Журнал «Вокруг Света» №07 за 1986 год - Вокруг Света

— Нет, нет,— сказал Инюшкин вдруг, оглядываясь вокруг себя,— нам здесь не дадут уединиться. Пойдем-ка откроем кабинет, хозяин его сейчас в Арктике.

В пустующем с самого начала лета кабинете было ощущение, будто мы с Николаем Федоровичем только что находились на открытом мостике, вошли в ходовую рубку, плотно затворили за собой дверь и после рева моря от тишины почувствовали некоторую глухоту. Только от шквалистого ветра на дворе немного звенела оконная рама.

Мы сели на стулья, выставленные у стены для посетителей. Сели рядом, лицами к пустому длинному столу.

Мне очень хотелось, чтобы разговор начал Николай Федорович. Мой вопрос мог только ограничить его рассуждения. Но он молчал. И вдруг, не знаю почему, мне захотелось вывести его из равновесия.

— Николай Федорович,— спросил я, выждав немалую паузу, совсем не о том, с чего хотел бы, чтобы разговор наш начался.— Николай Федорович, вот теперь, когда блестяще завершена спасательная экспедиция, говорят, что рейс ледокола «Владивосток» показал: мы способны плавать зимой в самом тяжелейшем в мире Тихоокеанском ледяном массиве.

— Мне кажется, этим козырять нельзя! — блеснул он глазами в мою сторону.— В Антарктиду надо своевременно входить. И так же своевременно убираться оттуда,— продолжая горячиться, Николай Федорович мысленно переносил разговор с «Владивостока» на научно-экспедиционное судно «Сомов».— На «Лене» в 1955 году мы пошли из Калининграда в декабре, причем до нас советские моряки еще не были в Антарктиде. Нам надо было выгрузиться, построить обсерваторию — станцию «Мирный»... Подождите,— сказал он,— надо тут вспомнить...

Инюшкин прикрыл глаза. Сквозь очки можно было разглядеть лишь едва видимую щелочку.

— В том году туда ходил капитан Ман на «Оби»,— подсказал я.

— Да, верно. Я и думаю, когда же они ушли из Антарктиды? — тут же отозвался он.— Мы задержались до середины марта, а «Обь» уже ушла. К тому времени ушли и экспедиции других стран... Австралийцы лучше всех знали обстановку там и предупреждали нас: «Именем бога просим, уходите, иначе будет поздно...» Помню, нами была получена радиограмма от Филиппа Лоу, руководителя антарктического департамента. А мы не могли уходить, строили жилье, склады... Отходили от материка уже шестнадцатого или семнадцатого марта.

Николай Федорович замолчал, а потом, повернувшись ко мне, спокойно заключил:

— Это поздновато. Но ушли. Может, район попался полегче или судно новое было...

— А «Михаил Сомов» задержался до антарктической зимы,— произнес я вслух готовый вывод моего собеседника.

— И от этого ничего хорошего нельзя было ждать,— вспыхнул он опять. Но, секунду помолчав, Николай Федорович спокойно добавил: — Не знаю... Но чем бы ни была вызвана задержка судна, перед капитаном Родченко встало два решения: или он должен был уносить ноги и оставить станцию Русская без снабжения, или в этой неожиданно изменившейся обстановке идти и выгружаться. Он выбрал второе...

Николай Федорович постепенно оттаял, и разговор принял характер воспоминаний, как если бы встретились два сошедших уже на берег моряка.

Думая, что могло статься с «Сомовым», мы вспомнили, точнее, Инюшкин заговорил о тяжелейшей в проливе Лонга ледовой обстановке в октябре 1983 года.

Наступали холода, навигация заканчивалась, а план грузоперевозок в порты Певек, Зеленый Мыс... находился под угрозой срыва. Не нужно объяснять, что это значит для людей, живущих и работающих на всем привозном. На восточной кромке сплоченных льдов в Чукотском море скопилось тогда несколько десятков судов с грузами. И вот прогнозируется образование прибрежной полыньи, точнее, между морским дрейфующим льдом и припаем. Времени по прогнозу достаточно, чтобы пробежать до Певека. И суда двинулись... Но ветры от юга и юго-востока неожиданно сменились на северные, и полынья закрылась, захлопнув в ледовой ловушке караван судов. Хуже всего пришлось тем судам, которые оказались ближе к припаю... В сильной подвижке льды ломались, смерзались, превращались в монолит и грозили прижать суда к неподвижному припаю. И не только грозили, но и раздавили у косы Двух Пилотов сухогруз «Нина Сагайдак».

— Там был один страшный момент,— говорил Инюшкин о подробностях, которых я не знал,— «Нину Сагайдак» навалило на танкер с бензином... Рвет металл, искры летят. Только из-за низкой температуры воздуха обошлось, танкер спасся. А сухогруз кувыркало как угодно. Лед кипел, выворачивался, страшно было смотреть за борт...

— Людей с гибнущего судна, кажется, снимал ледокол «Ленинград»,— едва слышно заметил я.

— И «Капитан Сорокин»...

Помню, несколькими месяцами позже капитан «Ленинграда» Вадим Андреевич Холоденко писал мне: «...Жаль, ты не был в Арктике прошлой осенью, увидел бы настоящую работу. Для меня в прошедшей навигации было двадцать страшных минут. Когда я понял, что «Нина Сагайдак» утонет, начал снимать своим вертолетом людей. Паскудно было на душе...»

— Ершистый, самоуверенный пацан был,— Николай Федорович давал мне понять, что знает о нашей с Холоденко дружбе.— В пятьдесят седьмом году он пришел на старый клепаный ледокол «Микоян» четвертым помощником, а я — капитаном-наставником... Когда вы последний раз ходили в Арктику? — неожиданно спросил Инюшкин.

— В восемьдесят втором. На «Капитане Мышевском».

Тогда я и увидел Садчикова Виктора Терентьевича, он был капитаном на ледоколе «Владивосток». И потом, когда узнал, что в антарктической спасательной экспедиции Виктор Терентьевич идет дублером капитана, обрадовался знакомому имени.

— Идти туда был не сезон,— опять насупил брови Николай Федорович.— О чем говорить! Темно, мороз. Правда, картина привычная: у нас в Арктике, может, даже тяжелее в смысле ледовой обстановки... Но ледоколу самое трудное, подумал я тогда, будет переход по чистой воде. Ревущие сороковые, неистовые пятидесятые... Так и оказалось. Я говорил потом с Садчиковым. «Ну как?» — спрашивал. «Да так, обычно, но дни выдались на чистой воде такие, что лучше не вспоминать...»

Не знаю почему, но меня снова, как и тогда, когда весной я узнал о положении «Михаила Сомова», по какой-то навязчивой ассоциации возвращало в Арктику 1966 года. Может, оттого, что я там был на «Капитане Готском», точно таком же судне, как и «Сомов»,— с усиленным ледовым поясом, ледокольной кормой; а возможно, я вспоминал то время потому, что тогда впервые увидел настоящее сжатие льдов и то, как неуютно чувствует себя капитан попавшего в дрейф судна.

Огромные торосистые льды, лениво кружась, устраиваются у кормы, закладывают корпус. Одно поле нагоняет другое, перемещаются подобно волнам. Судно начинает испытывать сжатие. Видно, как приподнят нос, льды упираются в борт — дальше некуда, начинают давить друг друга, тороситься... Многотонные глыбы прямо на глазах лезут на палубу. Состояние ледового поля напоминает сильно сжатую пружину. Канал во льдах, оставляемый ледоколом, тут же затягивается. Но ледокол упорно продолжает дробить лед, чтобы расшатать судно и ослабить ледяные тиски...

— Кто окалывал вас? — переждав, спросил Инюшкин.

— Ледокол «Москва».

Это я помнил хорошо.

— А вы знаете, тогда на ней старпомом был известный вам Вадим Холоденко, а вторым помощником, кто бы вы думали? Валентин Родченко.

Этого я не знал.

С Валентином Родченко я познакомился много лет спустя. Он тогда уже плавал старшим помощником капитана.

Помню, прилетев в очередной раз во Владивосток, я сразу пошел на ледокол «Ленинград», только недавно вернувшийся из зимней навигации в Охотском море. Вадим Андреевич Холоденко пригласил меня в просторную гостевую половину своей каюты, выложил на стол разной крепости голландский табак, несколько трубок на выбор, и мы, закурив, заговорили о необычайном в тот год ледовитом море... И вдруг снаружи, приближаясь, донеслись приветственные гудки какого-то судна. Вадим Андреевич подскочил к иллюминатору. Подошел и я. С левого борта «Ленинграда» к причалу кормой подходил ледокол «Владивосток».

— Да это же Филиппок пришел! — воскликнул Холоденко.

Примерно через час в дверь каюты постучали. По-мальчишески просунув голову, зашел небольшого роста моряк, быстренький, со светлым хохолком, спадающим на лоб. Вадим Андреевич встал из-за стола и после коротких, отрывистых расспросов познакомил меня со своим гостем.

То, что на «Михаиле Сомове» ходил капитаном именно тот самый дальневосточный ледокольщик, убедила меня только новая встреча с Валентином Родченко уже после возвращения судна в Ленинград из антарктической экспедиции.

«Михаил Сомов» стоял на ремонте в Кронштадте. Связавшись по телефону, я узнал, что Родченко уехал в Ленинград, на базу экспедиционного флота.

— Капитан предупреждал о вашем приезде,— сообщил вахтенный штурман.— Он будет звонить на судно и просил вас назвать время и место встречи.