Хорошие люди - Евгений Емельянов

— Почему же в вашей смене сегодня весь день простоял токарный станок?

Рожкову всего двадцать пять лет; он рыжий, высокий и сутулый; на лице застыло насмешливое выражение (так кажется Вахтомину); глаза — не поймешь, какого цвета: серое с зеленым. Когда Вадим Кирьянович смотрит на Вахтомина, Клавдий Сергеевич испытывает чувство, будто сменщик пронизывает его взглядом насквозь и выворачивает ему душу. В отличие от практика Вахтомина, Рожков имеет средне-техническое специальное образование, и поэтому Клавдию Сергеевичу всегда становится не по себе, когда Рожков присутствует на собрании.

Если это случается, Вахтомин долго не выступает, чтобы не будить в своем сопернике чувство протеста; но выступать приходится, и тогда Рожков снова бросает с места: «Вы ратуете за качество, а почему же сами запороли вчера двести половых досок?»

Вадим Рожков, — такой же, как и Вахтомин, сменный мастер заготовительного цеха, был бельмом на глазу у Клавдия Сергеевича; дела в смене Рожкова шли, как правило, настолько успешно, что Вахтомин не мог по-настоящему придраться к сменщику. Когда Рожков сдавал смену, станки были отлично вычищены, детали, которые ждали обработки, аккуратно сложены на своих местах.

Все же Вахтомин находил огрехи в работе смены, которой руководил Рожков, и говорил об этом там, где следует говорить о недостатках. Но рожковские огрехи были обычно настолько маловажны, что на информацию Вахтомина никто не обращал внимания.

Иногда, улучив минутку, Рожков подходил к Клавдию Сергеевичу, улыбался и говорил:

— Напрасно, Клавдий Сергеевич, пустяками занимаетесь…

— Для вас, может, это и пустяк, — отвечал Вахтомин сердито, — а для меня вопрос первостепенный. Из пустяков складывается вся наша жизнь.

— A-а, тогда другое дело, — прищуривался Рожков. — Тогда я молчу.

В повседневной своей работе Вахтомин и Рожков общались очень мало, по целым месяцам они не обменивались и десятком фраз. Порою Вахтомин как бы между прочим спрашивал у Рожкова:

— Что ж вы, Вадим Кирьянович, на собрание не явились?

— А какой стоял вопрос?

— Вопросов было много. Обсуждали пилорамщика Сорокина, который в нетрезвом виде на работу явился, приняли также решение организовать кружки художественной самодеятельности, потому что наша молодежь…

— Решение о борьбе с катаклизмами в природе не выносили?

— Что? Вы, Вадим Кирьянович, недооцениваете…

— Точно, — стараясь подделаться под официальный тон Вахтомина, отвечал Рожков. — Я недооцениваю. — И уходил восвояси.

Вахтомин и Рожков никогда не ссорились, но они недолюбливали друг друга — и соперничали. И если Клавдий Сергеевич очень серьезно относился к этому соревнованию и старался приложить все силы к тому, чтобы победить, то Рожков делал свое дело играючи, его голоса почти не было слышно в цехе, а смена работала безукоризненно. Вахтомин чувствовал себя не очень уютно, видя, как легко Рожков делает то, что самому Вахтомину дается с большим трудом.

Вот к этому человеку и направлялся Клавдий Сергеевич, чтобы поговорить с ним об устройстве сына. Рожков работал в первую смену, что облегчало Вахтомину задачу. Не составляло большого труда отыскать Вадима Кирьяновича — он находился у «болиндера» — так называли на комбинате четырехсторонний станок, на котором изготовлялись половые доски.

— Клавдий Сергеевич? — удивился Рожков. — Вы здесь что, сегодня снова собрание с утра?

— Почему собрание?

— Ну, как же… Раз вы явились, значит…

— Нет, по-моему, о собраниях никто ничего не говорил.

— Да? Какое счастье, — расплылся в улыбке Вадим Кирьянович. — Тогда что же вас привело сюда? — Он перевел взгляд на Станислава. — Привет, Станислав! По-моему, я тебя недавно здесь уже видел. — Он представился: — Рожков. Вадим Кирьянович. Прошу любить и жаловать.

— Вот-вот, вот-вот, — зачастил Вахтомин. — Вы очень проницательны, Вадим Кирьянович. Я как раз и надеюсь на то, что Станислав будет вас и любить, и уважать. Потому что я хочу, чтобы вы взяли его в свою смену.

— Ах, вот оно что, — Рожков посерьезнел и более внимательно посмотрел на Станислава. — Он может что-нибудь делать?

— Удивительно, — сказал Вахтомин, — что вы задаете такой вопрос. Что он может делать? Только и знает, что футбол гонять… Он учеником устраивается.

— Учеником можно.

— Ну и ладушки, — сказал Вахтомин.

