Критическая Масса, 2006, № 1 - Журнал

Мне интересно следующее. Та сакральная ситуация, которая разрушается возникновением зрителя, восстанавливается сегодня или возникает что-то новое? В Интернете, например, можно найти ресурс, где происходит обмен любительским видео. Очень популярный, но там ничего нет — со строгой точки зрения «произведения кино». Кто-то заснял, как он джип толкает, кто-то пишет на белом листе «Я тебя люблю». И все это вызывает невероятный пользовательский бум. А на другом конце Голливуд объявляет о том, что волевым решением киноконцерны сокращают выпуск фильмов. Это только «как бы» не связано. Но мы видим связь: барьеры входа упали. Рушится сам принцип профессиональных лабораторий. Не нужен больше не только консерваторский диплом, здесь не нужно знать грамоту. Давайте не вставать на позицию «хорошо-плохо». Просто налицо признаки возобладания той идеология, которую вы много лет исповедуете.

То, о чем вы говорите, — не идеология, а практика. Это реальное положение вещей, характеризующееся сменой парадигм. Раньше текст был целью, а ситуация или контекст являлись лишь средством, необходимым для существования текста. Теперь текст превратился в средство создания определенной ситуации и контекста. Раньше автор умирал в тексте, теперь текст умирает в авторском жесте и контексте, окружающем создание текста. Раньше главным был текст, теперь главным является контекст. В этом причина всего того, о чем вы упоминаете. Если говорить о музыке, то сейчас важна не некая совершенная и прекрасная музыкальная структура, взятая сама по себе, но важные ее контекстуальные и ситуативные ориентации — именно они ставятся во главу угла. Создание самоценных прекрасных структур, прекрасных текстов перестало быть актуальным. Они утратили внутреннюю необходимость. Это не плохо и не хорошо — это так, и не надо переживать по этому поводу. Не следует переживать, например, по поводу смерти композиторской музыки. Следует призадуматься скорее над тем, почему она возникла в свое время и что послужило причиной ее рождения. И тогда мы обнаружим, что та жизненная и духовная ситуация, в результате которой возникла композиторская музыка, не так однозначна и не так проста, как кажется на первый взгляд.

Каково же ваше предположение относительно того, как «возник» композитор?

Возникновение фигуры композитора и вообще композиторской музыки — это проблема прежде всего религиозная; об этом я подробно писал в книге «Конец времени композиторов». Она была обусловлена тем, что Хайдеггер определил как «оскудение достоверности спасения», то есть явлением, давшим о себе знать на рубеже первого и второго тысячелетий. Именно в это время Симеон Новый Богослов указал на то, что послушание начинает покидать этот мир. В результате чего высшие уровни молитвенных практик становятся недостижимыми. Чтобы как-то компенсировать эту утрату, нужно было создать целый ряд принципиально новых методик в самых разных областях человеческой деятельности, связанных с Церковью. И именно в это время возникают такие явления, как схоластика, готика и композиторская музыка, или музыка res facta. Таким образом, фигура композитора появляется вместе с фигурами схоластика и архитектора готических соборов. Все они были участниками некоего грандиозного проекта, целью которого являлось преодоление или компенсация утраты силы веры и оскудения достоверности спасения.

Создание темперированного клавира тоже похоже на «проектное» действие: ввести всеобщий закон, порядок и принцип во множество независимых до этого музыкальных систем. Но вместе с тем возникает рубеж, после которого человеческое ухо не может иначе трактовать гармонию. Происходит существенная подвижка в восприятии — нам трудно понимать иное как красивое, как гармоничное, так же как трудно реконструировать античность из времени «после Рождества Христова»?

