Евангелие от Локи - Джоанн Харрис

Я вам об этом толкую лишь для того, чтобы вы поняли, по какой причине я совершал те или иные поступки. Думаю, вы согласитесь: у меня попросту не было выбора; я вел себя так исключительно потому, что это был для меня единственный способ сохранить хотя бы какое-то уважение к себе. В чувстве мести есть некая особая чистота в отличие от всех прочих эмоций, которые обрушились на мою голову, когда Один затащил меня в свой мир. Зависть, ненависть, печаль, страх, угрызения совести, ощущение униженности – все это такие путаные, болезненные, а также, видимо, совершенно бессмысленные эмоции; но с тех пор, как я открыл для себя чувство мести, мне стало почти казаться, что я снова вернулся домой, в царство Хаоса.

Домой… Видите, до какой степени они меня развратили? Они еще и ностальгией меня заразили, этим самым ядовитым из свойственных им человеческих чувств. А еще, возможно, жалостью к себе – особенно сильно я себя жалел, когда начинал думать, от чего мне пришлось отказаться, чтобы присоединиться к ним. Я ведь отказался и от своего исходного огненного обличья, и от своего законного места рядом с Суртом, и от своей хаотической инкарнации. Нечего было и думать, что Сурт понял бы меня или проявил хотя бы каплю сочувствия в связи с моим запоздалым раскаянием; впрочем, все подобные рассуждения – тоже следствие их пагубного влияния. Отсюда и моя жажда мести. Я жаждал отомстить отнюдь не ради примирения с Хаосом – тогда еще нет. Мне просто хотелось все это разрушить буквально до основания; пожалуй, это было тогда моим единственным желанием.

А для начала, помнится, мне более всего хотелось найти тех, кто является врагом асов. Это было совершенно чистое и искреннее побуждение. Собственно, именно так поступила и Гулльвейг-Хейд в дни Зимней войны[46]. Вот и я тоже намеревался обрести убежище у ванов-ренегатов, предложив им в уплату свои умения. Увы, для этого я оказался слишком хорош. Моя слава далеко меня опередила. Во всех мирах меня знали как знаменитого Трикстера из компании богов; всем было известно, что это я добыл Одину его копье, Фрейру – корабль, а Тору – молот. Все знали историю о том, как благодаря мне в Асгарде были возведены каменные стены, а потом я обманул строителя, лишив его вознаграждения. На самом деле получалось, что я обманул всех – включая саму Смерть, – и в итоге никто не желал верить ни мне, ни моим деловым намерениям.

И я решил пока не спешить и жить спокойно. Была ведь кое-какая выгода и от жизни в Асгарде. Еда была хороша, вина сколько угодно, а уж какой вид оттуда открывался! Самый лучший в Девяти мирах. Я понимал, что, если начну войну с асами, то всего этого сразу лишусь, и жить мне придется в убогом походном шатре или горной пещере. И никакой тебе Идунн, способной исцелить любые раны, и никакой возможности оставаться вечно молодым с помощью ее яблок. Состаришься, завшивеешь вконец и будешь с тоской смотреть вверх, на Асгард, вспоминая, что мог бы иметь все на свете…

Нет, решил я. Мне это совсем ни к чему. Лучше жить как собака в Асгарде, чем как бог где-то еще. Так что пока есть смысл действовать тайно, по очереди подкапываясь под каждого из богов, сея меж ними разногласия, выискивая слабые места и постепенно разрушая их единство. А затем, когда власть богов зашатается и будет готова рухнуть…

Вот тогда и последует взрыв.

Начал я с Фрейи. Причины особой для этого не было, просто она казалась мне самым слабым звеном в этой цепи. Один питал к ней слабость, и я надеялся, если мой план сработает, и ему нанести глубокую душевную рану. В данном случае для меня было очень важно, что наша богиня красоты и страсти нежной чрезвычайно тщеславна. Кроме того, она невероятно любила всякие цацки и после моих приключений среди кузнецов-цвергов часто расспрашивала меня о том, какие сокровища я у них видел; особенно ее, разумеется, интересовали украшения с драгоценными камнями.

– Ну, расскажи что-нибудь еще, – просила она, лежа в изящной позе на обитой шелком кушетке и лакомясь фруктами, которые то и дело подносили ей служанки. Кстати, одной из служанок была та самая Сигюн, которая по-прежнему питала ко мне не просто интерес, но и более сильное чувство, которое, похоже, разгоралось тем сильней, чем меньше я на нее обращал внимания. По сравнению с Фрейей Сигюн, конечно, выглядела простушкой, и я догадывался, что Фрейя неспроста обзавелась подобной служанкой. Впрочем, сама-то богиня обладала поистине бесподобной внешностью: сливочная кожа, золотисто-рыжие волосы, а уж осанка и походка просто не поддавались описанию. Ее кошки[47] с янтарными глазами мурлыкали и льнули к ее ногам; казалось, даже воздух вокруг нее пропитан дивными ароматами. Никто – в том числе и я, скажу честно, – не смог бы до конца противостоять ее чарам; впрочем, я всегда предпочитал более дикий тип женщин, и потом, в данный момент на уме у меня были куда более важные вещи, чем романтические отношения с Фрейей.

– Ну, – начал я и сунул в рот виноградину, – сыновьям Ивалди, может, и не присудили звания лучших мастеров всех Девяти миров – хотя я по-прежнему готов с этим спорить, – но они, несомненно, самые искусные ювелиры и золотых дел мастера. Я уверен, и ты бы с этим согласилась, если б увидела их работы своими глазами. Я говорю о золоте, Фрейя. Об ожерельях, браслетах и прочих изделиях из золота, которые сияют, как солнечный свет. И, помнится, была там одна особенно красивая штучка – дивное ожерелье, какого ты никогда в жизни не видела. Оно обхватывает шею, как стоячий воротник шириной примерно с твой большой палец, и сделано из мельчайших звеньев такой тонкой работы, что переливается, как живое, повторяя каждый изгиб женской шейки; и потом, оно так чудесно отражает свет, что делает цвет лица поистине идеальным…

Фрейя сурово на меня глянула:

– Идеальным?

– Извини. Виноват. У тебя, разумеется, цвет лица и без того идеален.

Мне было смешно. Как же легко Фрейя проглотила наживку и попалась на крючок! Теперь лишь вопрос времени, когда именно она вздумает отправиться в Нижний мир за этим ожерельем. Я стал осторожно наблюдать за нею. Ждать, как я и предполагал, пришлось недолго. Однажды утром она покинула Асгард – причем ушла пешком, не взяв ни своей колесницы, ни хотя бы кого-то из горничных себе в помощь.

Фрейя быстро пересекла поле Идавёлль и углубилась в Железный лес. Я следовал за ней в обличье птицы, паря высоко в небе, и как только она в поисках сыновей Ивалди начала спускаться в Нижний мир, я превратился в блоху и упал прямо на пробор в ее волосах. Мне необходимо было выяснить, какого рода сделку она готова заключить с цвергами.

Я хорошо помнил, что даже у меня, когда я впервые оказался у них в мастерской, голова пошла кругом – так много было там прекрасных изделий из золота. Ну а Фрейя, которая ради красивых безделушек жизни не пожалеет, наверняка попросту разум утратит, увидев это богатство. Так и случилось, хотя в пещере по-прежнему стояла невыносимая вонь и от горна исходил страшенный жар. Зато ожерелье, разложенное на выступе скалы, сверкало, как солнце, и я заметил, как расширились от изумления и восторга глаза Фрейи, как она безмолвно раскрывает рот, не в силах вымолвить ни слова, как невольно тянет руку, желая коснуться золотой вещицы…

Сыновья Ивалди, казавшиеся лишь сгустками тьмы на фоне ярко-оранжевого свечения горна, смотрели на нее во все глаза. Я ведь уже говорил, что цверги всегда преклонялись перед красотой; но им еще не доводилось видеть никого, столь же прекрасного, как Фрейя. Настоящая богиня любви, истинное воплощение страсти. Я, кажется, упоминал, что даже Один, счастливо женатый на Фригг и отец троих сыновей[48], как известно, пускал слюни при виде красотки Фрейи, хоть и держал свои чувства в узде, старательно скрывая их ото всех. Впрочем, от Вашего Покорного Слуги ничего скрыть невозможно.

Но сыновья Ивалди явно не умели владеть собой, как наш Старик. Их темные глаза прямо-таки светились во тьме; да что там, у них едва ли не капала слюна!

Наконец вперед вышел Двалин.

– Чему я обязан столь…

– Сколько стоит это ожерелье? – быстро перебила его Фрейя.

– Оно не продается, – пожал плечами Двалин.

– Но я непременно хочу его иметь! – капризно заявила Фрейя. – Я вам золотом заплачу. Сколько пожелаете, столько и заплачу.

И снова Двалин пожал плечами:

– У меня и так золота более чем достаточно.

– Но хоть чего-то тебе не хватает? Что-нибудь тебе наверняка нужно! – Фрейя улыбнулась самой сладкой своей улыбкой и ласково коснулась плеча Двалина. – И потом, я была бы просто счастлива, если бы это ожерелье стало моим! Разве ты не хочешь доставить мне удовольствие?

Двалин кивнул – медленно-медленно, и его братья, словно желая его поддержать, шагнули ближе к нему. Я видел, как горят в темноте их голодные, полные вожделения глаза.

– О да, удовольствие я тебе доставить очень даже хочу, – сказал Двалин, и улыбка Фрейи стала еще шире. Она протянула руку и коснулась ожерелья; вплетенные в золотые звенья самоцветы так и сияли волшебным светом, созданным магией рун. Ожерелье казалось живым – гибкое, легкое, как маленькая золотистая змейка.