Draco Veritas - Кассандра Клэр

— Кстати, я понял, почему вы надо мной смеялись, — сказал он с набитым ртом в перерывах между глотками. — Здесь нет дверей, выходящих на улицу, да?

— Здесь вообще нет дверей, — скучающе наматывая прядку черных волос на палец, сообщила Рисенн. — Единственный выход из замка — аппарирование.

— И что — ты не можешь?.. — фыркнул Рон.

Между бровей Рисенн появилась тонкая складочка.

— Я могу уйти отсюда. Однако тогда получится, что я без разрешения покинула Люциуса — а этого я делать не могу. Я обязана ему.

— Тогда зачем эта клетка?

— Она не дает мне в полную силу использовать мои возможности, — с легким отвращением пояснила Рисенн. — Подозреваю, что Люциус меня просто боится. Золото — самый нелюбимый демонами металл: он напоминает презренное солнце. И влияет на наши способности.

Рон не расслышал последнюю фразу, его голова шла кругом.

— Так ты демон? — она просто улыбнулась ему в ответ. — Я раньше видел демонов, они были совсем не похожи на тебя.

— Я демон только наполовину, вторая половина смертна. Моя мать была демоном, а отцом был Малфой.

— Ясно, — Рон потянулся к ближайшей шахматной фигурке — ладье.

— Значит, ты демон на все сто, малфоевская часть — тоже не сахар.

Она нахмурилась:

— Видимо, ты не понял, что я оказала тебе честь, поведав о своей природе. Я раньше никому об этом не рассказывала.

— А почему мне? И почему сейчас?

— Потому что здесь нет никого, кому бы ты мог передать мои слова, — просто ответила она. — И ты не сможешь никому ничего рассказать, поскольку никогда не вернешься, для тебя нет пути назад — как нет его для человека, попавшего в Ад.

— Это неправда, — Рон стиснул фигурку так, что ему стало больно. —  Я сбегу отсюда.

— Отсюда не сбежишь.

— Значит, придет Гарри и найдёт меня.

Рисенн приподняла брови и взглянула на него; он увидел, какими серыми были ее глаза — такими же, как и в первый день, когда она спустилась по ступенькам с Чарли. Теперь, когда она сообщила, что тоже из семьи Малфоев, он осознал это – её глаза и вправду были похожи на глаза Драко. Только у того они были цвета серебра в лунную ночь. Ее же серебристые глаза лихорадочно горели, в зрачках полыхало пламя.

— После всего, что ты сделал, он за тобой не пойдет.

— Ты не знаешь Гарри, — возразил Рон.

— Да ну? — с любопытством и весельем усомнилась она. — Ты ведь думаешь, что он придет за тобой, потому что он любит тебя. Да, он неосторожно и, подчас, незаслуженно дарил свою любовь. Я демон — возможно, ты  думаешь, что я ничего не понимаю, — однако, я не вижу, чтобы ваша с ним обоюдная любовь дала тебе что-то, кроме того, что ты очутился здесь, встав на этот путь. Я живу уже шесть столетий, и насмотрелась на результаты любви. Боль и ужас, отчаяние и пожар. Судьба равнодушна, правосудие слепо, и только любовь просто ненавидит человечество и прекрасно знает лучший способ заставить его страдать от своих тошнотворных поцелуев.

Рон не смотрел на нее, вместо этого он уставился на доску с этими чередующимися черно-белыми квадратиками. Когда он заговорил, голос его был ровен:

— Гарри придет за мной, даже если ему придется пойти сквозь пламя. Я знаю — он придет.

— Я смотрю, ты в него веришь, — полувопросительно заметила Рисенн.

— Любовь — это вера.

На миг она испугалась:

— Где ты это услышал?

Поколебавшись и поняв, что смысла лгать все равно нет, он ответил:

— В видении. Я увидел это у себя в голове.

— Ты имеешь в виду — прошлой ночью? — с любопытством поинтересовалась Рисенн, теперь она утратила свой древний и злобный вид и превратилась в простую любопытную девчонку, во что Рону верилось ещё меньше.

— Нет, — ответил он. — Прошлая ночью вовсе не была первой, когда мне удавалось что-то увидеть. Я знаю, что я Прорицатель. Уже давно. Я знаю, что могу видеть недоступное другим людям, могу предугадывать грядущее. Подозреваю, что именно поэтому я всегда выигрывал в шахматы у Гарри, — я знал, как он поступит еще до того, как он именно так и поступал. Но — Бог мой — я не могу этим управлять. Я никогда не умел этого делать, и все, что обычно я вижу, — сущий кошмар. И я чувствую себя дураком, не в силах отделить истинные вещи от ложных.

— А ты когда-нибудь кому-нибудь об этом говорил? — бархатным голосом поинтересовалась она.

— Однажды я почти сказал об этом Гермионе, — отстраненным голосом произнес он. — Я думал, что мы умрем, так что от этого ничего страшного не случится, и она меня простит.

— Простит за что?

— Я не говорил ей о том, что видел, — все тем же далеким голосом ответил Рон, крутя и крутя в пальцах фигурку. — Все, что я видел, было совершенно ужасным, и я научился блокировать эти видения — я всегда думал, что это что-то вроде сновидений. Или галлюцинаций. Я знаю, ей хотелось бы знать, что я видел. Она хотела бы, чтобы я рассказал об этом — ей, Гарри… — голос Рона затих.

— А что ты видел? — с любопытством продолжала расспрашивать Рисенн.

— Я видел Малфоя, — быстро заговорил Рон. — Он лежал на кровати, а рядом, закрыв лицо руками, сидел Гарри. И Малфой был мертв. Во всяком случае, именно так казалось.

— Ты уверен, что он был мертв?

— Да, — тут же ответил Рон, — я знаю, как выглядят мертвые люди в моих видениях… Я чувствую — что-то исходит от них.

Глаза Рисенн округлились от удивления, однако раньше, чем она успела что-то сказать, дверь в дальнем конце комнаты отворилась, и вошел Тёмный Лорд.

* * *

Обычно Драко обожал длинные прогулки, если в них отправлялись раздражавшие его люди. После беседы с Сириусом он не пошел вслед за Гарри в Подземелье Зелий искать Гермиону: ему не хотелось присутствовать при их разговоре о Роне. Так что мысль о давно откладываемом поручении оказалась как нельзя кстати.

И теперь Драко был даже рад: несколько белых облачков играли в догонялки на синем небе. Узкая тропинка, ведущая от замка, — мимо теплиц и бестиария — обрамлялась вечнозелеными деревьями, распространявшими в холодном воздухе приятный аромат.

Драко поднял голую ветку и, шагая мимо сугробов, вел ей по снегу, рисуя аккуратные зигзаги. Резкий и свежий воздух прикасался к его коже, высокие облака над головой отражались в ледяной поверхности озера, напоминая летящую на всех парусах флотилию.

Он мысленно спросил себя, доживет ли он до того момента, когда лед начнет таять… и тут же отогнал от себя эту мысль. Представить смерть было невозможно: ему было только семнадцать, его сердце еще стучало, гоня кровь по его венам. Он жил, любил и думал. Он не мог представить себя в том сером месте, где неприкаянные мертвецы ожидали избавления, которое все никак не приходило. Хотя его собственная смерть не должна остаться неотомщенной. Уж Гарри об этом позаботится.