Журавлиная родина - Алексей Ливеровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Серьги
Рассказали мне, что за нашим озером у лесной речушки Верегжи есть пустоши — Сорочкино и почти супольная с ней Борзиха.
Жилья там нет, остались после хуторов только камни от фундаментов и одичавшие яблоньки, рябинки, черемуха.
Подумалось, что тетереву там стало удобно. Ожила охотничья мечта. Представились светлые-светлые березняки на буграх, среди них полянки, поросшие иван-да-марьей, и почти на каждой — выводок. И какие выводки: полные — по десятку молодых, нетронутые, хотя петушки уже в черном пере.
Сказали мне, что последняя деревенька перед пустошами — Долганово. Живет там на покое, занимаясь пчелами, бывший скотский фельдшер Александр Иванович. Жена его Марья, великая мастерица домотканины, взята с Борзихи. Они туда дорогу и укажут.
На склоне дня я подходил к Долганову. У крайней избы за изгородью, обвитой вьюнком и хмелем, возился с ульями седой, чисто выбритый дед. Пчеловод работал без сетки. Загорелыми до черноты руками неторопливо и ласково сгонял темные клубки пчел с тяжелых сот.
Поздоровавшись, я стал расспрашивать, как пройти в Сорочкино. Старик не полюбопытствовал, кто я и что мне нужно в заброшенной пустоши. С достоинством пожившего человека, убежденного, что каждый свое дело знает и что нужно сам скажет, Александр Иванович указал дорогу, но добавил:
— Идти не близко, нынче там не косят, стало быть ни стогов, ни сена в сараях нет. В лесу табориться будет поздно — солнышко сядет, да и комар доймет. Лучше у меня ночуйте.
Что делать? Не люблю в летнюю пору ночевать в жилье, а пришлось.
В чистой комнате, устланной дорожками, хозяин, чуть слышно шаркая валенками, хлопотал у самовара. На столе сотовый мед, творог, морошка, варенная на меду. И лилась речь старого новгородца, неторопливая, достойная, крепкая солью незлобной насмешки:
— Долганово наше исстари малая деревнюшка как была, так и осталась. Такому бугорку на болоте больше десятка дворов и не прокормить. Жительство — крайнее, дальше никого нет. Сидим, как журавли на сухой кочке. Наши дороги известны. Мечтаю, с Тихого озера пришел? Значит, дорогу понимаешь. Есть одна получше, верхом идет в район. В распутицу и по ней не проехать. Зимой, как зайдет погода, и пешком не пройти. По неделям пути нет. Деды наши больше охотой промышляли, чем пахали, богато у нас птицы и зверя было. По вёснам ходили на сплав на Мету, на Белую. Зимой многие подавались к суворовской усадьбе. Она тут недалеко, за болотом, верстах в двадцати. Наше семейство — и деды и прадеды — у Суворова в лесниках ходили, тут кругом его дачи. Был один и управляющий.
— А что у вас, Александр Иванович, про Суворова рассказывают?
— Рассказывают? Человек был хороший. Ты суди. Жил здесь неподалеку помещик Сухарев. Загнал к себе на двор за потраву корову суворовского мужичка. Велел передать: «Пусть несет семь рублей, отдам корову». Где мужику столько взять? Живет скотинка на чужом дворе — барину в тягость, мужику в убыток.
Узнал об этом Александр Васильевич. Велел позвать Сухарева. Тот прикатил на тройке тотчас. Суворов пригласил к столу. Попили чайку с мадерой, говорит хозяин гостю:
— Отдай мужику корову.
Сухарев поперечил:
— Отдам, коли деньги принесет.
Позвал Александр Васильевич управителя, распорядился:
— Отпряги баринову пристяжную, поставь во двор, корми хорошо — овсом. Как вернет мужику корову, отдай лошадь.
Сухарев корову пригнал, а лошадь не взял. Пожила она у Суворова на дворе, а потом согнали ее к мужику, чья корова была в потраве, — пусть владеет…
— А не осталось ли у вас, Александр Иванович, чего-либо из суворовских вещей?
— Почти что нет. Был сервиз дареный; на чашках портрет самого Суворова в генеральском мундире. Недавно последнюю разбили, только блюдечко осталось.
— А где оно?
— Да никак ты из него и пьешь? Оно самое.
Белое блюдце с тонкой золотой каемкой дрогнуло у меня в руке.
— Были часы золотые с надписью: «За верную службу. Суворов». Продала их жена, когда я на действительной был. Суворов любил дарить хорошие, дорогие вещи. У одного служащего была жена. Красавица, статная, лицом темная, как цыганка. Подарил Суворов ей серьги большие, червонного золота, с рисунком. Так они и в род вошли.
Когда самовар поклонился суворовскому блюдцу, солнце опустилось на еловые вершины и брызнуло в низкие окна горницы.
