Проект «Миссури» - Яна Дубинянская

Утром мне опять стало плохо. Мама запретила идти в институт, уложила в постель, а затем, присев на край кровати, принялась доверительно расспрашивать про последние месячные и тому подобное. Я улыбалась: у нас с Андреем ничего не было, кроме сумасшедших поцелуев. Я волновалась и порывалась встать: как же зачет?! Ближе к полудню успокоил звонок однокашницы: оказывается, половине группы поставили автоматом.

Андрей почему-то позвонил только к вечеру. Сказал, что проходил медосмотр…

И была наша первая сессия. Странное, возбужденное время, когда экзамены кажутся самым важным в жизни и ничто другое не способно отвлечь на себя внимание настолько, чтобы вызвать какие-то подозрения. Тем более что мы почти не расставались. То у меня дома, то у Андрея, а в промежутках — в библиотеке… Готовились. Зубрили про себя и вслух, тянули «билеты» на тетрадных листках, проверяли друг друга. И даже иногда забывали целоваться.

И, конечно, оба сдали все на отлично. В награду отец повез меня на каникулы в Вену. А родители Андрея купили ему квартиру в престижном районе, недалеко от МИИСУРО.

Но в ту ночь мы все равно остались в его общежитской комнате. Почти нежилой, с матрасом лишь на одной кровати, электронными часами и надорванным плакатом на стене.

Все должно было произойти не так…

Был первый день занятий, и наша встреча потерялась среди множества других встреч, и на всех переменах мы веселой толпой гудели в «Шаре», а после пар отправились в общежитие, где Андрей закрутил самую грандиозную вечеринку за всю короткую историю «Миссури».

Никого на этой сессии не отчислили, и только несколько наиболее отъявленных прожигателей жизни демонстративно помахивали хвостами — их надо было сдать в течение месяца. Беспокойства по этому поводу они не проявляли и вовсю поднимали тосты «за шару» и «за халяву». Изучалось расписание пар в новом семестре: какие можно будет безнаказанно прогуливать? — обязательного посещения не удостоилась ни одна. Взахлеб строились планы на ближайшее будущее, в котором «Миссури» как таковой занимал очень скромное место. О Будущем с большой буквы так никто и не вспомнил.

А мы с Андреем сидели на подоконнике, мы были центром всеобщего веселья, мы целовались между тостами — как всегда. Я сумела убедить себя — что как всегда. Что наша любовь продолжается. Что рядом со мной именно он, единственный, все время чудившийся мне в венской толпе… За две недели я прислала ему восемнадцать открыток. И видела его во сне, даже задремав в такси.

Народ и не думал еще расходиться, когда мы выскользнули в коридор. Что никого не удивило: Андрей всегда, по джентльменскому соглашению с моим отцом, доставлял меня домой не позже, чем к одиннадцати. Иногда потом возвращался назад. Ночевал в триста второй комнате, которую, будучи прописан в столице, каким-то образом оформил на себя; впрочем, в первый год в общежитии много мест пустовало. Он был тут совсем своим… он был своим везде.

А я — нет. Я действительно собиралась одеться и поехать домой. Я знала, что ни в коем случае нельзя оставаться. Нельзя — чтобы здесь… нельзя…

НЕ ТАК…

А под утро я проснулась рядом с абсолютно чужим человеком.

Ужас и боль — словно удар наотмашь по лицу в кромешной тьме. Чувство оголенной беззащитности, льдинки, тающей под ногами над бездной. Обжигающе-холодной пустоты на ладони, где только что была рука любимого. Мгновенное — как вспышка, нестерпимая для глаз, — осознание бесповоротного конца.

Все это я заставила себя забыть. Окружила с двух сторон тонкими непрозрачными стенками. Продолжала жить, как если б ничего подобного не было.

С ним.

Каких-то два года.

— В четыреста пятую.

— Проходите, Славочка, — заулыбалась бабка на вахте. Андрей никогда не оставлял ее без комплимента, а один раз даже подарил веточку сирени, сорванную тут же, у общежития. Мне все еще доставался даром процент с его обаяния… смешно.

В глазах у вахтерши так и прыгало то самое выражение, что у Ани в библиотеке, — или показалось? Я не стала задерживаться. Спортивный мальчик как-то незаметно шел следом; еще чуть-чуть, и я вообще бы о нем забыла.

Дверь четыреста пятой была незаперта, но внутри оказалась темнота; Герин сосед вошел первым и клацнул выключателем. Пусто. Живописный кавардак мальчишеской жизни: посреди комнаты — клубок из носков и клетчатой ковбойки; на столе — шаткая книжная пирамида в окружении вскрытых банок домашних консервов и варенья; в углу — надкусанная булочка, несколько картофелин, пара сапог и смятая газета. И так далее, и тому подобное.

— Свиньи, — вздохнул спортсмен и нагнулся за рубахой. — Они где-то здесь, в общаге, скоро придут. Вы… то есть ты присаживайся, Звенислава.

На Гериной кровати поверх груды верхней одежды лежала гитара. Я положила чуть в стороне свое пальто и сама присела рядом, на самый край. Украдкой протянула руку и коснулась струн. Строит. Почему-то это подбодрило, почти успокоило: есть еще в мире что-то настоящее, не расстроенное, не разбитое вдребезги…

— Я чаю поставлю, да?

Я кивнула. Он вышел в коридор, погромыхивая пустым чайником. Пару минут я просидела неподвижно, глядя в одну точку на противоположной стене, где над единственной аккуратно застеленной кроватью свисал складками сине-белый футбольный флаг. Затем взяла гитару, пристроила на колене и провела по струнам. Гитара проще, чем фоно. Андрей когда-то научил меня — перебором…

А что я не умерла,

Знала голая ветла

Да еще перепела…

— Ребята, привет. Можно попросить у вас гита…

Я сидела в глубине комнаты, скрытая за углом шкафа, если смотреть от дверей. И пела совсем неслышно — не голос, а только его тень, плывущая вслед за аккордами… и мгновенно замолкшая при его появлении. Он мог бы меня вообще не заметить. Мог бы так и уйти.

Запнулся. Сделал несколько шагов. Остановился прямо передо мной — глаза в глаза.

И я сказала:

— Привет.

Андрей уже улыбался:

— Здравствуй. Что ты тут делаешь на ночь глядя?

Кивнула на гитару:

— Вот.

И впервые за два с половиной года я увидела Андрея, который не знал, о чем говорить. Понятия не имел, что делать. Переминался с ноги на ногу все с той же ослепительной, словно искорки на хрустальной люстре, но уже чуть законсервированной улыбкой.

Я тоже молчала. Скрипнула дверь — вернулся хозяин комнаты с закипевшим чайником. После короткой заминки поздоровался с Андреем и, кажется, спросил меня, сколько класть сахару… я не слышала.

В полуоткрытую дверь донеслось:

— Андре-е-ей! Ты там скоро?..

Ничего особенного. Мало ли в вечернем общежитии женских голосов, нетерпеливо зовущих Андрея? Которого любят все — за вечеринки, за веселье, за красивые глаза и за улыбку. Я бы никогда не обратила на это внимания. Даже сейчас — может, и не обратила бы…