Повесть скалистых гор - Эдгар По

Вид этого чудовища скорее ослабил, чем усилил мои страхи, — теперь я вполне уверился, что сплю, и попытался привести себя в бодрствующее состояние. Я смело и быстро пошел вперед, я тер глаза, я громко кричал. Я щипал себя за руки. Неожиданно моему взору предстал маленький родник, и, наклонясь, я смочил водой руки, голову и шею. Вода, должно быть, рассеяла обманчивые ощущения, которое перед тем досаждали мне. Я поднялся, как мне казалось, обновленным и с твердостью и спокойствием продолжил свой путь в неведомое.

Наконец, сломленный напряжением и какой-то гнетущей духотой, я уселся под деревом. В то же мгновение слабый луч солнца пробился к земле, и тень от древесной кроны упала на траву, легкая, но вполне отчетливая. Ее вид поразил меня до оцепенения: несколько минут я всматривался в нее, а затем поднял голову. Дерево было пальмой.

В страшном возбуждении я быстро встал — мысль, что я сплю, больше мне не помогала. Я видел, я знал, что вполне владею всеми своими чувствами, — и они внесли теперь в мою душу целый мир новых неповторимых ощущений. Жара тотчас же стала нестерпимой. Повеяло странным ароматом. Неясный ровный гул, словно от полноводной, но медленно текущей реки достиг моих ушей, смешанный с каким-то особым говором огромной толпы.

Пока я прислушивался, находясь в том состоянии крайнего изумления, которое я напрасно старался бы описать, резкий порыв ветра, словно по мановению чародея, сорвал пелену тумана.

Я находился у подножия высокой горы и смотрел на обширную равнину, по которой протекала излучинами величественная река. У края этой реки раскинулся восточный город, о каких мы читаем в арабских сказках, только вид его был еще более неповторимым. С того места, высоко над городом, где я стоял, мне был виден каждый его уголок и каждый закоулок, словно вычерченные на карте. Бесчисленные улицы причудливо пересекались по всем направлениям, напоминая скорее длинные извилистые аллеи. Толпы обитателей заполняли их до предела. Дома поражали взгляд дикой живописностью. Куда ни глянешь — мешанина балконов, веранд, минаретов, часовен и навесных башенок, покрытых причудливой резьбой. На базарах были выставлены в бесконечном разнообразии и количестве дорогие товары — шелка, муслины, ослепительные ножи и кинжалы и великолепные камни и драгоценности. Повсюду виднелись флат и паланкины, носилки со знатными дамами под покрывалом, слоны в пышном убранстве, причудливо изваянные идолы, барабаны, флажки и гонги, серебряные и позолоченные булавы. А среди всей этой толпы, ее оглушительного шума, всеобщей путаницы и смешения — среди тысяч и тысяч черных и желтых людей в тюрбанах, плащах, с развевающимися бородами, бродили в бесчисленном множестве быки, разукрашенные лентами, меж тем как мириады мерзких и все же священных обезьян с визгом и болтовней цеплялись за карнизы мечетей или карабкались по минаретам и навесным башенкам. От улиц, заполненных людьми, спускались к берегам реки бесчисленные ступени, ведущие к местам купаний, тогда как сама река, казалось, с трудом пробивает себе путь среди обширных флотилий тяжело груженных судов, которые повсюду отягощали ее гладь. За пределами города частыми группами росли величавые пальмы и кокосы вместе с какими-то гигантскими невиданными деревьями огромного возраста. То здесь, то там виднелось рисовое поле, крытая тростником хижина, водоем, случайный храм, цыганский табор или же стройная девушка с кувшином на голове, направляющая свой одинокий путь к берегам этой царственной реки.

Вы скажете теперь, конечно, что я грезил; но это не так. В том, что я видел и слышал, что ощущал и что думал, не было ничего от характерных особенностей сна, которых ни с чем не спутаешь. Все было строго согласовано и реально. Сначала, сомневаясь в своем бодрствовании, я предпринял серию проверок, которые скоро убедили меня, что я действительно не сплю. Ведь если кто-либо спит и во сне подозревает, что он спит, то попытка проверить подозрение всегда завершается успехом, а спящий просыпается почти немедленно. Так, Новалис не ошибается, когда говорит: «Мы близки к пробуждению, если снится нам, что мы спим». Если б я увидел этот город, как я его описываю, и не заподозрил бы, что это сон, тогда видение и в самом деле могло бы оказаться сном; поскольку же, возникнув, оно подверглось моему сомнению, а затем проверке, я должен отнести его к разряду иных феноменов.

— Я бы не стал утверждать, что в этом вы ошибаетесь, — заметил доктор Темплтон, — но продолжайте. Вы встали и спустились в город?

— Я встал, — продолжал Бедлоу, разглядывая доктора с видом глубочайшего изумления, — я встал, как вы говорите, и спустился в город. На пути я попал в бесконечную толпу простого народа, заполонившую все подступы к городу, которая двигалась в одном направлении и в каждом действии проявляла самое несдержанное возбуждение. Внезапно, подчиняясь непостижимому импульсу, я проникся глубоким интересом к происходящему. Казалось, я чувствовал, что мне предстоит сыграть какую-то важную роль, хотя и не понимал, в чем она должна состоять. К толпе, которая меня окружала, я испытывал, однако, чувство глубокой враждебности. Я выскользнул из толпы и, быстро достигнув города кружным путем, вошел в него. Повсюду царили дикая смута и раздор. Небольшой отряд людей в полуиндийской-полуевропейской одежде, во главе с несколькими офицерами в униформе, похожей отчасти на британскую, пытался очистить улочки от сброда, обладавшего огромным перевесом. Подняв оружие павшего офицера, я присоединился к слабейшей стороне и с нервной яростью отчаяния вступил в бой неизвестно с кем. Вскоре толпа подавила нас численностью, и нам пришлось укрыться в каком-то маленьком павильоне. Мы забаррикадировались в нем и на время оказались в безопасности. Сквозь смотровое оконце под самой крышей павильона я увидел огромную толпу, которая окружила нарядный дворец, нависший над рекой, и с бешеной яростью его штурмовала. В этот момент некий женоподобный человек спустился из верхнего окна дворца по веревке, сделанной из тюрбанов сопровождавших его людей. Рядом стояла лодка, в которой он и бежал на противоположный берег реки.

И тут моей душой овладело какое-то новое стремление. Я произнес торопливую, но решительную речь и, склонив нескольких сотоварищей на свою сторону, бросился с ними в безумную вылазку из павильона. Мы ворвались в толпу, его окружавшую. Поначалу она отступила, потом вновь сомкнулась, яростно напала на нас и вновь отступила. Тем временем нас отнесло далеко от павильона, и мы совсем потерялись и запутались среди узеньких улочек с высокими нависшими домами, под выступы которых никогда не заглядывало солнце. Сброд яростно наседал, беспрестанно тревожа нас копьями и осыпая дождем стрел. Эти последние были весьма замечательными, они напоминали волнистый малайский крис[5]. С древком наподобие ползущей змеи, длинные и черные, они были снабжены отравленной бородкой. Одна из стрел ударила меня в правый висок. Я покачнулся и упал. Мгновенно меня охватила смертельная слабость. Я весь напрягся, я судорожно глотнул воздух. Я умер…

— Теперь-то уж вы не станете утверждать, — проговорил я, улыбаясь, — будто все ваше приключение не было сном. Будете ли вы уверять, что вас уже нет в живых?

Произнося эти слова, я, разумеется, ждал со стороны Бедлоу энергичного отпора; но, к моему изумлению, он заколебался, вздрогнул, страшно побледнел и сохранил молчание. Я посмотрел на Темплтона. Он сидел, напряженно выпрямясь на своем стуле, — зубы у него стучали, а глаза выходили из орбит. «Продолжайте», — хрипло проговорил он наконец, обращаясь к Бедлоу.

— Долгие минуты, — продолжал этот последний, — моим единственным чувством, единственным ощущением было ощущение тьмы и небытия, сознание смерти. Наконец, мою душу как бы пронизал внезапный, резкий, словно электрический удар. С этим толчком вернулось чувство упругости и света. Этот последний я не увидел — я его только почувствовал. Почти в то же мгновенье я, казалось, поднялся над землей, но я не обладал никаким телесным, видимым, слышимым или осязаемым воплощением. Толпа исчезла. Смятение кончилось. Город был сравнительно спокоен. Подо мною лежал мой труп со стрелою в виске, с сильно вздувшейся обезображенной головой. Однако всего этого я не видел — я это чувствовал. Ничто меня не трогало. Даже мой труп представлялся мне чем-то совсем посторонним. Желаний у меня не было, но что-то все-таки побуждало меня к движению, и я выплыл из города, следуя тем же окольным путем, каким я вошел в него. Достигнув той точки горного прохода, где я встретил гиену, я опять испытал удар, словно от гальванической батареи; желания, а вместе с ними чувство тяжести и материальности вернулись ко мне. Я вновь стал самим собой и поспешно направил свои шаги к дому, — меж тем происшедшее не потеряло своей живости — и даже теперь я ни на миг не могу заставить свой разум считать это сном.