Я попросил показать домотканую работу.
— Можно, можно, — охотно согласился хозяин, — кажется, жена вернулась. Маша, — крикнул он, — похвастай гостю работой!
В комнату вошла немолодая, высокая и очень смуглая женщина. Была она легка в движениях и хороша собой. Приветливо, но молча кивнув головой, Марья расстелила на лавке причудливо сотканные полотенца. Она нагнулась, и огромные резные серьги острым пламенем вспыхнули в лучах догорающего солнца…
Суворовские бревнышки
Гром ударил так близко и оглушительно, что даже застывшая на стойке Яна вздрогнула и осторожно переступила ногой. Из куста, ломая сучки и задерживаясь, вылетел молодой черныш. Он ловко ушел от выстрела, нырнув в чащу ольшаника. Крупная капля сочно хлопнула по плечу. Надо было поскорее укрыться. Свистнув собаку, я побежал по свежескошенной поляне к ельнику. Под вековой елью перед шалашиком, умело сложенным из хвойных лап, горел костер.
— Заходи, полесник, — прогудел приветливый голос Александра Ивановича. — Сейчас накроет. Э, да ты не пустой, недаром бахал все утро. Маша меня спрашивала: «Кто стреляет?»
Я с удовольствием лег на свежее сено. Собачонка моя повертелась на месте, довольно заурчала и свернулась у ног.
Женщина продолжала прерванный разговор:
— Ничего она не сделает. Это от веку так: как молодой переломит кусок хлеба и даст своей жене, отойдет она от матери и отца и не вернется. И будут новое место искать, где гнездо вить. Так повелось у людей, и ей этого не переменить…
Дым завился в шалашик. Александр Иванович закашлялся и, протирая глаза, ответил:
— Что верно, то верно: новая семья — новый дом.
Заиграл ветер по вершинам, и шалые пряди дождя стали попадать в нашу ухоронку.
— Ветер пошел — значит, скоро дождю конец, — сказал Александр Иванович. Помолчав, задумчиво повторил:
— Новая семья — новый дом… Ты про Суворова спрашивал. Слушай, расскажу. Пришел раз к нему по такому делу деревенский парень. Собрался он, женившись, в раздел. Надо, стало быть, ему дом строить, а лесу взять негде. Просит у Суворова одну деревину — так его отец подучил. Оглядел наш граф молодого и порадовался: в плечах косая сажень, ростом, что сосенка. Спрашивает:
— Ты какой? С вершком или ровно? Зачем одну деревину?
Парень не сробел, отвечает:
— Росту моего сажень ровно. Затеял дом срубить, а сразу много лесу просить стыдно.
— Ладно. Отпущу на полное строение, только с уговором: вырасти столько солдат, сколько в новой избе венцов будет.
Парень задумался, спрашивает:
— А ты не тонкомером подаришь?
Суворов посмеялся.
— Выбирай, — говорит, — любой, что по силе. Только чтобы и ребята были, как те бревнышки.
Срубил молодой хозяин постройку из самого матерого леса: чтобы одно бревно вывезти — по две лошади в подсанки закладывали. Оказалось в избе восемь венцов. Столько же сыновей мужик поднял, и все один к одному.
Начались войны. Александра Васильевича в ту пору в живых не было, пошли в поход мужиковские дети. Пошагали в чужие земли суворовские бревнышки. Восемь человек, и каждый — как наша сосна новгородская!..
Наротовские храбрецы
Через прозрачные макушки, через янтарные сучья сосен внизу сквозит гладкая в этот час вода. Далеко зашел. Незнакомое озерко покоит в зеркальной черноте опрокинутые хвойные вершины.
Кто-то шевелится у берега. Бредет по мху древняя старушка. Палочкой лист ворошит, проверяет — гриб ли? Откроет груздь — тогда уже и нагнется, подберет.
Моя тропинка вниз, к воде, ее путь — вдоль по угору; вот и сошлись. В лесу встреча не в городе — поговорить обязательно надо.
— Есть ли груздок, бабушка?
— Как добыча, охотничек?
Большую сосну у дороги повалило, удобно отдохнуть на ровном стволе. Ноги на моховой подушке, спина к гнутому суку привалилась — княжий трон, а не лесная скамеечка.
— Ты откуда, бабушка?
— Из Наротова. Со своим стариком там век доживаем. Сыновья с войны не вернулись, дочки за мужьями уехали. Так и живем. А у тебя сума пустая? Ничего не добыл? Теперь не диво: опустели леса. Столько ли зверя да птицы было? А рыбы в озерах? Бывало, поедут наши…
Течет неторопливо рассказ, жалуется усталый голос.
Я смотрю на вспухнувшее на закате облако, на хищную птицу, парящую у его кромки, и думаю: