Сборник переводов Владислава Слободяна - Антология

Хохот стих – замечание Бена несколько всех отрезвило. Элисон наклонила голову вбок и сказала:

– Это я виновата. Я слишком вошла в роль и укусила его за руку.

– Ты укусила его заруку?

– Да так, зубами прихватила. Этими резиновыми клыками даже кожу не прокусишь.

Мгновение они стояли в молчании, потом кто‑то шумно выпустил воздух, имитируя один очень неприличный физиологический процесс. Все снова разразились хохотом и возгласами и принялись избавляться от своего маскарада. Это был лучший первоапрельский розыгрыш факультета психологии за всю его историю.

* * *

Задыхаясь, Лайл опёрся спиной о стену переулка и принялся жадно хватать ртом воздух. Через несколько секунд он выглянул за угол и убедился, что улица пуста.

– О боже, – прохрипел он. – О боже.

Он почувствовал какое‑то стеснение в груди и плечах и оттолкнулся от стены, чтобы избавиться от него. Поднеся руки к глазам, он услышал треск разошедшегося на спине шва. Он с ужасом наблюдал, как растущие на тыльной стороне руки волосы стремительно удлиняются.

– Что? О боже! Нет! Не может быть! – Он потряс головой, лихорадочно соображая. Эта женщина, Элисон, укусила его, но не прокусила кожу. Как тогда…

Он посмотрел на укушенную Элисон руку: волосы уже почти закрыли место укуса, кожа в тусклом свете фонарей сделалась почти фиолетовой, ногти уже начали трансформироваться в когти. Она не прокусила кожу, но он сразу после этого сунул руку в рот.

– Слюна! Вот ведь чёрт! Слюна!

Швы на рукавах лопались один за другим, и Лайл чувствовал, как его наполняет какая‑то дикая сила, невообразимая физическая мощь, а также желания и вожделения, затмевающие некоторые области его сознания. Его грудная клетка увеличивалась, бёдра и руки утолщались. Он поднял когтистые ладони к лицу и нащупал на его месте звериную морду.

– Эй, кто там? Полли, глянь‑ка.

Молодой парень с синей банданой на кучерявых чёрных волосах стоял у входа в переулок; его лицо пряталось в отбрасываемых уличными фонарями тенях. Лайл увидел его и ощутил, как его грудь заполняет какой‑то жутковатый жар, а сердце закачивает энергию в растущую мускулатуру.

– Чего там? – спросил тот, кого звали Полли. У него в руке был зловещего вида нож.

Пока пара приближалась к нему, Лайл очень чётко увидел своё ближайшее будущее. В нём было много тёмных вечеров, много потребностей и жертв, которые, вероятно, ухудшат его средний балл, но в которых таились возбуждение, подъём и восхитительное предвкушение. Теперь он знал, почему Ральф пускал слюни, когда Элисон рассказывала о своих похождениях. Лайл знал, что это первый шаг на пути в ад. Однако то был путь, противиться которому он не мог.

Глубоко в его душе ещё оставалась крошечная искорка человечности, испускавшая аромат страха. Возможно, настанет время, когда боль от ночной охоты пересилит возбуждение и подъём. Возможно, тогда ему захочется помощи со стороны людей из Анонимных ликантропов. Он мотнул своей косматой головой, ощутив, как на щетинистое предплечье упала капля слюны. Покончив с Полли и его приятелем, он пойдёт домой к доктору Рэдеру и заберёт у него расписание встреч. Ему в любом случае придётся навестить доктора Рэдера. Он уже сейчас чувствовал, что этих двоих ему по‑любому не хватит.

Арлан Эндрюс

«Дети Хайнлайна»

– То есть они пришли за мной, после всех тех лет, – сказал я жене.

Она стояла над моим креслом, ожидая моей реакции на новости, которые она только что услышала по видео. Я отвернулся, почувствовав, что у меня предательски дрогнули губы. Я часто слышал выражение «не знаю, плакать мне или смеяться»; и вот сейчас до меня впервые дошел весь его смысл. К горлу подступил комок. Дело того стоило, но сейчас все кончено… Проклятье, а ведь я до сих пор боюсь, признался я себе. После всех тех лет.

Джойс, однако, не могла сдержать слез.

– Милый, это только что передали в новостях. Тебя ищут. Тебя называют Похитителем Триллиона Долларов, – она всхлипнула. – Это… – она не смогла закончить вопрос, зная, что я в любом случае скажу правду, какова бы она ни была. Она закусила губу, одновременно с этим грациозным движением отбросив с лица длинную прядь седых волос. Я всегда восхищался тем непринужденным движением плеча, что всегда следовало за этим жестом – неосознанное, но такое чувственное, оно пробегало по ее длинным кудрям мягкими волнами. Когда‑то эти кудри были рыжими, огненно‑рыжими; сейчас же, лишённые цвета, они напоминали о годах – о седьмом десятилетии полной событий жизни. Редкая растительность, чудом уцелевшая на моей голове, сединой своей отражала то же самое – год за каждый прожитый год. Я все еще надеялся, что наномедицинская революция вот‑вот придет в каждый дом, однако Пак‑Риммеры так и не сбросили цены, и операции по омоложению оставались недоступными для нас – не на мою пенсию.