— Подождите минуточку, Клавдий Сергеевич. Почему, если не секрет, вы хотите определить сына именно в мою смену?

Вахтомин надеялся, что такого вопроса не последует, и поэтому недовольно проворчал:

— Не хочу в своей смене разводить семейственность…

— Ага! — сказал Рожков радостно.

— Станислав будет чувствовать более высокую ответственность у вас, а не у меня.

— Ага! — повторил Рожков.

— Вот такие пироги… Значит, Вадим Кирьянович, вы не против?

— Не против, — ответил Рожков. — А ты сам не против, Стасик, что отец спроваживает тебя ко мне? Имей в виду, что…

— Не против, — сказал Станислав.

— …имей в виду, что я строго спрашиваю с рабочих.

— Буду иметь в виду, Вадим Кирьянович.

Вахтомин топтался на месте, не зная, что делать дальше. Он искал возможность сказать Рожкову что-то хорошее, доброе — пусть Вадиму Кирьяновичу будет приятно, пусть он не думает, что Вахтомин не умеет быть благодарным, но так ничего и не сказал.

Покинув территорию комбината, Вахтомин думал о том, что, возможно, он напрасно критикует всегда Рожкова? Может быть, он порядочный человек?

Проходя мимо книжного магазина, Вахтомин покосился на окна и замедлил шаги. Станислав предложил:

— Заглянем к Тамаре Акимовне?

— Сейчас нам не до нее, — хрипло бросил Клавдий Сергеевич; он мельком взглянул на сына, увидел его насмешливое лицо и неприязненно подумал: «Этот с Рожковым споется! Глаза — и те одинаковые у обоих!»

— Я забыл предупредить тебя, Станислав, о том, чтобы ты… э-э… держал своего мастера на дистанции.

— В каком смысле?

— В самом обыкновенном. — Легкое раздражение кольнуло Вахтомина в сердце. Клавдий Сергеевич помрачнел, сомкнул губы, но тут же разомкнул их: — Очень плохо, что ты меня не понимаешь. Ты должен помнить, как выражаются в таких случаях в народе: дружба дружбой, а табачок врозь.

Станислав хмуро спросил:

— Ты настраиваешь меня против Рожкова?

— Упаси боже! Я хочу лишь, чтобы ты знал свое место, не лез к мастеру с разными вопросами.

— С какими именно?

— О, черт, — Вахтомин обозлился. Он уже жалел о том, что затеял всю эту кашу с трудоустройством сына. — Станислав, отстань ты от меня, без тебя тошно. Иди и не говори ничего.

Станислав сунул руки в карманы брюк, ушел от отца на несколько шагов вперед и больше не сказал ни слова за всю дорогу.

И Вахтомин не произнес больше ни одного слова, хоть ему и хотелось многое выговорить сыну. Где то счастливое время, когда Станислав был еще маленький и не умел рта раскрыть, когда одного взгляда или жеста Клавдия Сергеевича хватало для того, чтобы заткнуть ему глотку? Теперь же все научились трепаться… Все! Сопливый Юрка — и тот норовит задать каверзный вопрос!..

Вахтомин смотрел Станиславу в спину и пытался вспомнить, что же конкретно испортило ему настроение, откуда взялась в его сердце такая злость на сына. Но только дома вспомнил о книжном магазине и о вопросе Станислава: «Может, к Тамаре Акимовне зайдем?» Вот оно что. К Тамаре Акимовне. Снюхались уже. Может быть, это она, преподобная Тамара Акимовна, помогла в тот день бежать Станиславу? А прикинулась овечкой… Ничего, видите ли, не знала, не видела, не слышала. Пожалела мальчика, а его не сегодня-завтра женить пора.

Естественно, от таких мыслей настроение не улучшилось, и Клавдий Сергеевич, войдя в дом, крикнул:

— Матушка, встречай рабочий класс!

Он хотел придать своим словам характер дружелюбной фамильярности, но злой хриплый голос выдал его.

Варвара Петровна вышла из кухни:

— Господи, Клавдий, что еще случилось? На тебе лица нет…

— А ничего и не случилось, матушка, — делая попытку улыбнуться, но только хмуро скривив губы, ответил Клавдий Сергеевич. — Вот, принимай рабочих людей. Теперь вдвоем с твоим внуком будем деньгу зашибать. Чулок старенький найдется у тебя? Начнем ассигнации в чулок складывать… Садись, Станислав, в ногах правды нет. И ты садись, матушка. Где Юрка? Все гоняет футбол? Ладно-ладно, последние денечки ему масленица… — Клавдий Сергеевич сел и поставил локти на стол, потер ладонью о ладонь, похлопал ими. Угрюмо уставился на сына щелочками глаз. — Угадай, Станислав, что я хочу тебе сказать?

— Не знаю, — пожал тот плечами. — Зато по твоим глазам видно, что ты готов свернуть мне шею.