Грани миров - Галина Тер-Микаэлян

– Время-то как идет, товарищ военврач второго ранга, а? Важным, смотрю, стал – профессор!

– Что поделаешь, ты тоже, вон, из майоров до генерала дослужился, – прищурив глаза, негромко ответил Муромцев.

– Минуточку внимания, товарищи! – крикнул с другого конца стола уже раскрасневшийся после двух стопок водки Камышев, икнул и постучал о стол вилкой. – Я посчитал, что здесь целых пять профессоров и всего лишь один генерал. Прошу предоставить слово товарищу генералу, иначе это будет просто политически неверно.

– Угомонись, Андрюша, закусывай, пожалуйста, – со вздохом попыталась утихомирить его жена. – Люди только вошли, дай им хоть оглядеться, отдохнуть с дороги.

– Отдыхать в могиле будем, – поднимаясь, возразил Царенко, – а сейчас у меня есть, что сказать. Тем более что мы с товарищем ненадолго – через два часа в Смольном начинается праздничное заседание горкома партии, на которое мы приглашены, – обведя взглядом мгновенно притихших гостей, он сказал выразительно и четко: – За победу, товарищи, она нам всем нелегко досталась!

– За победу!

В воздухе повис звон бокалов, гости, вставали, тянулись через стол, чтобы чокнуться друг с другом. Злата Евгеньевна поставила на стол свою рюмку и, опустив глаза, начала торопливо собирать со стола грязные тарелки, а мать Вали Синицыной расставляла чистые – для мяса.

– Присядь, Златушка, – попросил Царенко, следя за ней глазами. – Мне дальше говорить нужно, а без тебя никак нельзя.

– Присаживаться мне некогда – дел по горло, – ответила она, по-прежнему глядя в сторону, и встала у притолоки двери со стопкой тарелок в руках. – Хочешь говорить – говори, я слушаю.

– Сядь, Злата, что ты, в самом деле! – упрекнула ее мать Вали. – Давай мне тарелки, я отнесу на кухню.

Плотно сжав губы, Злата Евгеньевна опустилась на краешек стула.

– За победу выпили, это святое, – медленно произнес генерал, – теперь хочу выпить за хозяйку дома. За Златушку Волошину, с которой мы бок о бок прошли почти всю войну. Впервые я увидел ее летом сорок первого, – в упор глядя на Злату Евгеньевну, сказал генерал. – Мы вырвались из окружения в районе Могилева и пробивались к Смоленску, чтобы соединиться с двадцать первой армией. Самые горячие бои тогда шли в районе Ельни, и где-то там у меня находилась семья – отвез их на лето к теще. Не знали ведь, что война вот-вот нагрянет.

Кто-то из сидевших за столом громко и сочувственно ахнул, Злата Евгеньевна, стиснув виски руками, опустила голову.

… В июле сорок первого, когда часть их 13-й армии с боями прорывалась за реку Сож, на переправе погибла санитарка Таня Дегтярева. Вечером, во время затишья, санинструктор Маша Дьячкова печально сообщила подругам:

– У Таньки дома пацан остался – она мне его карточку два дня назад показывала.

– Я не знала, что у Таньки есть ребенок, – изумленно откликнулась одна из девушек.

– Она мне по секрету как-то сказала – очень уж заскучала по мальцу. А так никому не говорила – не хотела, чтобы ребята знали. Парни-то наши они такие, что ежели баба, а не девка, то сейчас подъезжать начнут.

– И чего там выкомариваться, – сердито пробурчала рыжая Верка Демчук, – что мужику, что бабе – одна радость. И сколько нам там осталось, никто не знает.

В сарае, где они устроились на ночлег, было душно, от запаха сена у Златы свербело в носу, а от слов Верки спать вообще расхотелось.

– Если бы все рассуждали так, как ты, – сердито начала она, но возражение ее заглушил взрыв смеха:

– Ну и дура! Это война, тут жизнь по-другому идет, тут надо сегодня жить.

Злата вспыхнула:

– Причем здесь война, какая разница!

– А при том! Завтра любого может, как Таньку – пуля в голову и под воду. Командир, вон, за эти дни, пока мы отходили, аж с лица спал, а как потише станет, так все глаз в твою сторону норовит положить. Чего ты кочевряжишься?

– Очень глупо! – возмущенно произнесла Злата. – Глупо и бессовестно – надо же такое придумать! У человека семья, а ты распускаешь слухи!

Верка фыркнула и покрутила носом:

– Семья! Я тебе, к примеру как, приведу: завтра, вон, лицо у тебя изуродует или ногу оторвет, так будешь ты любому мужику рада – что лысому, что косому, что женатому, что холостому. Я ж говорю, что дура!

Злата поднялась и молча пошла прочь из сарая, а вслед ей несся веселый смех девушек. Она шла, вдыхая пряный аромат летней ночи, отчаянно трещали цикады, и ее уху странно было слышать этот треск после несмолкаемого грохота снарядов, после всего, что ей пришлось увидеть и испытать за последний месяц.

