Гибельный свет вдали - Оксана Коложвари

вы чувствуете? вы летите

всю жизнь неведомо за чем.

Когда-нибудь эта женщина тоже будет сидеть на кухне, под другим абажуром, седая, с поломанными ногтями, в халате, и водить пальцем по перевернутому кверху ногами кроссворду. И возможно даже кричать на какого-нибудь мальчика.

всё нестабильно, ненадежно,

иное дело – крепость тел, держащих плоскость осторожно.

Да, именно так, вот так хорошо. Строка снова развернулась внутри него и написалась прямо перед глазами на белой скатерти, между краем тарелки и стаканом с морсом. И все вместе —

и этой призрачной луне, скользящей по кривой орбите

в ночи, в безмолвии, во тьме. вы чувствуете? вы летите

всю жизнь неведомо за чем. всё нестабильно, ненадежно

иное дело – крепость тел, держащих плоскость осторожно.

И так же, как всегда, когда после ужина жена отца вышла с грязной посудой на кухню, отец неловко замолчал, потом оглянулся на открытую дверь и тихо спросил: «как мама?», и он ответил так же привычно понизив голос: «всё хорошо». Хотя ничего не было хорошо, и самое отвратительное было, когда он уже обулся, и неловко стоял у двери, ожидая чего-то, то ли каких-то слов, то ли, что отец наконец-то обнимет его, но он только сунул быстро в карман его куртки свернутые купюры. И опять, за дверью отцовской квартиры он переложил деньги во внутренний карман рюкзака к паспорту, и застегнул его на молнию. И подумал, что не хочет возвращаться сюда, потому что никогда, там, в конце вечера, не происходит то, чего бы он хотел, он ждет слова или жеста, а получает свёрнутые тёплые деньги в карман куртки.

иное дело – выйти вон, и не вернуться к этой двери,

поскольку путь – один, и он ведет меня… ну пусть на север.

И вышел, натянув шарф на лицо, в холод и снег, под жёлтые фонари. На север.

я передумаю, собьюсь, мои следы укроет вьюга

но, и желая, не вернусь сюда опять, идя от юга.

Но он знал, что вернется, отчасти потому, что всё равно не мог обойтись без этих денег, нагретых отцовской ладонью, отчасти потому, что всё равно продолжал ждать слова или жеста. Но стихотворение уже побежало, заструилось, летело ровными строчками.

И, стоя в метро, он ждал поезда и следующей строки с одинаковым нетерпением. И люди, толпящиеся у самого края, шумящие, двигающиеся, мешали, словно бы не давали строкам выпасть вовне, забирали пространство. И он подумал вдруг, стоя в стороне, что если бы можно было поднять с перрона эту жёлтую полоску краски, как верёвку, чтобы они все попадали в туннель, все, кто вылез вперед, кто мешает ему войти в вагон и быстро доехать до письменного стола, потому что стихи переполнили его и уже нуждались быть записанными, он уже боялся их забыть или перепутать последовательность слов.

дойти куда-нибудь и встать хоть где, но главное – у края,

В их подъезде было темно и не было никакой консьержки, он остановился посреди двора и посмотрел на окна на пятом, там горел свет, и молодая соседка, наверное, рассказывает мужу про Диск на спине черепахи т’Атуин, но ему уже всё равно, ему уже не нужна эта черепаха. А потом сосед уйдёт от соседки к другой, молодой, женщине, и соседка будет жарить яичницу, рвать кроссворды, и кричать на какого-нибудь мальчика, сидя под красным абажуром.

дойти куда-нибудь и встать хоть где, но главное – у края,

смотреть и пальцы загибать, легко с усмешкой наблюдая,

Он тоже когда-нибудь уйдет наверное, но не сейчас. Сейчас он вошел в прихожую, и мать вышла из кухни и стояла, прислонившись плечом к притолоке, все в том же халате, и смотрела, как он снимает рюкзак, разматывает шарф, а потом медленно произнесла:

– Хочешь есть? – он промолчал, и она начала сбивчиво говорить, все повышая и повышая голос, – Ты, конечно, поужинал у него, у этого предателя, ел из рук этой дряни, воровки этой! Она украла моего мужа, мою жизнь, мое счастье! Она и тебя украдет, уведет! Не смей туда ходить! Не смей! Я запрещаю! Не смей!

Она всегда кричала это, и всегда он доставал деньги, и всегда ловил её руку, которой она размахивала перед его лицом, ловил и вкладывал в ладонь купюры, и она продолжала махать сжатым кулаком. И он входил в комнату и закрывал дверь перед её лицом.

И вот наконец он остался один и смотрел в тёмное окно, там светился размытый круг фонаря, если открыть дверь, то через коридор, ровно напротив будет гореть красный абажур в кухне, а под ним, за столом, положив на руки голову с непричесанными седыми волосами, будет сидеть его мать, а где-то там, на юге, под другим абажуром на другой кухне, наверное, сидит его отец, но он не знает, плачет ли он, или смеется, и что говорит ему его молодая жена, и что говорит своему мужу ещё молодая соседка с пятого, на их кухне с абажуром.

