Потоп - Дмитрий Черкасов

— Это представитель местного сервиса, наш тайный доброжелатель. Шныга Владимир Анатольевич.

Шныга при виде живого генерал-лейтенанта вконец онемел и стоял как вкопанный, не смея вздохнуть.

— Это он доставил панаму в обсерваторию, — доверительно шепнул Влад.

Ясеневский заулыбался:

— Рисковый парень!..

— Я собирался сваливать, — пробормотал тот побелевшими губами. — Меня бы всяко вычислили. Коротаев узнал бы, кто уходил в отлучку, и мне кранты…

— Мы и сами собирались выяснить — хорошо, что вы объявились так внезапно…

…Передатчик, вмонтированный в процессор, работал на приличном аккумуляторе и добросовестно передавал всю беседу людям, для ушей которых она не предназначалась.

В присутствии высокого лица Владимир Анатольевич постепенно наполнился уверенностью.

— Да, сваливать, — продолжал он. — Я как увидел, что мокряки начались, так сразу решил для себя: все, Шныга. Теплое место ты потерял, но в могиле еще холоднее. Как в речке.

Он подошел к окну, развел шторы, распахнул створки.

— Видите причал? Там и ваш академик с камнем на шее, и то, что от Гриши осталось, не догорело… И еще… за столом…

Занимался рассвет, и халдей вглядывался в светлеющее небо с прощальными звездами.

— Там, за столом, они о чем-то страшном говорили.

— А ну! — Ясеневский потер ладони. — Страшного не будет уже… сказывай!

— Я только урывками слышал… Очень много говорили про бурение и какие-то лазеры, что ли…

— Ну, это у Боровикова навязчивая идея, — буркнул полковник. — Считает, что нашел алмазные копи…

— Копий не видел, — быстро отреагировал халдей. — Все оружие на месте — сабли, шашки, кинжалы, дуэльные пистолеты…

— Притормози, — осадил его Рокотов. — Про бурение мы слышали, а копья тут ни при чем. Есть такое слово: копи.

— Небось тоже этот ваш придумал… Эдгар По? — с уважением осведомился Владимир Анатольевич.

— Он, он. Сильно интересовался кладами и шифрами. Гони дальше. О чем еще шел базар?

Тот поежился:

— Губернатор им не угодил… не знаю чем…

— Так… Говорили о ликвидации?

— О чем?

— Кончить собирались губернатора?

— Такого не слыхал. Но кончать собирались. Я слышал: «огромные жертвы». Какие-то баки называли…

— Баки, — задумчиво повторил Ясеневский. — Воду, что ли, хотят отравить? На кой черт? Они что, Аль-Каиде продались?

— Черных не видел, — это слово прислужник знал.

— Ну хорошо. Еще что?

— Твердили постоянно, что лучше здесь.

Рокотов и Ясеневский переглянулись.

— Это как понимать? Лучше здесь — чем где? Кому? Им? Или чему?

— Не могу знать.

— Выпили да восхищались природой-погодой, — предположил Рокотов.

— Это наверняка, — не стал спорить генерал. — Нахваливали после баньки. Но он говорит: «постоянно твердили». Что, кривые были совсем?

— Нет, вусмерть не напивались ни разу… Разве что господин депутат… иногда.

— Тогда это самое «лучше» может означать что угодно. Место проведения какой-нибудь гадости, например. С применением неких баков. Ты помалкивай, — прикрикнул он вдруг на Шныгу. — Старшие рассуждают, а ты гнилой, ты и нас продашь, как своих продал…

Шныга повалился на колени.

— Да встань, — миролюбиво разрешил ему Ясеневский. — Никто тебе секретов не раскроет, не надей…

Он неожиданно замолчал.

Потому что Шныга не собирался подниматься с коленей. И совсем по другой причине, никак не связанной с мольбами. А только по той, по которой упал.

Ибо с коленей он завалился на ковер, и Рокотов с Ясеневским увидели отверстие, зиявшее у него в груди.

— На пол! — яростно рявкнул Ясеневский.

Оба рухнули на ковер — весьма непочтительно по отношению к Туркменбаши, ботинками прямо ему в пухлые щеки.

— К выходу, — приказал генерал.

Они почти доползли до двери, когда еще две бесшумные пули вонзились в пол позади, дополнительно повредив портрет.

— По нам бьют, суки, — пробормотал Ясеневский.

— Нет, по процессору, — не согласился Влад. — Теперь уже по процессору. Но это им вряд ли удастся, он почти полностью выпадает из сектора обстрела.

— Боятся, что сохранились следы…

— Никто же никому не доверяет…

— А что сейчас снаружи творится… Мои еле сдерживают толпу. Передают, что разбудили депутата, и Боровиков решил, что пожар все-таки случился. Его и не разубеждали! Собирается вылетать спецрейсом.

