Французский «пролетарий» и русский общинник - Ангел Богданович

Положимъ, такія условія работы не могутъ быть разсматриваемы, какъ общія для всей Франціи. Близость Парижа не можетъ не оказывать вліянія, о чемъ говоритъ и г. Мертваго. Но несомнѣнно, что «пролетарій», узнавъ объ условіяхъ «общинника», врядъ ли пожелалъ бы помѣняться съ нимъ, какъ бы ему ни захваливали зту пресловутую общину. Тѣмъ болѣе, что и y себя на родияѣ онъ имѣеть общину. «Вѣдь и здѣсь,– говоритъ г. Мертваго,– деревня называется „la commune“, т. е. община, и, благодаря этому, здѣсь мостовыя, шоссе, общественныя школы,– и люди не тратятъ времени безполезно на печеніе хлѣба каждый для себя, на заготовленіе запасовъ каждый для себя, a дѣлаютъ все это люди, которые спеціально этимъ занимаются. У насъ община стѣсняетъ способности человѣка (не стѣсняя, впрочемъ, кулака, который въ общинѣ чувствуетъ себя, какъ рыба въ водѣ): она приравниваетъ его къ одной сенькиной шапкѣ; здѣсь община помогаетъ ему легче жить, но ни въ чемъ не останавливаетъ хозяина въ его задачѣ».

Когда y насъ говорятъ объ «общинѣ», выставляя ее какъ бы въ укоръ Западу, y котораго одинъ «пролетаріатъ»,– обыкновенно упускаютъ изъ виду, что на Западѣ общественныя стороны «общины» несравненно сильнѣе и лучше развиты, чѣмъ y насъ. Европеецъ, отбросивъ всѣ стороны общины, стѣснявшія его личность, сохранилъ и развилъ до недосягаемаго совершенства всѣ остальныя. Въ противоположность европейской общинѣ, которую личность подчинила себѣ, можно указать на китайскую общину, которая цѣликомъ подавила личность. Есть чрезвычайно поучительная книга Пирсона, англійскаго консула въ Шанхаѣ, въ которой онъ описываетъ могучее развитіе общины въ Китаѣ. Здѣсь община является всѣмъ: ддя китайца она служитъ альфой и омегой его существованія. Каждый китаецъ, обращаясь къ общинѣ, могъ бы повторить слова Андромахи къ Гектору: «ты мнѣ теперь – и отецъ, и любезная матерь, ты и братъ мой единственный, ты и супругъ мой прекрасный». Внѣ общины китаецъ немыслимъ. Она подавила въ немъ волю, желанія, умъ и безпощадно наказуетъ малѣйшее отступленіе отъ освященныхъ тысячелѣтіями традицій. Пирсонъ приводитъ поразительные факты власти общины надъ китайцемъ, который, куда бы ни бросила его судьба, несетъ съ собою и общину, что даетъ ему въ борьбѣ за существованіе среди другихъ народностей необычайную стойкость. ІІо словамъ Пирсона, китайцы медленно, но неуклонно завоевываютъ Малайскій архипелагъ, вытѣсняя малайскую расу, и завоевали бы Америку, если бы не во время принятыя энергичныя мѣры, воспретившія китайскую иммиграцію. Ho въ общинѣ лежитъ и китайская слабость. За предѣлами ея для китайца кончается міръ, и понятія о государствѣ, въ нашемъ смыслѣ, онъ не имѣетъ. Этимъ объясняется легкость, съ которой манчжуры завоевали и управляютъ Китаемъ, хотя ихъ неизмѣримо меньше. Этимъ же объясняются и результаты японско-китайскаго столкновенія. Китайской націи нѣтъ, a есть китайская раса, которая охотно подчиняется кому угодно, только бы не мѣшали ей размножаться; китаецъ – не гражданинъ своего отечества, a членъ своей общины, подобно микробу, который является членомъ расплодившейся въ благопріятныхъ условіяхъ микробной общины.

Русская община занимаетъ какъ бы середину между указанными двумя полюсами, повидимому, все больше и больше склоняясь къ европейскому образцу. Съ паденіемъ крѣпостнаго права, бывшаго главнымъ оплотомъ нашей общины, она быстро пошла по той дорогѣ, по которой шла нѣкогда и европейская община, превратившаяся въ современную «la commune». Г. Мертваго, возвратившись изъ заграничнаго странствованія, разсказываетъ о впечатлѣніи, какое произвела на него русская деревня.

«Когда я смотрѣдъ на заграничныя поля, они меня не радовали – я видѣлъ за ними безземельнаго кнехта, и мнѣ поэтому привлекательнѣе рисовались наши поля, созданныя положеніемъ 19 февраля. Теперь я былъ въ центрѣ Россіи, въ хозяйствѣ „свободнаго“, работающаго на себя крестьянина, и былъ пораженъ этой необходимостью бѣжать ему отъ своей земли въ городъ на заработки. Это бѣгство необходимо, такъ какъ населеніе не можетъ прокормиться, такъ какъ въ его надѣлѣ нѣтъ выгона, нѣтъ покоса, нѣтъ лѣса и вдобавокъ оно прикрѣплено къ этому надѣлу, какъ къ позорному столбу, оно не можеть оставить его, убѣжать куда-нибудь на сѣверъ или въ Сибирь, или въ степь, на свободныя земли, какъ дѣлали въ старину, гдѣ бы оно могло приложить свой трудъ, создать вдвое, втрое цѣнностей на пользу своего отечества…»

Въ послѣднемъ г. Мерваго ошибается. Если бы даже всѣ наши общинники разбрелись врозь, на разныя «теплыя воды», количество «цѣнностей на пользу отечества» оттого не возрасло бы. Цѣнности растутъ только съ возрастаніемъ потребностей, ростъ которыхъ зависитъ отъ условій общественной жизни и уровня развитія.

«Сто лѣтъ назадъ,– говоритъ онъ въ другомъ мѣстѣ,– жилось во Франціи точно y насъ въ Россіи теперь. Сто лѣтъ назадъ, французы ѣли ржаной хлѣбъ, который приходилось часто замѣнять овсянымъ, a иногда подбавлять въ него коры, пили не вино, a какой то хлѣбный напитокъ, похожій на нашъ квасъ; голодовки и недоимки были ужасныя. Такъ жилось въ деревнѣ. Огородники, которые всюду стоятъ нѣсколько выше деревенскаго населенія, были безграмотны, школы въ плохихъ помѣщеніяхъ, плохо одѣвались и плохо ѣли… Овощей требовалось тогда немного, такъ какъ, конечно, отъ спроса зависѣлъ прогрессъ огородничества.

Какой же прогрессъ былъ возможенъ въ этомъ дѣлѣ, когда только высшіе классы покупали парниковыя овощи, да и ихъ вкусъ, подобно современному русскому, стоялъ еще только на огурцахь?..»

Въ концѣ своихъ скитаній г. Мертваго убѣдился, что для «чиновничьей націи» пока еще не наступило время французскихъ огородовъ, a для русскаго хозяйства нѣтъ пока торнаго пути. «Не торный путь будетъ только когда-нибудь менѣе тяжелъ,– заканчиваетъ авторъ свои воспоминанія, – когда создастся y насъ крѣпкая связь между наукой и жизнью, и когда сознаніе необходимости общей работы проникнетъ въ каждую усадьбу, въ каждую избу», что можеть быть достигнуто только путемъ, по которому шло развитіе этого сознанія въ западной Европѣ.