– Затишье, – отчетливо произнес за ее спиной чей-то голос, – когда еще услышим тишину?

Девушка резко обернулась и оказалась лицом к лицу с майором Царенко. Он стоял неподвижно, но взгляд его, казалось, прожигал насквозь. Вспомнив слова рыжей Верки, Злата смутилась, сделала шаг назад и вытянулась по стойке «смирно», пролепетав:

– Товарищ майор, я…

– Иди сюда, Волошина, – хрипло произнес он, неожиданно притянул ее к себе, а потом резким движением повалил на землю.

– Нет! – она сразу поняла, что ей не вырваться, слабо дернулась, но потом закрыла глаза и уже больше не сопротивлялась.

Потом, когда все уже было кончено, Царенко поднялся и какое-то время стоял неподвижно, пристально разглядывая беспомощно лежавшую и горько всхлипывавшую девушку с обнаженными бедрами, испачканными кровью.

– Прости, – глухо проговорил он, отведя наконец глаза в сторону…

– После наступления в районе Рославля нас мало осталось в живых, – сказал Царенко, – и наш батальон был сформирован заново – почти весь из новобранцев, которые не имели никакого боевого опыта. Конечно, с ними и политруки работали, и все такое, но ведь с новобранцем никогда неизвестно, как он себя в первом бою поведет – с непривычки не каждый мог достойно смерти в глаза посмотреть. Только я вам скажу, что ни Златушка, ни другие девчата, что у нас были, ни разу не дрогнули и страху не выказали, а это и другим бойцам силы придавало. Потому что стыд мужицкий сильнее страха – как это им перед хрупкими девочками свою слабость показать!

…Машу Дьячкову убило пулей, когда они со Златой вытаскивали раненого в живот бойца. Злата повернулась к завалившейся на бок подруге, но сразу же поняла, что той уже помощь не нужна. Наклонившись над стонавшим солдатом, она начала перевязывать ему рану, чтобы не истек кровью, пока дотащат до медсанбата. Парень дышал ровно, но внезапно икнул, дернулся и обмяк, закатив глаза. Злата пощупала пульс и махнула рукой санитару Феде Бобрику – не надо, мол. Оставив умершего солдата и Машу Дьячкову, она побежала дальше, туда, где шел бой, – там ее помощь нужна была живым.

Немецкий пулеметчик удобно окопался на возвышенности, и нашим, чтобы до него добраться, нужно было пересечь открытую местность. Злата знала, как страшно оставить спасительный окоп и бежать под огнем, повинуясь команде «Вперед!». По приказу Царенко перед боем бойцам разлили в мензурки по сто грамм спирту, но это не помогло – один из новобранцев, выскочив из окопа, неожиданно развернулся и бросился бежать обратно. И тут же за ним последовал второй, потом третий, потом еще несколько человек.

«Бегут! – в ужасе подумала Злата. – Наши бегут!»

– Вперед, мать твою! – в бешенстве выкрикнул Царенко и выстрелил в голову первому из бегущих. Тот упал, уткнувшись лицом в землю. Еще один выстрел уложил другого беглеца, остальные остановились. – Вперед! – пригнувшись к земле, командир бросился туда, где стрекотал немецкий пулемет, пробежал несколько шагов и швырнул гранату. Пулемет ненадолго заглох, но потом вновь «заговорил», однако этого короткого перерыва хватило для того, чтобы политрук Витя Веселов сумел подобраться ближе и кинуть вторую гранату. Шквальный огонь прекратился, через пять минут высота была взята. Перевязывая кровоточившее плечо командира, Злата плотно сжимала губы и упорно смотрела вниз, стараясь не встречаться с ним глазами.

Поздно ночью, когда бойцы, утомленные боем, крепко спали, Злату разбудил негромкий голос Царенко.

– Иди сюда, – тихо позвал он, а когда она подошла, увлек ее подальше – в сторону густорастущих деревьев – и там попытался прижать к себе.

– Нет, – она выставила перед собой локти, – больше ко мне не подходи. Никогда. Не хочу.

– Почему? – лицо его выразило искреннее недоумение.

– Не хочу, не могу, ты… ты – убийца! – не выдержав, она разрыдалась.

– Я…что?

– Почему? Почему ты застрелил их? Это же не немцы, это наши!

– Ах, вот ты о чем! – губы Царенко сжались в тонкую полосу, он выпустил девушку и голосом, дрожащим от ярости, произнес: – Жалеешь трусов?

– Они просто не выдержали, это был их первый бой. Возможно, в следующий раз…

– Война не ждет следующего раза, по законам военного времени дезертиров всегда расстреливали и будут расстреливать! Потому что, как только побежит один, за ним бросятся другие, и сражение будет проиграно. Боец может бежать только вперед и пусть знает, что если он повернет, то я собственноручно его пристрелю!