Зайчики на стене - Аркадий Тимофеевич Аверченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Жоржа Зяблова, парикмахерского подмастерья, который изредка покупал у нее апельсины, она считала человеком недюжинным и пареньком «с продувной головой», а на свою дочь, сумевшую без посторонней помощи выдвинуться и стать в житейской иерархии на недосягаемую головокружительную высоту, — она молилась.
Дочь ее занимала место кассирши в Москве в мануфактурном магазине купца Хлапова, изредка писала матери письма, которых та не могла читать, и присылала деньги, которых та не решалась тратить. Потому что была она неграмотна и мечтала о приданом для своей дочери.
— Жоржик… — заискивающе говорила госпожа Несте— ренкова, кутаясь в дырявый платок, — так вы ж мне напишете? А? А?
Парикмахерский подмастерье закатывал глаза, хмурил брови, шевелил толстыми пальцами и в задумчивости насвистывал что — то длинное.
— Да… Напиши! Вы думаете, это легко писать? Я четыре года учился, пока научился. А теперь так насобачился, что могу с маху написать письмо. Это тоже нужно знать, где какое слово поставить, где тире.
— Тире? — бессмысленно прищурилась госпожа Несте— ренкова. — Да зачем оно?
— Как, зачем? Молчали бы лучше, когда не знаете.
Он задумался.
— Фразы тоже. Разные. Все это знать нужно. Ну — ка, попробуй ты, матушка, написать! Воображаю!..
— И как это вам, Георгий Кириллыч, все это ниспослано… — с явной грубой лестью прошептала семечница. — И откуда что берется?! И как же это у человека должны шарики работать, чтобы, не пито, не едено, цельное письмо накострячить!
Жорж неожиданно обиделся на сказанное семечницей вульгарное слово.
— Что? Накострячить? Ну, и кострячь сама письма, если тебе надо! Тоже, скажите, пожалуйста… «Накострячить»!..
Он повернулся спиной и хотел уходить, но семечница схватила его за руку и удвоила порцию грубой лести и подмазыванья:
— Господи! Да куда ж вы?.. Такой прекрасный, умный господин и вдруг — уходит. Такой, можно сказать, красавчик; за которым девки помирают, и вдруг, это самое… Вчера еще хозяин ваш лимонад покупал у меня, разговаривал: много, говорит, у меня этого народу, много дармоедов, только, говорит, Зяблов, Георгий Кириллыч, распроединственный золотой человек.
— Да ты врешь.
— И с чего это с такого я бы соврала? Ни на ноготь не прибавила, вот верное слово!
И соврала старуха. Правда, парикмахер покупал у старухи лимонад, правда, разговаривал о Зяблове, но, главным образом, в таком тоне:
— Дня не дождусь, когда этот паршивец уберется. Пьяница, лгун и чуть ли не на руку нечист!
Но — Жорж был грамотен, являл себя знатоком тире, фраз и междометий, и находившаяся под гипнозом всего этого старуха несла сплошную околесину.
— Умру, говорит, кому дело передать? «Да кому ж, — говорю я, — и передать, как не Жоржику?» Посмотрел на меня: «ему и передам!»
— Да ты врешь, старуха! — восклицал Жорж, смеясь счастливым смехом, будто бы кто — то тихонько щекотал его. — Так и сказал?
— Так. Ей — Богу, так!
Неожиданно щепетильному Жоржу показалось, что старуха фамильярничает с ним.
Он заложил руки в карманы брюк, повернулся к собеседнице вполоборота и холодно сказал:
— В сущности говоря, что вам угодно?
— Жоржик! Красавец! — заегозила старуха. — Так я же это самое и прошу!
— Что — это самое? Выражайтесь яснее!
— Да письмо ж.
— Что — письмо?
— Да написать. Я ж неграмотная, верное слово!
— Кому письмо?
— Да дочке же моей! Что в Москве — то. Дочка. Так вот ей. Деньги она мне еще намедни прислала.
Жорж сосредоточенно нахмурился.
— А отчего ж ты неграмотная? А?
— Да где ж мне было… — развела руками госпожа Несте— ренкова. — Сначала была все маленькая, да маленькая, — рано было… А потом вдруг — большая! Глядишь — и поздно.
— То — то и оно, — недовольно проворчал Жорж. — Как детей рожать, так вам грамоты не нужно, а как письма им писать — занятых людей беспокоите…
— Я ж не даром! — всплеснула руками встревоженная старуха. — Заплачу, как полагается.
Жорж посвистал.
— Гм… написать разве?
Старуха, молча кутаясь в платок, стояла перед Жоржем и со страхом следила за игрой его лица, на котором ясно было написано:
— Захочу — напишу, захочу — и не напишу.
— Ладно, — сказал Жорж. — Напишу.
Семечница вздрогнула от радости.
Жорж сидел в каморке у старухи.
— Вот вам, — говорила она, носясь из угла в угол, — яичница, колбаса, рыба жареная. Водочки выкушайте.
— Выкушайте, — лениво передразнил благодушно настроенный Жорж. — Я не пью водки с красной головкой. В ней сивуха.
— Можно с белой головкой, — залебезила семечница, пряча за уши выбивающиеся пряди волос. — Сейчас пошлю девчонку.
— Я не хочу колбасы без чесноку! Я люблю с чесноком!
— Да она ж и есть, Георгий Кириллыч, с чесноком.
— Да, знаем мы… с чесноком, — проворчал Жорж. — Письма им еще пиши! Целый день работаешь, как собака: то каких— то дураков брей, то какие — то письма пиши… Невесело это, знаете.
Говоря эти ленивые слова, Жорж в то же время лихорадочно пил водку, ожесточенно набрасывался на яичницу и рыбу и, недовольно крутя головой, обнюхивал белый хлеб.
— Что это он, как будто, черствый… А?..
Закончив насыщение, Жорж съел еще пару апельсинов, изнеженным движением откинулся на спинку убогого дивана и зевнул.
— Ты… тово, Василиса… Я бы вздремнул немного перед письмом… А ты бы постерегла, чтоб никакой черт меня не бесп…
Глаза его сомкнулись.
Старуха вздохнула, растерянно посмотрела на гостя, но сейчас же согласилась, захлопотала…
— Ну, что ж… отдохните. Благо, сегодня праздник, в па— ликмахтерскую не иттить. Позвольте подушечку вам…
Жорж с усилием поднял веки и возмущенно прошептал:
— По… чему мухи… бес… покоют?
— Теперь — то? — сказала старуха. — Зимой?! Не беспокойтесь, Георгий Кириллыч. Никаких мух — то и нет.
— Чигарики на курузах, — прошептал Жорж, тщетно желая что — то объяснить.
— Чего извольте? — забеспокоилась старуха.
Но Жорж уже спал.
Старуха села на скамеечку около его головы и, глядя ему в лицо, погрузилась в терпеливое ожидание: когда он проснется и напишет то, что ей нужно…
Писали письмо.
Жорж проснулся в веселом, приподнятом настроении, и ему все было смешно: как это он неожиданно опьянел, как заснул и как он, по словам старухи, требовал, засыпая, совершенно неизвестной вещи: чигариков на курузах. Смешна ему была и сама семечница со своей суетливостью, тайной боязнью, что он откажется писать письмо, и весело было ему чувствовать, что ближайшая семечницына судьба — всецело в его руках…
И пришла неожиданно ему в голову совершенно юмористическая, безумно веселая затея: написать старухиной дочке письмо совсем не так, как будет диктовать старуха.
Перспектива повеселиться за