Разумеется, введение темперации — это тоже «проектное» действие, но это уже проект Нового времени, который связан с фундаментальным антропологическим сдвигом — с появлением человека Нового времени. Темперированная система и тональное мышление явили себя миру одновременно с картезианской философией и ньютоновским пространством. Переход от модального мышления к тональному аналогичен переходу от средневековых представлений о космосе к ньютоновской модели пространства. Если раньше космос мыслился как органическое, иерархически устроенное живое единство, то в Новое время космос превращается в бесконечное, аморфное пространство — «вместилище всего». Примерно так же система средневековых ладов, или модисов, образовывала органическое, иерархически устроенное изоморфное звуковое пространство, в то время как тональная система представляет собой аморфное единообразное звуковое пространство, в котором на каждой из двенадцати темперированных ступеней непрестанно выстраивается одна и та же ладовая пара — мажор и минор. Все это является отражением того фундаментального различия, которое существует между средневековым человеком и человеком Нового времени. В чем-то человек Нового времени стал беднее и примитивнее, но зато он обрел такие оперативные возможности, которые позволили ему стать покорителем природы.

У меня всегда существовала метафорическая параллель между темперированным клавиром Баха и периодической системой Менделеева. Последний не ввел, но обнаружил порядок, логику в этой стихии материи. Но тем самым он не отказал природе в разнообразии и тайне. Напротив, когда ты смотришь на эту атомарную картинку, ты видишь, что здесь без Бога не обошлось.

Вы совершенно верно указали на параллель, прослеживаемую между таблицей Менделеева и темперированной системой, но тогда к этому можно добавить еще одну параллель — между средневековой модальной системой и алхимией. Тогда получается, что тональная темперированная система соотносится с модальной системой средневековых ладов, как химия с алхимией. Периодическая система Менделеева рассматривает элементы, взятые сами по себе, механически распределяя их в соответствии с их атомными весами. Алхимия рассматривает элементы в их глубочайшей связи с небесными светилами, ангельскими чинами, темпераментами и внутренними органами человека. Примерно такое же соотношение возникает между тональной хроматической системой и модальной системой средневековых ладов. Вообще можно сказать, что человек Нового времени соотносится с человеком Средневековья как химик с алхимиком со всеми вытекающими последствиями. А если говорить более серьезно, то это вопрос разцерковленной и воцерковленной культуры, который не может быть решен внутри культуры, взятой самой по себе.

То, что вы мне говорите, как ни странно, подтверждает разделяемое мною мнение, что между христианством и культурой существует оппозиция. Поэтому, говоря о музыке, я стараюсь «отделить» вас от богословских позиций. Или это невозможно? Я здесь рассматриваю музыку как образцовую общекультурную модель и желаю отделить ее от духоборческих функций. Музыкальное устройство — всегда предвестник каких-то тенденций в культуре вообще. Это касается и сегодняшнего времени, когда слушатель запел, когда дилетант заиграл. Когда все это перемешалось. Публики и тех, кто сидит в оркестровой яме, больше нет. Интернет позволит через какое-то время убрать и «менеджмент» — продюсерство, проектных и управленческих посредников. Все размывается. Но у меня нет ощущения того, что разрушение этих стен между лабораториями, когда каждый знал свое место, дает нам очень серьезную культурную выгоду.

Но мы и не должны думать ни о культуре, ни о выгоде, ибо есть вещи гораздо более важные, чем культура и выгода. Моя последняя книга называется «Зона opus posth, или Рождение новой реальности», и сейчас я хотел бы акцентировать внимание именно на моменте рождения новой реальности, когда не может идти речи ни о какой культуре и ни о какой выгоде. Если мы будем думать о культуре или выгоде, то новая реальность никогда не родится в нас, и тогда все становится бессмысленным.

А что нам делать с классическим наследием, в котором феномен гениальности все-таки неопровержим? Как нам его слушать, воспринимать?

С классическим наследием нам ничего не нужно делать — оно дано нам как данность, от которой некуда деться. Что же касается феномена гениальности, то он ни опровержим, ни неопровержим — он просто утратил внутреннюю необходимость. Человек, который может сказать сам себе сегодня: «Я — гений, ибо я написал гениальную вещь», есть просто неадекватный, невменяемый человек. Понятие гениальности — это атрибут помпезных концертных залов и не менее помпезных залов оперных театров, построенных в XVIII—XIX веках. К нашему времени это не имеет никакого отношения.