ЛИМОН - Кадзии Мотодзиро

Коити стоял перед выбором: остаться на кафедре в университете или устроиться на работу. И тогда его профессор предложил ему место, которое, хоть и не в достаточной степени, но все же разрешало эту дилемму, позволяя продолжать исследования и гарантируя завтрашний день. Профессор выделил ему угол в лаборатории, которую возглавлял. Так началась его скромная жизнь ученого. Тогда же началась и его семейная жизнь с Нобуко. Родители и родственники Коити противились их браку. Однако он не знал иного выхода, как просто стерпеть слова родных, обзывавших его своевольным и упрямым, и поступить по-своему.

Они вели размеренную жизнь в пригороде Токио. Дубовая рощица, пшеничное поле, проселочное шоссе, огороды; картины этих мест были разнообразны и наполнены покоем и свежестью. Нобуко любила молочную ферму с коровами. А ему нравились крепкие крестьянские избы.

— Когда навстречу ведут лошадь, то вожжи держат вот так. Опасно, если не обойдешь лошадь с этой же стороны, — объяснял Коити жене.

Время от времени по пыльной весенней дороге медленно проходили лошади, которых за поводья вели конюхи.

Хозяин дома, который они снимали, был одним из крестьян, поселившихся в этой местности. Супруги пришлись ему по душе. Иногда Коити с женой брали к себе его детей, пахнущих теплой землей и солнцем, чтобы те поиграли у них. Уходя из дома и возвращаясь домой, Коити всегда проходил короткой дорогой по маленькому садику крестьянина, окруженному со всех сторон грядками с рассадой.

— Коцу-коцу.

— Что это? Слышишь звуки? — спросил Коити, вопросительно посмотрев на жену, отложил палочки и сосредоточенно прислушался.

Жена рассмеялась.

— Да это воробьи. На крыше я хлебные крошки набросала.

Когда Нобуко впервые услышала эти звуки, она отложила работу, поднялась на второй этаж и крадучись подошла к окошкам в раздвижных дверях. Четыре или пять воробьев не ходили по крыше, а перепрыгивали с место на место и клевали корм. Она замерла, чтобы не спугнуть их, но воробьи все же заметили ее и упорхнули. — Нобуко сказала:

— Так поспешно удирали. Даже лица «чловека»[60] толком не разглядели…

Коити рассмеялся, услышав «лицо чловека». Такими рассказами Нобуко часто украшала свою монотонную жизнь. Коити подумал, что она умеет жить в бедности. Нобуко ждала ребенка.

2

Небо широко распахнулось, листва опала, коричневые плоды на платане засохли. Зима. Задул холодный ветер, где-то случилось убийство. Поползли разговоры о ворах и пожарах. Дни стали короткие, Нобуко боялась даже кружащейся листвы, когда закрывала ставни.

Как-то утром на жестяной крыше обнаружили следы чьих-то ног.

Коити решил, что их неудобное жилье без водопровода и газа причиняет много хлопот его беременной жене, и начал поиски дома в городе.

— Домовладелец ходил в полицию. Говорят, на их участке, мол, никаких происшествий зафиксировано не было. Всегда одно и тоже говорят, а улицы совсем не патрулируют.

Нобуко просила жену домовладельца присматривать за домом, а сама выезжала в город на прогулки.

3

Однажды с неба обрушился настоящий снегопад, предвещавший раннюю весну.

Утром Коити еще лежал в постели, услышав, как капли талого снега колотят по жестяной крыше.

Он отодвинул ставни, и яркий солнечный свет до краев заполнил комнату. Ослепительный мир. С крытых мискантом крыш, заваленных толстым слоем снега, поднимался густой пар. Новорожденные облачка! В синем бездонном небе сияющие белизной облачка совершали свой красивый полет. Он наблюдал за ними.

— Эх, — кряхтя, поднялась Нобуко с постели, чтобы пожелать мужу доброго утра.

— Как же тепло, — сказала она, вывешивая спальный матрас на перила. Сразу же повеяло теплым запахом.

— Хохокэкё.

— Верно, камышовка поет.

Две камышовки ринулись вниз между ветвей кипарисовика и спрятались в его тени.

— Хохокэкё.

Свист. Не иначе как свистел мальчишка — помощник в парикмахерской неподалеку, державший птиц. Коити почувствовал к нему расположение.

— И, правда, свист. Как-то неприятно.

Утром и вечером старики из секты Омитакэ[61] звонкими голосами распевали молитвы, а потом выходили на поле и по команде делали зарядку. Теперь же они слепили большого снеговика. А рядом табличку поставили.

