Катаев. Погоня за вечной весной - Сергей Шаргунов

Понятно, что судьбу Солженицына решали не писатели, а партийное начальство…

Но Павел Катаев подтверждает тогдашнюю логику отца: он одобрял высылку как единственную возможность избежать заключения.

ГАЛИЧ И ЧУКОВСКАЯ: ДВА ИСКЛЮЧЕНИЯ

Запреты, гонения, изгнания… И роль Валентина Катаева. Разная, двоящаяся, мерцающая…

29 декабря 1971 года дело Александра Галича обсуждали на заседании Секретариата Московской городской организации Союза писателей.

Знаменитый и успешный советский драматург и сценарист, лауреат премии КГБ СССР, оказался резким фрондером. Еще в 1968-м его вызвали на Секретариат Союза писателей и серьезно предупредили после выступления в Новосибирском академгородке с песнями «Промолчи — попадешь в первачи!», «Мы — поименно! — вспомним всех, кто поднял руку!», «Смеешь выйти на площадь…». Галич обещал больше не выступать «публично», но продолжал петь в компаниях, кассеты расходились по стране. В 1969 году во Франкфурте-на-Майне в издательстве «Посев» вышла первая книга его песен.

Тогда же в «Посеве» издали поэму Твардовского, напомню, стоившую ему «Нового мира».

Согласно легенде, вопрос о Галиче поднял в кругу соратников член политбюро Дмитрий Полянский, осенью 1971-го услышавший из магнитофона:

А ночами, а ночами,Для ответственных людей,Для высокого начальстваКрутят фильмы про б…

Песни Галича были вполне себе политически заряженными, хотя в письме в секретариат и на заседании он оборонялся: неправильно поняли, написано было «в состоянии раздражения и запальчивости», ни в какой комитет Сахарова не вступал… («И на жалость я их брал и испытывал, / И бумажку, что я псих, им зачитывал».) И все же спустя три с половиной года после первого предупреждения сатрапы-секретари решили следовать правилам своего союза.

При чтении стенограммы того заседания выясняется, что все как один в самых суровых выражениях порицали «антисоветчика» за «двурушничество» и требовали его немедленного исключения, пока не пришел черед говорить Катаеву.

«Это дело очень сложное, серьезное, и я, например, глубоко ранен этой историей… — Катаев даже вспомнил: когда-то за социальную сатиру прессовали самого Демьяна Бедного. — Я товарища Галича совершенно не знал как автора стихов и песен, об этом я первый раз слышу. Но я Галича знаю как великолепного драматурга, очень полезного человека для нашего кинематографа… Потом где-то появляются его песни. Надо было разобраться, где его, где вычеркнуто, где подделано… Будем более разумными… Я прошу Секретариат дать ему еще один шанс исправиться, потому что мы потеряем очень хорошего мастера кино и театра».

Выступление — адвокатское на фоне предыдущих — прокурорских… Теперь стало доставаться и Катаеву. Следующий оратор писатель Иван Винниченко так и начал: «Валентин Петрович говорил, что перед нами сложный случай… Случай этот не сложный, а простой и ясный…» — и обвинил Галича в «садистском наслаждении издеваться над советским народом». Дальше говорил Николай Грибачев: «Я бы согласился с Валентином Петровичем, если бы не… — и пошел изобличать. — …После этого хочется помыть руки, и не понимаешь, как человек с писательским билетом может дойти до такой жизни, когда эта пошлость, эта брань, нецензурность, развязность прет из каждой строки, из каждой щели…» Потом слово взял Александр Рекемчук, один из немногих согласившийся с Катаевым, но в довольно причудливой форме: «Валентин Петрович, я в отличие от вас ознакомился со всеми материалами по персональному делу товарища Галича… Должен сказать, что все это отвратительно». Обнаружив «какое-то удивительное свойство автора проституировать свое литературное дарование», он назвал его слушателей «аудиторией подонков». Драматург Алексей Арбузов, долгие годы работавший с Галичем, признался: «Я провел одну из самых тяжелых ночей в своей жизни. Я не знаю, как сложится ваша судьба, но мне ясно одно: вы должны, вы просто обязаны уничтожить прежде всего этот образ, который вы себе присвоили» и посетовал: «Я, наверное, не могу поднять руку и проголосовать за ваше исключение, потому что я слишком много помню из того, что было». И опять один за другим выступали изобличители, пока не вступилась поэтесса Агния Барто: «Я думаю, что согласилась бы с Валентином Петровичем, ради того, чтобы не марать чести Союза писателей, проявить еще некоторое великодушие, с одним непременным условием — если бы товарищ Галич сейчас сказал, что ему необходимо выступить с протестом против того, что вы сидели 20 лет, и с заявлением, что стихи это не ваши» (имелась в виду легенда, будто бард провел два десятка лет в «сталинских лагерях») и добавила: «Независимо от того, будет он членом Союза или не будет, но он должен так сделать».

Вмешался секретарь по оргвопросам генерал КГБ Виктор Ильин: «Мы уж очень великодушно и либерально рассматривали на заседании Секретариата СП в 1968 году дело Галича. Мы именно его под таким углом и рассматривали, Валентин Петрович, к которому вы призываете нас сейчас». — «К сожалению, я тогда там не был», — подал реплику Катаев. «Почему “к сожалению”? — срезал Ильин. — Я пользуюсь вашим присутствием здесь, чтобы сказать вам, что именно под этим углом мы рассматривали и обсуждали персональное дело товарища Галича…» — и сообщил, что «лично практически соприкоснулся» с «политическим двурушничеством» еще в «ходе борьбы с троцкистской оппозицией», намекнув, правда, на девять лет, проведенные в заключении после того, как в 1943-м его арестовал личный враг, начальник военной контрразведки Абакумов: «Некоторым из нас, в том числе и мне, пришлось пережить действительно трудные времена, но вы-то здесь при чем?»

«Сидишь и думаешь, что это дурной сон, — подхватил критик Николай Лесючевский. — Мы сегодня столкнулись с такой пакостью в человеческом обычном смысле, с такой пакостью… В какой ванне можно отмыться, прикоснувшись к этой грязи? Вы говорили о Демьяне Бедном, — обратился он к Катаеву. — Зря вы сгоряча сказали, потому что не очень приятно сравнивать эти две фигуры… Давайте еще великодушие проявим? По отношению к Галичу мы проявим великодушие, а по отношению к народу, нашему обществу не просто великодушия, а даже души не будем проявлять?» Писатель Аркадий Васильев, до того считавший Катаева «литературным авторитетом», предположил, что он «не знает всей глубины падения товарища Галича… Он забрался на постамент славы сомнительного барда, думал, что постамент из мрамора, а он оказался из грязи».

Стали голосовать. По стенограмме из двадцати секретарей двое (Рекемчук, Арбузов) воздержались, двое (Катаев, Барто) голосовали против исключения.