже три года как не носил. Ему казалось, что если он спрячется в отцовское прошлое, найти его будет непросто. Но графа Томо отыскали, и довольно скоро.

В вязаной шапке и дубленой куртке, придерживая на коленях коробку с документами и едой, граф Томо трясся в неуютном кузове вездехода. В заляпанные оконца были видны болота справа и слева от дороги. Кроме Томо, в вездеходе ехали сто тридцать килограммов картошки в ящике из-под артиллерийских снарядов, а также две лохматые серые курицы, связанные за лапки, и индюк в полуобморочном состоянии. Все это вез на продажу владелец вездехода. Он согласился подвезти Томо в город, когда граф-отец, его сеньор, поообещал отменить налог на выхлопные газы.

Дорога оказалась долгой, но граф Томо не заснул. Он потихоньку съел все, что было у него в коробке. Теперь там лежала скорлупа от трех яиц, огрызки пяти яблок и одной груши, куриные косточки и хлебные крошки. Посмотрев на все эти остатки, граф Томо покачал головой, молча критикуя самого себя, вытащил завернутые в фольгу паспорт и графское свидетельство о рождении, отложил на сиденье рядом с собой. Потом расстелил на коленях платок и вытряхнул в него мусор из коробки, завязал и загнал ногой под сиденье.

Документы он положил в карман и в который раз пощупал то место в подкладке, куда были зашиты две золотые монеты по тридцать семь тахриков (на крайний случай). Подумав немного, он опустил на пол и пустую коробку.

Курицы зашумели, захлопали крыльями. Вездеход дернулся и замер. Мотор продолжал рычать.

— Вот твой город, вылезай, — услышал Томо голос хозяина вездехода. — Мне еще на тахраможню, бумаги получать.

Граф Томо спрыгнул с подножки вездехода и, накинув рюкзачок на плечо, огляделся. Машина тут же рванула с места, переваливаясь на огромных колесах.

Томо впервые был в городе. Он шагал по мокрой от недавнего городского дождя мостовой, удивляясь неживой тишине пустынного утреннего города. Дома вокруг не выпустили еще людей из своего чрева.

По серому воздуху скользнула золотая тень рассветного солнца.

— «Улица Ховенбета», — вслух прочитал граф Томо, и, будто разбуженная его голосом, высунула морду с балкона и залаяла собака. Тут же возник шелестяще-зудящий звук, и из-за угла дома медленно показался автомобиль.

— Такси-и-и! Такси-и-и! — заунывно выкрикивал водитель в окошко машины, равномерно ударяя молоточком в подвешенный снаружи гонг. Граф Томо растерялся и, когда сообразил, что расспросить дорогу можно у таксиста, тот уже был далеко.

Заунывные крики послышались и с соседней улицы. Граф Томо побежал на человеческий голос. У одного подъезда притормозил грузовик, покрытий маскировочной сетью с листиками, из дома выскочила беременная женщина в зеленом халате с бордовыми цветами и залезла в кузов. Машина поползла дальше. Рядом шел человек в белом комбинезоне с черными нашивками и кричал:

— Скорая по-о-омощь! Скорая по-о-омощь! А вот кому-у-у-у скорая по-о-омощь!

Навстречу им двигалась точно такая же машина. Граф Томо не успел добраться до людей — экипажи двух «скорых», включая водителей, зазывал и других помощников непонятной профессии, вступили в словесный бой. Автомобили застыли на месте. Вот что звучало:

— Я тебе говорил, это мой участок?

— Речь шла не об улице Марежана…

— А о чем же тогда? Нет, скажи, говорил я или нет?

— Ну…

— Не твой это участок, и точка!

— Да как…

— Все ясно, на двадцать шагов от перекрестка…

— Управа на всех найдется…