Ты где был, Петров? - Анатолий Андреев

Иванов позвонил чуть позже одиннадцати, когда Владимир Георгиевич уже начал беспокоиться. Иванов был краток и точен в словах. Уговорились встретиться через полчаса, и Петров умчался на вокзал (который почему-то выбрал местом встречи его вчерашний знакомец), не успев даже предупредить начальство. Он приехал вовремя и теперь озирался по сторонам, поджидая Иванова. На вокзалах он не был давненько, и сейчас его поразил тот особенный неуютный быт, который ухитряются создавать вокруг себя осевшие на вокзальных скамейках — со своими чемоданами, сумками и жующими что-то детьми — пассажиры. Несколько наособицу держались «челноки» с сумками невероятных размеров. Владимир Георгиевич даже подумал, что таких сумок просто не может существовать, они перенесены сюда из какого-то сюрреалистического сна. Неясно только, чьего...

Иванова он заметил, только когда тот подошел к нему вплотную. Ответив на его рукопожатие и вглядевшись в него, Владимир Георгиевич внутренне расслабился: со вчерашнего вечера его не отпускала какая-то настороженность. При дневном освещении Иванов выглядел старше, нежели запомнилось со вчерашнего вечера, и обыденнее. Той загадочности, которой Владимир Георгиевич успел мысленно окружить его за прошедшие полсуток, в нем не оказалось. Иванов заговорил без предисловий и в том же точном, ровном стиле, что и вчера:

— Я думаю, вы успели проверить фотографии и убедиться в их подлинности.

Это прозвучало не вопросом, а утверждением. Не дожидаясь ответного движения Владимира Георгиевича, он заговорил вновь:

— У нас мало времени — вот-вот отойдет электричка. Так что решайте, едете или нет. Могу только добавить, что я наблюдал эти объекты несколько раз. Видел и экипаж — обычные люди, как мы с вами. Никаких «зеленых человечков». К сожалению, сфотографировать этих «космонавтов» я не смог.

Он сделал паузу, глядя на Петрова. Тому надо было как-то реагировать на его слова, но он пока не знал — как, и промолчал. Иванов вновь заговорил, и голос его звучал до скуки обыденно:

— Я еще не сказал самого главного — они всегда прилетают по графику, и очередной раз — как раз сегодня. В общем, если решитесь ехать, подробности расскажу в электричке, — он взглянул на табло на стене, — через десять минут.

Это казалось невероятным. Этого просто не могло быть. Верить этому было просто смешно. Он никуда не собирался ехать.

...Он успел еще позвонить на работу, предупредить о неожиданном отъезде. И вот уже сидел в раскачивающемся на стыках рельсов вагоне, на все корки ругая себя за то, что ввязался в эту дурацкую историю, и вполуха слушая ставшего вдруг чрезвычайно словоохотливым своего странного попутчика.

— Я ведь бухгалтером работаю, в совхозе. Совхоз у нас в Вершках — Вершки наша деревня называется. У нас там все деревни Вершки: Малые Вершки, Большие Вершки, просто Вершки, да Верхние, да Нижние... В свободное время фотографией балуюсь, сынишку к этому приучаю. Сейчас ведь всё как-то слишком просто стало — тебе и пленку проявят, и отпечатают. Совершенно неинтересно фотографировать. А я его обучаю всему процессу. Знаете, я и сам до сих пор не могу спокойно воспринимать — положишь отпечаток в проявитель, а изображение на белом листке появляется как-то неожиданно. В этом-то и есть самое притягивающее...

Петров непроизвольно кивнул головой — не столько словам собеседника, сколько своим мыслям. Встречались ему такие люди — бухгалтеры, счетоводы, экономисты из глубинки. Учителя, врачи — те поиздерганнее будут, позанятее. А эти посвободнее — отсидел свои восемь часов и занимайся фотографией. Кстати, и весьма хорошо объясняет, почему фотографии нестандартной «кодаковской» технологии и почему бумага отечественная, Казанской фабрики. Кстати, отечественной цветной фотобумаги Петров в продаже вообще не видел. Везде торчат одни только фирменные ларьки, в каждом гастрономе и каждой булочной. А в них фотобумага вообще, повидимому, не продается, заказывай — тебе отпечатают. Правда, специально он фотоматериалы не искал...

А Иванов всё говорил и говорил, доверительно наклоняясь вперед к Владимиру Георгиевичу. Лицо у него стало простоватым и добродушным.

— Вам, наверное, не про меня интереснее узнать, а про летающие тарелочки. Они у нас часто в последнее время появляются, уже года три, а может, и четыре. — Он так сказал это, как будто говорил о зайцах, которые — вот беда! — повадились прибегать на огород. Часто появляются в последнее время! — Я их как увидел издали, так сразу заинтересовался. Уважаю я такие вопросы, научные! Порасспросил соседей, кто и когда их еще видел. Записал себе, когда они прилетали. А потом дай, думаю, посчитаю, через сколько они появляются. Я ведь бухгалтер, привык дело с цифрами иметь! 

Он улыбнулся. Улыбка у него была хорошая, располагающая. Успокаивающая улыбка. Но что-то в нем опять обеспокоило Владимира Георгиевича, насторожило. Проскользнуло неуловимо, и не понять было, что. Он досадливо тряхнул головой и продолжал слушать.

— Я как вычислил промежутки, так и понял, что график у них. И в следующий раз уже ждал с фотоаппаратом. Снимки вы видели. Жаль только, близко подойти не мог, тех, что внутри, сфотографировать. Но ничего, сегодня вы их тоже увидите. Сегодня у них по графику точно день прилета. И садятся-то они всегда на одно и то же место, на одну и ту же полянку! — Он хлопнул себя по коленям и захохотал, страшно довольный, что «тарелки» всегда прилетают вовремя и в одно и то же место.

Петров вежливо улыбнулся ему. Он уже устал, хотя ехать было и недалеко, чуть больше часа на электричке. Это была не физическая усталость, просто очень уж он перенервничал.

На станции им повезло с попутной машиной, и еще через двадцать минут, сунув шоферу две пятирублевые монетки, они шли от дороги, рядом и молча. Заметно потемнело вокруг, хотя было еще не поздно — над головой низко висели промокшие насквозь тучи. Из них сочилась влага — не дождем, а мелкой водяной пылью. Палые листья и мертвая трава промокли и стали совсем мягкими. Идти по мягкому было неудобно. Впрочем, только Владимиру Георгиевичу. Иванов шел легко и свободно. Видно было, что он может шагать быстрее и не делает этого только из-за своего спутника.

— Уже недалеко. Вон за той рощей, — указал кивком головы Иванов и опять замолчал.

Теперь, когда эта сумасшедшая поездка подходила к концу, когда они медленно двигались в сырой осенней тишине, Владимир Георгиевич вдруг понял, что ему показалось странным тогда, в поезде. Этим странным были резкие перемены в Иванове — его искательная улыбка при первой встрече и сразу же отрывистая, властная речь, при которой нить разговора всё время оставалась в его руках. Потом — его напористость на вокзале, благодаря чему Владимир Георгиевич фактически против своей воли поехал в эти самые Гребешки... или как там — Вершки... Да и время было так рассчитано, чтобы поджимать, не дать ему подумать, оставить один только выход — ехать. И сразу же вслед за тем — простоватый рассказ бухгалтера из далекого совхоза... И не понять было, какой же он, Иванов, на самом деле: робкий недалекий мужичок или сильный, уверенный и несомненно интеллигентный человек. Нет, что-то тут определенно не вязалось.