— Он был помешан на пожарах, оказывается, — сообщил Рокотов.

— Откуда знаешь?

— Покойничек рассказал…

О чем еще рассказал покойничек, Влад предпочел до поры до времени умолчать. Ему не хотелось нагружать сейчас Ясеневского подробностями насчет могил и мест затопления. Мишень — процессор, но и они сами сгодятся на худой конец.

Вот и порог.

Бросок — и Рокотов уже катился через коридор, отползая в сторону, забирая вправо.

Еще бросок! От тучного Ясеневского такого Влад никак не ожидал. Сумо! Полковник оказался проворнее многих бойцов, с которыми Рокотову доводилось сходиться.

Полковник уловил удивление на его лице и подмигнул:

— В тираж меня вывел? — Он непроизвольно повторил слова Коротаева. — Погоди, еще в деле не наблюдал… Интересно, сколько времени будет лечиться этот урод-инвалид?

Рокотов неторопливо встал.

— В конце концов, это только глаза… Голосовой аппарат у него в порядке, мозги на месте.

— Будем надеяться, — Ясеневский оглянулся на Шныгу, так хотевшего подзаработать деньжат и теперь калачиком свернувшегося на ковре.

Рокотов прочитал его мысли:

— Снайпер стрелял, и не с территории. Из леса, с высоты. Черта с два его возьмешь.

— Попробуем хотя бы, — без особой надежды проворчал генерал. — Сейчас сгоняем в больницу и посмотрим, как там с нашим слепым новоявленным… а после придется вернуться. С депутатом беседовать.

На выходе он отдал приказ своим людям прочесать лес на предмет снайпера, но понимал, что вряд ли это принесет какие-то плоды.

Глава седьмая

ОФТАЛЬМОЛОГИЯ И РАЗГОВОРЧИВОСТЬ

— Его нужно срочно оперировать, — категорично заявил дежурный врач, возглавлявший ночную бригаду. По своему положению в больничной иерархии он был равен Ясеневскому и мог позволить себе любой тон.

Генерал не возражал.

В бахилах, колпаках, халатах и марлевых повязках они с Рокотовым смотрелись более чем странно, потому что под халатами угадывалась, выступала из-под них разнообразная амуниция.

Не то инопланетяне, не то роботы новейшей конструкции для проведения особенно сложных оперативных вмешательств.

В последнем, впрочем, было много истинного.

— Видеть будет? — лаконично спросил генерал.

— Вряд ли, — ответил хирург. — Возможно, потом, в виде некоторой цвето- и формоимитации… но здесь уже нужны нейрохирурги. Это очень сложная техника с вмешательством, затрагивающим затылочную долю мозга. Можно сказать, она еще экспериментальная.

— Обойдется, — проворчал Рокотов.

— Я попросил бы вас, — парировал врач. — Мне все равно, кто он такой. Для меня он всего-навсего пациент.

— Да ладно, — отмахнулся Влад. — Небось это стоит огромных деньжищ. Такими экспериментами заниматься не нам. Пускай проплачивают его хозяева. А им будет проще сэкономить — сдается мне.

«Тоже, Дон Кихот. С эким пафосом произнес-то. Гордится собой. Пациенты, доктор, бывают разные».

Но Рокотов не сказал этого вслух.

Коротаев, лежавший под простыней на каталке, отлично их слышал. В тюрьме он много читал, самые разные книги, а потому позволил себе вольность.

— У меня отлично развита слуховая репрезентативная система, — проговорил он негромко.

Тут даже доктор смутился.

— Что, — осторожно спросил он, — у вас хорошо развито?

— Репродуктивная система? — подхватил Рокотов. — Это мы исправим при следующей встрече…

— Вы идиот, — выдавилось из пациента. Речь давалась ему, сжигаемому болью, с великим трудом. — Вы в состоянии думать лишь о примитивных вещах. Не выше сапога. У человека есть разные репрезентативные системы… Один познает мир зрением, другой слухом, третий ощущениями… Поэтому первый, к примеру, скажет: «Я вижу, что вы идиот», а второй — «Я слышу, что вы идиот», а третий — «Я чувствую, что вы идиот…»

— Я все хорошо понял, — отозвался Рокотов. — Какой тяжелый больной! Хорошо! Я оставлю репродуктивную систему напоследок. Сперва я сделаю из тебя великого немого… лучше — глухонемого…

— Прекратите, он под действием препаратов, — вмешался офтальмолог.

— А когда он под ними не был? — удивился Рокотов. — Вот и отлично, что действуют препараты… Вы не жалейте лекарств-то, а то он очень прыткий.