дойти куда-нибудь и встать хоть где, но главное – у края,

смотреть и пальцы загибать, легко с усмешкой наблюдая,

Всё это продолжается вечно, абажуры, женщины, другие женщины, моложе, с блестящими волосами, мужчины, которые все время уходят, и женщины, которые всё равно жарят им котлеты, и надеются, что мужчины не уйдут, и другие, прошлые женщины, которые думают, что от них ушли из-за котлет или возраста, хотя это одно и то же, потому что равно не имеет никакого отношения к правде, а правда в том, что внутри него разворачиваются скомканные слова, попавшие внутрь неизвестно как, и весь мир с абажурами, котлетами и черепахами – просто набор крючков, чтобы вытягивать ленты слов изнутри него.

как тонут в небе корабли, беспечно подплывая близко,

И он стоит в темноте и смотрит в окно на мутное пятно фонаря за зимним окном, и тихо проговаривает вслух последние строки —

как тонут в небе корабли, беспечно подплывая близко

и видеть этот свет вдали, сияющий за краем диска.

Эффект гусеницы

7 мая, вечер, ICQ

21:44:22 воин: она меня бросила

21:44:44 xenos: чего ж ты такого совершил?

21:44:52 воин: ничего. она сама по себе

21:45:11 xenos: так не бывает

21:45:22 воин: бывает

21:45:41 воин: встретила другого

21:48:03 xenos: ну. ничего не изменишь ведь

21:48:18 воин: я хочу чтобы его не было

21:49:33 xenos: ну не убивать же его!

21:49:45 воин: угу

21:51:53 xenos: мне очень жаль. правда. мне очень жаль!

21:58:05 xenos: не молчи. я могу чем-то помочь?

Изменил статус на Отключен (22:00:04)

Изменил статус на Подключен (22:19:26)

22:21:00 воин: помнишь – эффект бабочки?

22:21:25 воин: найди мне где машина времени. я подарю его отцу презервативы

22:21:34 xenos:))

22:23:30 воин: жаль что машин времени не бывает

22:24:41 xenos: может бывает. у американцев))

22:24:51 xenos: надо позвонить в посольство

22:25:11 воин: угу. ищу номер.

22:25:57 xenos: знаешь, мне психолог рассказывала, что надо вспомнить момент какой-то в прошлом и как бы его в голове поменять? понимаешь?

22:26:21 xenos: представить по-другому. и все здесь изменится. понимаешь?

22:28:27 воин: тогда она вернется?

22:28:52 xenos: не знаю

22:32:06 xenos: но может ты перестанешь страдать?

22:34:30 воин: я не страдаю

22:40:31 воин: мне больно

Изменил статус на Отключен (22:40:33)

Больше всего он укорял себя за то, что поругался с Верой. Ну пошла бы она в это кино с подругой! И даже если бы встретила там этого козла, она не стала бы давать никому свой телефон, если бы сначала не поругалась с ним. Он бродил по комнате и вспоминал, как она рассказывала ему про фильм, пересказывала сюжет, взмахивала рукой с красными ногтями (вот и про маникюр он тоже сказал, что ему не нравится, зачем? зачем?), потом вдруг отвела глаза и сообщила, что не будет встречаться с ним, потому что встретила в кинотеатре другого. Он видел её сейчас очень точно – лицо впол-оборота, застывшая в воздухе рука ладонью вверх. Застывшая рука ладонью вверх, натянувшаяся на груди ткань блузки.

Потом он лежал в темноте, по-детски подложив ладони лодочкой под щеку и вспоминал, вспоминал её. Как она ходит, стуча каблуками, словно нарочно, как обязательно фотографирует айфоном пенку на капучино, если рисунок на ней удачен, как она… и тут становилось совсем плохо. Если подумать, что все это теперь происходит с нею, и с тем, другим.

Вот он стоит около метро, она напротив, и всё время отворачивается от ветра и собирает длинные светлые волосы, заворачивает в жгут на затылке, они снова разворачиваются и летят по ветру, ремень сумочки соскальзывает с плеча, она поправляет, на полминуты волосы завернуты и ремешок на плече, а потом всё снова – отвернуть голову от ветра, выпучить губы, отлепляя прилипшую к помаде прядь, завернуть жгутом волосы, тут соскальзывает ремешок, поправить на плече, повернуть голову к нему, ровно на половину фразы, потому что снова разворачиваются волосы и летят по ветру. И вся эта почти непрерывная суета очень раздражала его. Наверное поэтому он поругался с Верой. Сейчас, вот сейчас, и он схватил её под локоть и уволок в вестибюль торгового центра, прочь от ветра и своего раздражения. И когда он сказал, что не сможет пойти в кино, и она надула губы, он поспешно сказал сам, сам сказал ей: