Пятая труба; Тень власти - Бертрам Поль

— Ну, не очень-то рассчитывайте на это, — отвечал кардинал с кроткой улыбкой. — Хотя нет человека без греха, однако я не знаю, вправе ли вы называть её грешницей. Пожалуй, вы разочаруетесь.

— Философ никогда не разочаровывается, — торжественно заявил флорентиец.

— Новое орудие дьявола для того, чтобы сбивать людей с истинного пути, — мрачно прошептал проповедник.

— Если б я думал, что она может сбить кого-нибудь из нас с пути истинного, то я не пригласил бы её сегодня к себе, — серьёзно сказал хозяин. — Не для того я возвышал всегда голос, — правда, без особого успеха, — против всеобщей испорченности, чтобы подавать самому дурной пример. Но я не принадлежу к числу ханжей и помню, что на небесах будет больше радости об одном грешнике, который раскается, чем о девяноста девяти праведниках. Попытайтесь обратить её на путь истины, Ингирамини, если она такая грешница, как предполагает Поджио. Если бы все были совершенны, то на что было бы ваше божественное красноречие, которое, как уверяют, двигает даже камни?

Всё это было сказано с подкупающей любезностью, которая составляла особенность великого французского кардинала. Благодаря ей тонкая ирония, лежавшая в глубине его слов, казалась только пикантной приправой к похвале, которой они заключались.

Проповедник не успел ответить, так как в эту минуту слуга доложил о прибытии той, о которой они говорили.

— Вы оказали мне большую честь вашим посещением, и я должен искренно поблагодарить вас за это, — сказал кардинал, поздоровавшись с ней и познакомив с ней присутствовавших. — Мы уже не смели надеяться, что вы пожалуете в такую бурю.

— Но я обещала прийти, — отвечала леди Изольда.

Её лицо пылало, а тяжёлые косы, которые не мог бы растрепать и ветер, были свободно уложены на голове. Она казалась красивее и более похожей на подростка, чем раньше. Одета она была в то же самое тёмное платье, что и вчера, но на ней не было вовсе брильянтов, отсутствие которых нисколько, впрочем, не уменьшало её красоты.

Гуманист стал упорно смотреть на неё, будучи не в состоянии, а может быть, и просто не желая скрывать своего восторга. В тёмных глазах кардинала Бранкаччьо вспыхнул огонёк, и даже сам проповедник не мог отвести от неё глаз. На его лице было такое выражение, как будто он хотел угадать, как мог Господь Бог дать такую красоту демону. Только секретарь, скользнув по ней взглядом, холодно отвёл глаза и стал смотреть на пол.

— Она обещала! Слышали! — закричал Поджио. — Минерва заговорила устами стоиков. Хотя ещё ни один стоик не говорил столь прелестными устами...

— Неужели нужно быть стоиком, чтобы сдержать своё обещание? Вы так думаете, мессер Поджио? — сказала леди Изольда мелодичным голосом, в котором слышался сарказм.

— Иногда, — не смущаясь, отвечал итальянец. — Особенно когда приходится исполнять обещание ради тех, которые далеко не так прелестны, как вы.

— Но какой же это стоицизм, если вы не держите своих обещаний?

Все засмеялись.

— Почему вы это знаете? — спросил озадаченный Поджио.

— Если мужчина рассуждает об обещании таким образом, то, значит, он их никогда не держит.

— Докажите это, мадонна. Позвольте мне дать вам какое-нибудь обещание, и вы увидите, сдержу ли я его.

— Хорошо. Обещайте мне хвалить везде последнее произведение Паоло Вергерио и всеми силами содействовать его успеху.

Поджио ненавидел этого Паоло Вергерио, а гуманисты, вопреки своим претензиям на изящество и утончённость, осыпали друг друга в пылу полемики самыми грубыми ругательствами, в которых подчас не было ничего остроумного.

Все опять рассмеялись.

— Мадонна, видимо, знает вас, Поджио, — заметил Бранкаччьо.

Гуманист старался как-нибудь выпутаться.

— Я, конечно, дал бы вам такое обещание, если бы вы не сделали последнего добавления. Если бы я стал расхваливать эту книгу, все были бы убеждены, что она никуда не годится, — возразил он как ни в чём не бывало. — Но я должен признаться, что я, Франческо Поджио, побит и побит собственным своим оружием. Вот самая большая похвала, которую я могу сказать вам, — горделиво прибавил он.

— Боюсь, что я её недостойна, — с лёгкой насмешкой ответила собеседница.

— О, достойны, и даже более, чем достойны, — продолжал гуманист, не замечая, а может быть, и не желая замечать её насмешливого тона. — Вы правы, не требуется никакого стоицизма, чтобы посетить нашего досточтимого друга, — сказал он, кланяясь хозяину. — Но нужна большая доза стоицизма, чтобы выходить в такую погоду.

— Правда, погода не особенно приятна, — согласилась гостья. — Один раз ветер схватил меня за одежду и повалил на землю.

— Но вы, конечно, были не одни? — участливо спросил хозяин.

— Одна-одинёшенька. Я терпеть не могу, когда кто-нибудь идёт за мной сзади. Идти мне было недалеко, к тому же я и сама сумею постоять за себя. Но на этот раз буря одолела меня.

— Конечно, кто-нибудь из прохожих не замедлил прийти вам на помощь? — вежливо спросил флорентиец.

— Сказать по правде, я заметила только одного, но он, по-видимому, не очень-то хотел помочь мне, хотя я была бы очень благодарна ему в этот момент. Вероятно, борясь с ветром, я имела не особенно привлекательный вид.

— Неужели это могло быть? Какой, должно быть, это был невежа. Поистине, это страна варваров! — с негодованием воскликнул Поджио.

— Сказать по правде, он был очень похож на господина секретаря, хотя вследствие бури и темноты я не могу, конечно, поклясться, что это был он, — небрежно промолвила леди Изольда.

Все глаза устремились на секретаря, который слегка покраснел.

— Это был я, — просто отвечал он. — И я не помог вам не потому, что вы имели не особенно привлекательный вид, а потому, что вы были слишком красивы, молоды и сильны. Я полагаю, что я заслужил бы название варвара скорее в том случае, если бы стал навязывать свою помощь там, где в ней не нуждаются и где её могли бы истолковать неправильно.

— Что вы на это скажете, господа? — спросила гостья.

— Очень многое. Но мы предоставляем слово вам.

Итальянец стал говорить осторожнее.

— Хорошо. Я считаю этот ответ очень умным. Вы, несомненно, правы, г-н секретарь. Хотя я в случае надобности предложила бы свою помощь даже с риском быть понятой неправильно.

Секретарь опять вспыхнул, и на этот раз сильнее. Он так же, как и Поджио, был побит собственным оружием. Он тем острее чувствовал её упрёк, что эта мысль входила в систему его собственных убеждений. Не бояться риска — разве он не говорил этого сам вчера? О другой же причине, которая заставила его уклониться от помощи, он не мог ей сказать.

— Позвольте напомнить вам, что я был убеждён, что моя помощь не требуется. Иначе для меня не было бы извинения.

— О, я не имела в виду упрекать вас, — весело ответила леди Изольда. — Я имею в виду не себя и говорю принципиально.

На минуту водворилось молчание.

— Скажите теперь ваше мнение, Поджио, — произнёс кардинал Бранкаччьо.

— Минерва уже высказалась! — воскликнул гуманист. — Это облегчает мне мою задачу. Что я ещё могу добавить? Но я надеюсь, что эта строгая богиня не станет удерживать вас от вашего настоящего призвания.

— В чём же, по вашему мнению, должно заключаться моё призвание? — несколько высокомерно спросила гостья.

— Быть жрицей любви! — пылко воскликнул гуманист. — Всякая красивая женщина должна быть ею!

— Я тоже так полагаю. Но каким образом она может быть жрицей, мессер?

— Если вы действительно этого не знаете, то позвольте мне просветить вас, мадонна.

— Позволить вам, который не обладает достаточным самообладанием даже для того, чтобы похвалить своего врага? И вы будете учить меня любви! Полноте, мессер!

Все опять рассмеялись.

— Ну, не говорил ли я вам, Поджио? — сказал хозяин.

Он позвонил. Вошёл слуга, неся поднос с фруктами, пирожными и вином. Кардинал наполнил стаканы и, подняв свой так, что свет лампы заиграл в его глубине, продолжал: