Дневник дерзаний и тревог - Пётр Киле

А хуже всего, дом бабушки, самый большой и красивый в селе, прекрасный образец деревянной архитектуры 30-х годов, был сломан, срезан на треть, - братья поссорились. Все беды и бедствия российских деревень, что мучало и мучает нас по сей день, я увидел там воочию - и растерялся, еще не сознавая, до какой степени тема распада и декаданса еще тогда проникла в мою душу, чем буду мучаться еще долго-долго.

Поэзия жизни, что влекла меня на родину, отлетела. Я увидел вокруг то же пьянство, неразбериху, непостижимо странную жизнь людей по задворкам цивилизации и культуры, в общем, все то, что наблюдал невольно и по закоулкам Ленинграда.

Искупаться вдоволь не удалось, я рано приехал, вода была еще холодна, а главное - и река казалась одичавшей... Поудил рыбу, набросал нечто вроде повести о колхозных делах, весьма плачевных, и уехал, неспокойный, грустный, и все восемь суток в поезде от Хабаровска до Москвы и Ленинграда смотрел неотрывно в окно, замечая всюду, как нарочно, следы наводнений, пожаров, хозяйственной неразберихи... Душа как-то присмирела, так дети замолкают, словно не желая понимать, то есть не принимая жестокостей жизни.

Леля, закончив техникум, работала в отделе главного технолога цеха. Красота ее была в полном расцвете. В нее влюбился главный технолог, молодой мужчина, женатый, преуспевающий, и Леле не всегда удавалось держать себя с ним так, как ей хотелось, и она уже подумывала о возвращении в цех, в сборщицы, что даже было выгоднее в смысле заработка.

Она мечтала и о продолжении образования, только ей хотелось стать учительницей. И вот мы решили пойти учиться вновь, она - в педагогический институт, я - на философский факультет. На этот раз у меня уже набирался двухлетний стаж, но и без стажа я прошел бы по конкурсу. Только английский, кажется, я сдал на "хорошо". В колхозе в сентябре ребята как-то заговорили об экзаменах. Тут выяснилось, что среди всех поступавших только один человек написал сочинение на "отлично" , "какой-то нерусский". Это был я.

Как горько я усмехнулся, не ведая о том, что в душе моей происходит какое-то чудесное превращение. Именно в те осенние дни в колхозе (а первый проблеск был в госпитале в Кронштадте) я начал переходить от обычной прозы, которая мне не давалась, на особый язык, с детства мне свойственный, сугубо поэтический, необязательно стихотворный, но именно обрывки стихов легли на страницы записной книжки...

А через два месяца, после того, как мы побывали в гостях у моего двоюродного брата, а его жена играла на рояле целый вечер, вставши в три утра, я неожиданно начал писать поэму... А там пошли стихи.

Город юности моей, первые опыты, модернизм

  12 декабря 2005 года.

Произошло что-то удивительное. Мы оба вновь поступили учиться, словно вернулись к исходному, к началу жизни, чтобы выправить нашу судьбу, которая складывалась не совсем так, как нам хотелось, по чужой и нашей вине. Даже наши соседи, как родные и знакомые, вдруг увидели нас в новом свете.

Начиналась новая жизнь, что всегда исполнено тайны и интереса. Это была атмосфера, самая чудесная, вынесенная мною из детства и что совпадает у меня с понятием Новой Жизни как в сугубо поэтическом, так и историческом плане. Мне кажется, ни представления простонародной старины, ни тяготы военных лет не оказались первичными, изначальными впечатлениями моей души, в которой, как я помню себя, сиял свет новой жизни, сначала из довоенной поры, как воспоминания мамы, как память об отце, а затем - как синева неба, гор, вод...

"И увидел я новое небо и новую землю", как сказано в Библии. Феномен, известный в истории цивилизации и культуры. Я хорошо помню, как при всякой перемене в моей жизни, нередко при одном предчувствии перемен, в детстве в августе к началу учебного года, возрастала новизна мира в моих глазах. Это приходит, очевидно, с новым знанием, с расширением мироощущения, с обновлением картины мира...

Что такое "Новая жизнь" Данте? Повесть, эссе о любви его к юной Беатриче? Да, конечно, но в тот момент, когда поэт, решив поведать историю своего сердца, увидел вдруг в преображенном свете и жизнь свою, и роль Беатриче в ней, уже в предчувствии грандиозного замысла "Божественной комедии".

В новую жизнь, если она по-настоящему выстрадана, вступают с обновленной душой. Оказавшись вновь на студенческой скамье, я почувствовал себя необыкновенно юным и для многих казался вчерашним школьником, и об этом говорили не только мой внешний вид и поведение, но и самая глубинная суть, что проявилось самым неожиданным образом: я начал писать стихи (впервые, в двадцать пять!).

Отчасти об этой стороне своей жизни я рассказал в трилогии "Птицы поют в одиночестве", "Цветной туман", "Муза Филиппа". Но надо иметь в виду, что мой герой по-настоящему еще юн, ему самое время писать стихи. Это нечто возрастное. Для меня же это было сродни обретению нового языка в соответствии с новым состоянием души и мира.

60-е годы XX века - особая эпоха в СССР и на Западе, "железный занавес" - миф, один из пропагандистских клише со знаками плюс или минус. Для идей, как и для птиц, не существует границ. Разумеется, в разных странах новые веяния приобретали различные очертания: то бунтующих студентов, то хиппи, то диссидентов. В СССР 60-е примечательны прежде всего поворотом к эстетизму, как бы отблеском серебряного века, с обращением к поэзии и живописи начала XX века, к Русскому модерну, который и определил развитие мирового искусства в XX веке.

Теперь это понятно почему. Венцом Русского модерна явилась Русская революция, как бы ныне к ней ни относились, это было величайшее освободительное движение, которое помогло народам Европы и мира преодолечь последствия двух мировых войн. Россия и СССР оказались в эпицентре всех социальных катаклизмов XX века, поскольку процессы, происходившие в духовной и социально-экономической жизни Российского государства, несли в себе устремления всего человечества - к свободе, равенству и братству, с реальным осуществелнием лозунгов Великой французской революции, с распадом колониальной системы, с обретением гражданских прав женщинами в цивилизованных странах Европы и Америки уже вослед за СССР, с преодолением сегрегации в США, чему способствовало одно существование СССР, о чем ныне забывают, зациклившись на сталинских лагерях.

История XX века еще не написана. Пропагандистские клише со знаками плюс и минус, с переменами знаков, все равно дают тенденциозную, неполную, значит, неверную картину мира. И перспективу, исчезающую во мраке ночи. Впрочем, я отвлекся от мысли воспроизвести ряд эпизодов из жизни своей, приведших меня нежданно-негаданно в мир поэзии и искусства, в мир гармонии, которой, как сказано у Пушкина в "Моцарте и Сальери", упиваются и живут лишь немногие.