Формула мудрости - Давид Иосифович Гай

А дома, как и повсюду в окру́ге, готовились весело и шумно отпраздновать рождество.

Странно, быть может, но часто в эти безмятежные и в то же время волнующе-выжидательные дни перед Чаплыгиным всплывали, словно с незамутненного речного дна, образы детства. Он чувствовал: что-то меняется в нем, безвозвратно уходит одно, уступая дорогу новому, доселе неизведанному, властно манящему. То, с чем он прощался, вероятно, в силу расставания представало безоблачным и отрадным, хотя отнюдь не всегда было таковым, выглядело в реальных обстоятельствах и более сложным, и порой грустным, печальным.

Из рассказов матери и прочитанных книг Сергей отчетливо представлял место своего рождения. Рязанская глухомань, затянутые ряской речки с пологими берегами, теплой водой и илистым дном... Самая что ни на есть русская земля — и уездный городок Раненбург, который стал называться так с 1779 года.

Как-то плохо вяжется иноземное название городка с названиями речек, у слияния которых он стоит, — Ягодная и Становая Ряса. Впрочем, чему тут удивляться! Многое в те поры именовалось на иноземный лад. До 1702 года на месте городка было село Слободское. Петр I подарил его А. Д. Меншикову. Тот построил на горе крепостцу и назвал ее Ораниенбургом. Через крепость протянулась дорога от Москвы до Воронежа.

Истории угодно было, чтобы Раненбург стал первым местом ссылки Александра Даниловича Меншикова. При императрице Елизавете здесь жила опальная правительница Анна Леопольдовна. Вот, пожалуй, и все его исторические достопримечательности.

Вот в этом захолустном городишке Раненбурге и родился Чаплыгин[1]. Произошло это 24 марта (5 апреля по новому стилю) 1869 года. По метрикам соборной Троицкой церкви за 1869 год под номером 14 значится: «купеческий сын Алексей Тимофеев Чаплыгин и законная жена его Анна Петровна, оба православного вероисповедания; у них сын Сергей рожден двадцать четвертого, крещен 26 марта».

Невзгоды сразу обрушились на молодую семью. За три года умерли два новорожденных. Третий, оставшийся в живых, — Сережа. Но недаром говорится: случилась беда, отворяй ворота. Холера скосила Сережиного отца. Анна Петровна осталась вдовой с двухлетним сыном на руках.

Спустя год родные Сережиной мамы решили устроить ее судьбу и познакомили с воронежским мещанином Давыдовым. Анна Петровна подчинилась воле родных. После негромкой свадьбы свершился переезд в Воронеж.

Отчим Сережи Семен Николаевич Давыдов трудился в поте лица в кустарной кожевенной мастерской. Возвращался он домой усталый, с распухшими, в мозолях руками, принося кислый запах кожи. Заработка его едва хватало. Анна Петровна занялась рукоделием: вышиванием, вязанием, шитьем. У Сережи поочередно появились сводные братья и сестры: Миша, Катя, Коля, Люба. Уже в шестилетнем возрасте он стал помощником матери. То выйдет во двор, подберет и расколет сухую дощечку — сгодится на растопку печи, то покачает заплакавшего Мишутку, пока мама варит кашу, то сбегает за хлебом и керосином. Сызмальства умел хорошо считать и никогда не ошибался в счете, расплачиваясь с продавцами.

Крупноголовый, спокойный, склонный к задумчивости мальчуган обладал прекрасной памятью. С первого раза и навсегда запоминал он сказки, рассказанные матерью, песни, напеваемые ею вполголоса, всевозможные истории, услышанные от взрослых. Анна Петровна настояла, чтобы Сережу отдали в гимназию. Сама нашла семинариста, коему поручалось подготовить Сережу к поступлению в приготовительный класс. Семинарист успешно справился с задачей, ибо весьма способный ученик легко схватывал немудреные сведения, сообщаемые ему.

Осенью 1877 года Сережа поступил в Воронежскую казенную гимназию (была еще и частная, но туда вход не слишком имущим был заказан).

Согласно распорядку Сережа должен был вставать в шесть утра, делать уроки, повторять выученное и идти в гимназию. Он же не делал этого. Природа, как выяснилось, наделила его не просто прекрасной, а поистине феноменальной памятью. Поэтому не было никакой необходимости повторять пройденное накануне в классе.

Сережа равно легко справлялся с математикой, словесностью, древними языками. Хотя математика, которая казалась ему олицетворением ясности и строгого порядка, оставалась любимым предметом.

Ее преподавал статский советник Иван Иванович Пляпис, чех по национальности, выпускник Петербургского университета, пришедший в гимназию через два года после поступления Сережи. Худой и длинный, с разлохмаченной бородой, неряшливый, в вечно перепачканном мелом сюртуке и с чернилами на пальцах — таким он остался в памяти своих учеников. Он знал свой предмет превосходно. Отменные способности Сережи Пляпис распознал быстро и, страдая дефектом произношения, говорил ученикам:

— Обратитесь к Цаплыгину, он вам помозет.

Начиная с пятого класса, Сережа стал давать уроки детям состоятельных родителей. Держался по-взрослому, плату назначал немалую, чем выигрывал в глазах купцов и помещиков. «Знает себе цену», — говорили они промеж себя и не жалели денег — только чтоб любимое чадо наконец-то выбилось из плохо успевающих. Молва о педагогическом даре юного гимназиста пошла по городу. Часть заработанных денег мать откладывала на будущее.

Сохранился билет ученика 5‑го класса Воронежской классической гимназии Чаплыгина Сергея. Напротив графы «...Исправность в посещении уроков, приготовлении уроков, исполнении письменных работ» стоит: «Весьма аккуратно, обнаруживал постоянно величайшее старание и замечательную исправность». И далее: «...на уроках всегда был вполне внимателен, сознавал пользу учения, питает к нему необыкновенную любовь». На вопрос «Какое место занимает в классе, состоящем из 35 учеников» ответ вполне определенный: «первое».

Чаплыгина перевели в шестой класс с наградой первой степени. И так все годы учения в гимназии, которую закончил в мае 1886 года с золотой медалью. А уже 21 июля он подает прошение на имя ректора Московского университета с просьбой принять в число студентов первого курса физико-математического факультета для слушания лекций по отделу чистой математики.

В Москву Сережа вез двести рублей, заработанных уроками и сэкономленных матерью.

НЕЗАБВЕННЫЕ ИМЕНА

Много позже, в 1939 году, в письме профессору А. К. Тимирязеву Чаплыгин, уже известный ученый, академик, так описал свои впечатления о «святая святых» — Московском университете. «...Мне вспоминается давно прошедший август 1886 года: мои товарищи и я, молодые студенты университета, с чувством глубокого почтения к нашей alma mater только что вошли в ее стены. Над физико-математическим факультетом в те времена сияли имена Цингера, Бредихина, Тимирязева, Богданова, Марковникова, Жуковского и рядом с ними, отнюдь не затемняясь их блеском, было имя незабвенного Александра Григорьевича Столетова. Мы слышали о глубокой учености Александра Григорьевича, о его превосходных лекциях и о необычайной строгости его как экзаменатора. Об его требовательности ходили легенды, рассказывали о необычайных вопросах суворовского пошиба, которыми он будто бы любил озадачивать студентов, и т. п. И вот мы с огромным интересом вошли в замечательную недавно созданную под его руководством, физическую аудиторию; нас сразу захватило мастерское