Джойс взяла себя в руки и снова заговорила:

– Значит, все это правда. Все, что они говорят. Ты в самом деле обманул весь мир.

Я кивнул, пожимая плечами.

– Ты и сама это знаешь.

Не высказывая удивления и как‑то поникнув, она вздохнула и ушла обратно в комнату, чтобы дослушать до конца обвинения, которые мир выдвигал против меня, преступного Мечтателя.

На улице завыли полицейские сирены, словно глас оскорбленного Государства, словно плач обманутых детей. Рассерженных детей.

Опасных детей.

Началась эта история, в отличие от большинства других историй, в Белом Доме. Да, да, в том самом, что раньше располагался на Пенсильвания‑авеню, в бывшем центре Вашингтона, Новая Колумбия. Где сейчас Кратер Бессараба, рядом с Молл‑куполом. То есть, простите – согласно Предпочтительному Соглашению это «Кратер Мученика», не так ли? Должно быть, я уже забыл последние ПС. Какого мученика? спрашиваю я себя, думая о десятках агентов Секретной Службы и тысячах военнослужащих, оставшихся на посту в то время, как президент трусливо бежал, спасая свою шкуру, в Кэмп‑Дэвид и был испепелен в воздухе. Что же, еще одна тайна полиции мыслей страны полусвободных людей, вариация для двадцать первого века.

Так или иначе, в те дни двое писателей‑фантастов какими‑то судьбами оказались назначенными в Президентский совет по науке и технике – собрание технических консультантов, занимающих соседние столы в Старом здании Исполнительного Офиса, которое, хоть сейчас и превратилось в лужу расплавленного камня, когда‑то являлось великим и славным реликтом архитектурного стиля Второй Империи. (Не второй советской, второй французской – наполеоновской. Загляните в виртуалку. У этих Новых Красных художественного вкуса не больше, чем у их кровожадных предшественников.) Я был одним из этих консультантов; второй же пусть останется неизвестным, пока нейрозонды не сделают своё нанохирургическое дело; он сейчас почтенный отставник Объединённого комитета начальников штабов и, хотелось бы верить, вне любых подозрений. Пока они не выпотрошат мою память…

Я улыбаюсь, вспоминая Даба. Если б мы только знали, во что выльются его досужие рассуждения. Лучше бы я пошёл с ним, когда нас обоих через много лет позвали работать на Контору; но в то время как раз пошла развиваться виртуалка, и там появились денежные места для креативных людей с опытом в фантастике.

– Даб, – сказал я ему много лет назад как бы между прочим, – ну и как там нынче НАСА поживает? – Он только что вернулся с брифинга по программе «Марс‑Обсервер» в космическом директорате и был какой‑то задумчивый. Даже, скорее, мрачный. Новая администрация недавно отменила программу Космической исследовательской инициативы, в которой Даб и его команда трудились весь последний год; их последний отчёт содержал рекомендации возврата на Луну и полёта к Марсу. Но ни тому, ни другому не суждено было осуществиться при нашей жизни. Мне казалось, что автоматический марсианский зонд – неплохая альтернатива, но он был реально на что‑то зол.

– Не понимаю я этих людей! – фыркнул он, шлёпнув о стол тонким блокнотом в синей виниловой обложке. – Я‑то думал, что наука – настоящая Наука, с большой буквы «Н» – должна быть открытой, что должен быть свободный обмен информацией, быстрый доступ к результатам и всё такое. – Я кивнул; ему и правда что‑то не давало покоя.

– Но…? – спросил я.

– Но по чёрт знает какой причине долбанные насовские бюрократы решили шифровать весь поток данных с «Марс‑Обсервера».

Я засмеялся.

– Что такое? Боятся, что Лицо на Марсе действительно окажется лицом?[7]

Даб метнул в меня выразительный взгляд – можно было подумать, что он воспринял мой комментарий всерьёз.

Он выкатил из‑за стола своё кресло на колёсиках, плюхнулся в него и сидел так молча около минуты. Из‑за окна долетел настоящий гимн округа Колумбия – завывание полицейской сирены. Когда строили Старое здание Исполнительного Офиса, о звукоизоляции не думали – ну сколько шума производили тогда лошади и кареты? Клонившийся к вечеру душный майский день напоминал о том, что и кондиционеров тогда тоже не было.