Арена, Кукольный театр и Добро пожаловать в сумасшедший дом! - Фредрик Браун

Машина и вправду выглядела скромно — платформа и два больших циферблата.

Профессор взял в руки металлический кубик.

— Мы экспериментировали, — сказал он, — с медным кубом весом в один фунт и две трети унции. Сейчас я отправлю его на пять минут вперед, в будущее.

Он склонился над одним из циферблатов и передвинул стрелку.

— Прошу заметить время.

Коллеги разом посмотрели на свои часы. Профессор Джонсон осторожно поместил кубик на платформу, и тот сразу же исчез.

Он появился на прежнем месте через пять минут, секунда в секунду.

Профессор Джонсон осторожно взял кубик.

— А теперь я перемещу его на пять минут в прошлое. — Он передвинул стрелку на другом циферблате и взглянул на часы.

— Сейчас без шести минут три. Я настроил машину на три часа ровно. Это значит, что без пяти три кубик исчезнет из моей руки и окажется на платформе за пять минут до того, как я его туда положу.

— Не понимаю, как же вы в этом случае его туда положите, — сказал один из гостей.

— Когда я поднесу руку к платформе, кубик исчезнет с нее и окажется у меня в руке, чтобы я смог положить его. Смотрите.

И правда — кубик исчез с его ладони.

Но появился на платформе машины времени.

— Убедились? За пять минут до того, как я должен положить его на платформу, он уже лежит там.

Второй коллега призадумался, наморщив лоб.

— А что будет, — спросил он, — если вы раздумаете класть на место кубик, который сейчас лежит на платформе, — раздумаете за пять минут до того, как должны положить его туда? Может получиться парадокс.

— Забавно… — сказал профессор Джонсон. — Я, право, не думал над таким вариантом. Давайте попробуем. Итак, я не…

Парадокса не получилось. Медный кубик остался на месте.

Вместо этого исчезли профессор, его коллеги, а заодно и вся Вселенная.

Послание с того света

Лаверти вошел в распахнутую стеклянную дверь, молча прошагал по ковру и остановился за спиной работающего за письменным столом седовласого человека.

— Эй, конгрессмен! — сказал он.

Конгрессмен Куин повернул голову и вскочил, увидел направленный на него револьвер.

— Лаверти… Не глупи.

Лаверти усмехнулся.

— Я говорил тебе, что в один прекрасный день сделаю это. Я ждал четыре года. Сейчас мне ничто не угрожает.

— Тебе не выбраться отсюда, Лаверти. Я оставил письмо, которое будет доставлено по назначению, если меня убьют.

Лаверти рассмеялся.

— Лжешь, Куин. В этом письме тебе пришлось бы объяснить мотивы моего поступка и тем самым бросить тень на свое доброе имя. Не в твоих интересах, чтобы меня допрашивали и судили, ведь в этом случае истина выплыла бы наружу и навсегда покрыла бы тебя позором.

Лаверти шесть раз нажал на спусковой крючок.

Вышел из здания, сел в свою машину. Проезжая по мосту, избавился от орудия убийства, поехал к себе домой и лег в постель.

Его мирный сон прервал звонок в дверь. Он накинул халат, подошел к двери, открыл ее.

В тот же миг сердце его остановилось.

Человек, позвонивший в дверь Лаверти, был удивлен и потрясен, но поступил как положено. Перешагнул через тело Лаверти, нашел телефон, вызвал полицию. И стал ждать.

Теперь, когда врач объявил, что Лаверти мертв, лейтенант полиции приступил к допросу.

— Ваше имя? — спросил он.

— Бебкок. Генри Бебкок. Я должен был вручить мистеру Лаверти письмо. Вот оно.

Лейтенант взял конверт, после мгновенного колебания вскрыл его и вытащил лист бумаги.

— Но это же просто чистый лист.

— Мне об этом ничего не известно, лейтенант. Мой босс, конгрессмен Куин, отдал мне это письмо много лет назад. И приказал доставить его Лаверти, если с конгрессменом Куином произойдет что-то необычное. Как только я услышал по радио…

— Да, знаю. Он был найден мертвым сегодня вечером. Какого рода работу вы для него выполняли?

— Ну, это вообще-то секрет, но теперь, полагаю, он утратил свое значение. Я заменял его: произносил не имеющие особой важности речи и участвовал во встречах, которых он хотел избежать. Видите ли, лейтенант, я его двойник.

Ничего не случилось

Конечно, никто не знал, что для Лоренса Кэйна все было предопределено уже в тот момент, когда он сбил девушку на велосипеде. Кульминация наступила сентябрьским вечером за кулисами ночного клуба, хотя произойти это могло когда угодно и где угодно.

Перед этим он три вечера подряд смотрел номер местной падшей звезды Кинни Кин. Номер был, что называется, зажигательным: под конец из всей одежды на Кинни оставался только голубой свет да три клочка материи в стратегически значимых пунктах. И если уж говорить военным языком, сама Кинни была сложена как бетонный бастион. Когда она кончила возбуждать мужскую похоть и скрылась за кулисами, Лоренс решил, что номер был бы гораздо приятнее, если бы исполнялся в более приватной обстановке, а именно в его холостяцкой квартире и для ограниченной аудитории, точнее, для него одного.

Впрочем, его планы не исключали и более существенных впечатлений.

Итак, Кинни освободилась, шоу заканчивалось, словом, трудно было выбрать лучший момент для частной беседы.

Лоренс Кэйн вышел из зала, прошел по аллее вокруг здания и отыскал служебный вход. Пятидолларовая купюра, врученная швейцару, вполне сошла за пропуск, и минуту спустя он уже стучал в дверь уборной, украшенную позолоченной звездой.

— Кто там? — послышалось из-за двери.

Кэйн хорошо понимал, что переговоры через дверь ничего не дадут. Он был достаточно искушен в театральных обычаях и сразу выбрал верный ответ, чтобы сойти за своего человека, который, возможно, вовсе не собирается подкатываться к усталой женщине с гнусными предложениями.

— Вы одеты? — спросил он.

— Подождите минутку, — ответила Кинни и вскоре разрешила войти.

Лоренс вошел. Кинни была в красивом пеньюаре из тех, которые так идут голубоглазым блондинкам. Кэйн раскланялся, представился и посвятил Кинни в детали своего плана.

Он был готов к тому, что Кинни поначалу будет отнекиваться, был готов даже к решительному отказу. На этот случай он приготовил весомый четырехзначный довод; столько Кинни не зарабатывала за неделю, а может, и за месяц, ведь второразрядный ночной клуб — не Карнеги-холл, это касается и гонораров. Но на вежливое предложение ангажемента Кинни ответила грубой бранью; мало того, она влепила Лоренсу пощечину. Довольно крепкую. Напрасно она это сделала.

В ярости он выхватил револьвер, отступил на шаг и прострелил ей сердце.