Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний - Вениамин Александрович Каверин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он открыл глаза. Ее волосы были перекинуты через его руку, слабый запах хвои от этих волос, от ее изумленного, недоуменного дыхания кружил ему голову в темноте, в полосках света, ложившегося на постель через полузадернутую занавеску. Какие-то стихи, которые еще днем она вспомнила в Лувре, перекинулись к нему вместе с прояснившимся сознанием. Он пробормотал их, она подхватила, смеясь, и стала просить отпустить ее и снова сказала что-то о Гордееве.
– Ты меня погубишь.
Но он и себя погубил, и знал это, потому что то, что происходило сейчас между ними, никогда не бывало прежде и не могло прежде быть никогда. Что разлука и неполнота счастья прежних встреч перед тем, как нежно и сильно он наконец сжимал в руках ее голову, перед этим жаром степи, по которой гулял морозно посвистывающий ветер.
– …И снова будут письма. Лавров как-то сказал мне, что, когда ты берешь в руки перо, ты становишься совсем другим человеком. Я запомнила, потому что это тоже было в Казани…
– Да. А ты не становишься.
– Он сказал тогда, у нас все не ладится, потому что мы никак не можем вглядеться друг в друга.
– Это правда. У нас не хватало времени.
– Еще бы! Ты всегда торопился.
– Теперь пришла твоя очередь.
– Это совсем другое. Я – к мужу, а ты торопился к себе. Мне всю жизнь приходилось ждать. Я ждала, ждала, ждала. Потом были встречи, которые были невстречи. И снова разлуки. О разлуках я могла бы, кажется, написать целую книгу. Они ведь очень разные: замораживающие, когда вспоминались только эти невстречи. Бабьи, когда смертельно хотелось, чтобы ты был здесь, рядом, как сейчас, сию же минуту. Похоронные, когда совсем, навсегда теряешь надежду. В Ялте разлука была как во сне, от которого никак не можешь проснуться. Но после встречи с Вардгесом Яковлевичем я очнулась. И снова стала ждать, ждать, ждать.
– А потом, из Стамбула, написала, что больше не любишь?
– Да. Встретила Алексея, и оказалось, что я ему очень нужна. Я его пожалела. А ведь пожалеть – это и значит полюбить. Деревенские бабы так и говорят: «Она его жалеет», – значит, любит. И потом – у меня никогда не было «дома». А это был какой ни на есть, а все-таки «дом». «Дом» – это ведь не хозяйство, не «совместное квартирование», как ты говорил, даже не дети. «Дом» – это когда друг от друга ничего не скрывают. Ведь сегодня у нас с тобой – «дом».
– Наконец!
– Да. Мне всегда казалось, что ты от меня что-то скрываешь, и невольно думалось: «Это то, что должно оттолкнуть его от меня». А тот же Лавров однажды рассказал мне, что ты куда-то ехал с матерью, еще гимназистом, и она заболела в дороге, ты всю ночь держал ее на руках. В письме, которое я оставила тебе в Казани, я написала, что ты принадлежишь им, а не мне. И что так будет всегда. Ну, как Лавров?
– Он был влюблен в тебя.
– Я догадывалась.
– Он тяжело болел. Сыпной тиф в двадцатом году, очень тяжелый. Он теперь на моей кафедре, в Политехническом. Мы видимся, переписываемся. Жена, дети.
– Да. Ах, как мне все мешало, как мне все мешало в Казани! И как запомнилось! Странно, ведь это было очень давно.
– Вчера.
– Девочки кроили кальсоны, а на окне в столовой стоял пенэкспеллер, от ломоты и ревматизма. Твой брат все время молчал за обедом, а потом сказал о купцах: «Подлецы первой гильдии». В тот день – может, помнишь – я купила книгу Морозова об Апокалипсисе – так и вожу ее повсюду с собой. И часто читаю. Там что-то наше. На вокзале газетчики кричали: «Родзянко! Родзянко!» Татарин стоял на коленях в углу, молился, кланялся.
Она плакала. Карновский поцеловал ее.
– И Дмитрий мешал, ведь он ждал меня в Петрограде. Все хотели жениться на мне. Кроме тебя. В Казани у тебя была Мариша. А теперь Надя Медведева. Она красивая?
– Приятная.
– И любит тебя?
– Кажется, да.
Они долго молчали.
– Значит, вернешься? – спросил Карновский.
– К тебе?
– К себе. Это и значит – ко мне.
– И снова будут смотрины?
Карновский засмеялся.
– Когда я уезжала из Казани, мне казалось, что всё у меня – там, не знаю где, в Париже. Теперь у тебя всё в Москве, а здесь – только я. Немного… Значит, вернуться?