«Работа секты Омитакэ».

Снежные лепешки на крытых мискантом кровлях напоминали оленью шкуру. С каждым днем пар, который поднимался с крыш, становился все тоньше.

Вечером была ясная луна, Коити вышел на прогулку. На наклонном поле, рельеф которого как нельзя лучше подходил для катания на лыжах, в лунном свете скользили и прыгали два лыжника.

Он рассказал Нобуко, что здесь днем дети друг за дружкой скатываются вниз, как с горки, на самодельных салазках, используя палки вместо руля. Холм, прорезанный туннелем, являлся продолжением этого поля. Он мрачновато поблескивал, словно посыпанный тальком.

Наступая на хрустящий снежный наст, он шел в лунном свете, погруженный в приятные мысли. Вечером Коити пересказывал жене один рассказ, написанный русским писателем.[62]

— Прокатимся! — сказал молодой человек девушке, предлагая санки.

Они долго тащили санки на гору, покрывшись испариной от старания. С горы они покатились вниз. — Санки набирали скорость. Шарфы трепыхались, ветер свистел в ушах.

Вместе со свистом ветра до ушей девушки донесся шепот:

— Я вас люблю.

Однако санки стали останавливаться, свист ветра утих, и к моменту, когда санки остановились под горой, ее охватили сомнения, а не послышалось ли ей.

— Ну, как?

По радостному лицу молодого человека девушка не могла ничего понять.

— Еще раз.

Ей хотелось убедиться в том, что это было на самом деле, и они вновь стали забираться на гору. — Затрепыхались шарфы. В ушах засвистел ветер. Сердце заколотилось.

— Я вас люблю.

Она вздохнула.

— Еще раз! Еще раз, — сказала девушка грустно. Вот теперь. Вот теперь.

Но сколько бы они ни спускались, всякий раз было одно и то же. Она чуть не плакала, когда уходила домой. Они расстались навсегда. — Потом поселились в разных городах, у каждого появилась своя семья. — Они постарели, но так и не забыли катания на санках в тот день.

Эту историю Коити услышал от одного приятеля, который занимался литературой.

— Какая хорошая история.

— Может, конечно, и не точно пересказал.

Случилась беда. Нобуко упала на том самом холме, прорезанном туннелем. Она побоялась сказать мужу. Однако в день визита к акушерке дрожала от страха. Осмотр не обнаружил никаких отклонений. И только тогда Нобуко рассказала мужу всю правду. Еще ни разу прежде Коити не сердился так на жену.

— Можешь меня как угодно ругать, мне все равно, — сказала Нобуко и расплакалась.

Однако успокаиваться было рано. Вскоре Нобуко слегла. Вызвали ее маму. Врач поставил диагноз — нарушение работы почек — и с этим ушел.

Коити стал страдать бессонницей. Бессонница наступила тогда же, когда он приостановил эксперименты в лаборатории. Коити был еще молод, не имел научного опыта и стал дрейфовать на волнах неопределенности, что не свойственно характеру ученого. По ночам он никак не мог заснуть, мучаясь мыслью о том, что Нобуко больше не поправится. Он покорился этой мысли. Он смирился с тем, что она не поправится.

Он услышал, как хлопают крылья птиц. — Ку-ка-ре-ку!

Далеко-далеко появился еще один участник этого состязания. Как же Коити устал. Голос набирал высоту.

«…» — и, наконец, затих.

— Ку-ка-ре-ку!

Один, второй, третий. Все затихло. Все пришли к финишу. Петушиные крики уже давно стали ассоциироваться у Коити со спортивными состязаниями.

4

— Вы не оставите билеты на электричку? — попросила Нобуко слабым голосом, подавая мужу шапку, когда он завязал шнурки на ботинках.

— Сегодня никуда не пойдешь. Я вижу, лицо у тебя по-прежнему припухшее.

— Но…

— Никаких но…

— Но мама…

— Мама поедет.

— Вот поэтому…

— Поэтому я и дам ей билеты.

— Я с самого начала и пытаюсь вам это сказать.

Нобуко улыбнулась, на ее изможденном лице появилось озорное выражение. (Опять муж витает в облаках). Она была одета в кимоно, которое носила еще девушкой. Чем ближе роды, тем шире она расставляла полы кимоно.

— Сегодня я, возможно, зайду в пансион к Оцуки. Если на поиски дома уйдет слишком много времени, не пойду к нему, — сказал он с серьезным выражением лица, передав жене проездные билеты на электричку.

«Значит, здесь», — подумал он. Это был тот самый холм с туннелем, на котором из красной земли торчали корни кустарников и бамбука.