Корабль Иштар - Абрахам Меррит

Я полагаю, что с момента нашей встречи мало из того, что казалось вам реальностью, было ею на самом деле: на самом деле ткань из смеси темных воспоминаний предков и реальности, ткань, которую ткал я. Не существует никакого Собирателя… нет никаких ползущих теней… нет пещеры, скрытой под этим домом. Моя дочь, участвующая в экспериментах, иногда кажется вам тем, чем и есть на самом деле: современной женщиной, образованной, разумеется, но не большей ведьмой, чем та Элен, которую вы назвали своей античной монетой. И наконец здесь вы только гость. Не пленник. И ничто не побуждает вас тут оставаться, кроме вашего собственного воображения… стимулированного, признаю это, моим участием в исследовании».

Он добавил с почти не скрываемой иронией: «И участием моей дочери».

Теперь я подошел к окну и встал, повернувшись к нему спиной. Я заметил, что дождь прекратился и сквозь облака просвечивает солнце. Он лжет. Но в какой из двух интерпретаций лжет меньше? Ни один колдун не мог организовать башню Дахут в Нью-Йорке и в древнем Исе и тем более руководить моими действиями там, реальными или воображаемыми; не мог он отвечать и за то, что произошло после ритуалов прошлой ночью. Только колдунье доступно такое.

Во втором объяснении есть и другие слабые места. Но неуничтожимая скала, о которую оно окончательно разбивается, — свидетельства Мак Канна, который, пролетая над этим местом, тоже видел огни святого Эльма, эти гниющие огоньки мертвых… видел черную бесформенную фигуру, сидящую на Пирамиде… видел людей среди стоячих камней, пока все не поглотил туман.

В какую из этих историй я должен поверить? Как убедить в этом де Кераделя? Я знал, что он мне не верит. Может, это ловушка, лабиринт? Какую из дверей должен я открыть?

Мысль, формировавшаяся в моем сознании, становилась все яснее. Я повернулся к нему, постарался придать лицу смешанное выражение вины и восхищения и сказал:

— Откровенно говоря, не знаю, де Керадель, чего во мне больше: разочарования или облегчения. В конце концов вы ведь действительно возвели меня на вершину и показали земные царства, и часть меня возрадовалась перспективам и готова была следовать за вами. И вот одна часть радуется, что это всего лишь мираж, зато другая хотела бы, чтобы это было правдой. И я разрываюсь между негодованием, что стал для вас подопытным кроликом, и восхищением тем, как вы провели эксперимент.

Я сел и беззаботно добавил: «Я считаю, что сейчас все стало ясно. Эксперимент окончен».

Бледно-голубые глаза не отрывались от меня. Де Керадель медленно ответил: «Он кончен — насколько это зависит от меня».

Но я хорошо знал, что ничего не кончено; знал, что я по-прежнему пленник; но я зажег сигарету и спросил: «Значит, я могу идти, куда хочу?»

— Праздный вопрос, — бледные глаза сузились, — если вы принимаете мое, основанное на здравом смысле, объяснение.

Я рассмеялся. «Это дань вашему искусству. Не так легко избавиться от иллюзий, созданных вами, де Керадель. Кстати, я хотел бы послать телеграмму доктору Беннету».

— Жаль, — ответил он, — но буря порвала провод между нами и деревней.

Я сказал: «Я был в этом уверен. Но собирался написать доктору Беннету, что мне здесь нравится и что я намерен оставаться так долго, как мне разрешат и что вопрос, который нас с ним интересовал, разъяснился к полному моему удовлетворению, что ему не о чем беспокоиться, и что позже я объясню все подробнее в письме».

Помолчав, я посмотрел ему прямо в глаза. «Мы напишем это письмо вместе — вы и я».

Он откинулся, глядя на меня с ничего не выражающим лицом, но я успел заметить его удивление при моем неожиданном предложении. Он взял приманку, хотя еще не проглотил ее.

— Почему? — спросил он.

— Из-за вас, — ответил я и подошел к нему. — Де Керадель, я хочу тут остаться. С вами. Но не как человек, которого держат — наследственные воспоминания. И не воображение, которое подстегиваете вы или ваша дочь. Не внушение… не колдовство. Я хочу оставаться здесь в здравом уме и самим собой. И чары вашей дочери не имеют к этому отношения. Меня мало интересуют женщины, де Керадель, кроме нагой дамы, которую зовут Истина. Из-за вас, только из-за вас я хочу остаться.

Опять он спросил: «Почему?»

Но он заглотил приманку. Его бдительность ослабла. У каждой симфонии есть главная тема, а в ней основная нота. Так же и с каждым человеком. Узнай эту ноту, узнай, как ее заставить звучать, — и этот человек твой. Доминанта де Кераделя — тщеславие, эготизм. Я заставил звучать именно эту ноту.

— Никогда, я думаю, де Карнак не называл де Кераделя хозяином. Никогда не просил разрешения сидеть у ног де Кераделя и учиться. Я достаточно знаю историю наших семей, чтобы уверенно утверждать это. Ну, этому конец. Всю жизнь я стремился сорвать с Истины ее вуаль. Я считаю, вы можете сделать это, де Керадель. Поэтому — я останусь.

Он с любопытством спросил: «Которой же из двух моих историй вы поверили?»

Я рассмеялся. «Обеим и ни одной. Разве иначе заслуживал бы я быть вашим учеником?»

Он сказал, почти задумчиво: «Хотел бы я верить вам… Ален де Карнак! Мы бы много могли достичь вместе».

Я ответил: «Верите вы мне или нет, но как я, будучи здесь, могу повредить вам? Если я исчезну… или покончу самоубийством… или сойду с ума… это, конечно, может вам повредить».

Он с отсутствующим видом покачал головой, с холодным равнодушием сказал: «Я легко могу избавиться от вас, де Карнак, и никаких объяснений не понадобится… но я хотел бы вам верить».

— Но если вы ничего не теряете, почему бы не согласиться?

Он по-прежнему медленно сказал: «Я согласен».

Взял в руки блюдо жертвоприношений и взвесил его. Поставил на стол. Протянул ко мне обе руки, не касаясь меня, и сделал жест, на который я, при всем том, что было в моем сердце, не мог ответить. Этому священному жесту научил меня тибетский лама, которому я спас жизнь… и де Керадель осквернил его… но все же жест означал обязательства… обязательства, которые простираются за пределы жизни…

Спасла меня Дахут. В комнату полился поток солнечных лучей. Вместе с ним появилась и Дахут. Если бы что-то нужно было для подтверждения второй версии де Кераделя, версии здравого смысла, так это Дахут, идущая в лучах солнца. Но ней был костюм для верховой езды, сапоги, сине-зеленый шарф, соответствовавший цвету ее глаз, и в тон берет. Подойдя ко мне в солнечных лучах, она выбила из моей головы и де Кераделя, и все остальное.

Она сказала: «Здравствуйте, Алан. Прояснилось. Не хотите ли прогуляться?»

И тут она увидела блюдо жертвоприношений. Глаза ее расширились, так что стали видны белки… и в глазах заплясали фиолетовые огни.