Рассказы из авторского сборника «Выкрикивается лот сорок девять» - Томас Пинчон

Время было уже позднее; лишь двое-трое туристов продолжали сидеть в разных концах зала. Виктория ничуть не устала, Гудфеллоу и Бонго-Шафтсбери спорили о политике. Через два столика от них изнывал от нетерпения официант. Хрупкое сложение и вытянутый узкий череп выдавали в нем копта; Порпентайн сообразил, что официант был единственным неевропейцем, которого он увидел за все то время, пока сидел здесь. Любой нехарактерный штрих надо немедленно замечать — Порпентайн промахнулся. Он еще не освоился в Египте; к нему легко приставал загар, и он избегал египетского солнца, словно малейший его след мог придать ему черты выходца с Востока. Страны за пределами Европейского континента волновали его лишь с точки зрения их влияния на судьбы Европы и не более; ресторан Финка для него мало чем отличался от забегаловки «У соседа».

Наконец компания встала, расплатилась и ушла. Виктория ускакала вперед через улицу Шерифа Паши к отелю. Позади них из проезда у Австрийского консульства с грохотом выехал закрытый экипаж, во весь опор промчался по Рю-де-Розетт и исчез во влажной тьме.

— Кто-то очень торопится, — заметил Бонго-Шафтсбери.

— Да уж, — отозвался Гудфеллоу. Затем обернулся к Порпентайну: — Увидимся на Каирском вокзале. Поезд уходит в восемь.

Порпентайн пожелал всем доброй ночи и вернулся в свое pied-a-terre[109] в турецком квартале. Такой выбор жилища ничему не противоречил; Порту[110] была для него частью западного мира. Он уснул, читая старенький потрепанный том «Антония и Клеопатры» и размышляя над тем, по-прежнему ли сильны чары Египта: его экзотическая нереальность, его странные боги.

В семь сорок он стоял на платформе вокзала и наблюдал за тем, как служащие компаний Кука и Гейза сваливают в кучу чемоданы и дорожные сундуки. За двумя рядами путей зеленел небольшой парк с пальмами и акациями. Порпентайн спрятался в тени здания вокзала. Вскоре подтянулись все остальные. Он заметил, как Бонго-Шафтсбери и Лепсиус обменялись едва уловимыми знаками. Подогнали утренний экспресс, и на платформе началась суета. Порпентайн проводил взглядом Лепсиуса: он догонял араба, который, видимо, упер его чемодан. Гудфеллоу успел включиться в действие. Его светлая шевелюра забилась на ветру, когда он метнулся через платформу; он догнал араба в дверном проеме, отобрал чемодан и сдал жертву пухлому полицейскому в тропическом шлеме. Получая поклажу назад, Лепсиус смотрел на Гудфеллоу своими змеиными глазками и молчал.

В поезде компания распределилась по двум соседним купе; Виктория, ее отец и Гудфеллоу оказались в том, которое примыкало к задней площадке. Порпентайн чувствовал, что в его обществе сэру Аластэру было бы уютнее, но он хотел проследить за Бонго-Шафтсбери. Поезд отправился навстречу солнцу в восемь ноль пять. Порпентайн полулежа слушал болтовню Милдред — она говорила о камнях. Бонго-Шафтсбери не проронил ни слова, пока поезд, проехав мимо Сиди Габер, не повернул на юго-восток.

Тогда он изрек:

— Ты играешь в куклы, Милдред?

Порпентайн уставился в окно. Он понял, что произойдет нечто неприятное. Он рассматривал процессию темных верблюдов с погонщиками, которая медленно двигалась по насыпи вдоль какого-то канала. Вдалеке виднелись белые паруса плывших по каналу барж.

— Играю, когда не ищу камни, — отозвалась Милдред.

Бонго-Шафтсбери продолжал:

— Могу спорить, что у тебя нет кукол, которые умели бы ходить, говорить и прыгать через скакалку. Или есть?

Порпентайн старался не отрывать взгляд от группы арабов, слонявшихся вдалеке на насыпи; они выпаривали соль из вод озера Мареотис. Поезд несся на всех парах, так что вскоре арабы растаяли вдали.

— Нет, — с сомнением в голосе отозвалась Милдред.

Бонго-Шафтсбери продолжал:

— Ты хоть раз видела таких кукол? Они очень красивые, часовой механизм внутри. Они все прекрасно умеют делать, потому что у них внутри механизм. Они не похожи на настоящих мальчиков и девочек. Настоящие дети плачут, плохо себя ведут, не желают слушаться. Куклы гораздо лучше.

Справа — хлопковое поле цвета охры и глинобитные лачуги. Иногда какой-нибудь феллах плелся к каналу за водой. Боковым зрением Порпентайн следил за руками Бонго-Шафтсбери: длинные, худые нервные кисти спокойно лежали на коленях.

— Наверное, они очень красивые, — отозвалась Милдред. Все-таки она понимала, что здесь кроется подвох: ее голос звучал нетвердо. Возможно, что-то напугало ее в выражении лица археолога.

Бонго-Шафтсбери продолжал:

— Хочешь увидеть такую куколку, Милдред?

Это было уже слишком. Он обращался к нему, Порпентайну, а девочку просто использовал. Но зачем? Что-то здесь было не так.

— А у вас она с собой? — нерешительно спросила девочка.

Порпентайн не удержался, оторвался от окна и взглянул на Бонго-Шафтсбери. Тот улыбнулся:

— О да.

Он подтянул рукав пиджака, чтобы снять запонку. Принялся закатывать рукав рубашки. Затем показал девочке обнаженную по локоть руку. Порпентайн отпрянул и подумал при этом: «Господь любит убогих». Бонго-Шафтсбери — псих. На внутренней стороне предплечья в кожу был вшит черный и блестящий миниатюрный переключатель; тумблер имел два возможных положения. Тонкие серебряные проводки отходили от клемм вверх по руке и исчезали под рукавом.

Дети, как правило, легко верят в ужасы. Милдред задрожала.

— Нет, — сказала она, — нет, ты не кукла.

— Я кукла, — улыбаясь, настаивал Бонго-Шафтсбери. — Милдред. Эти провода идут в мой мозг. Когда переключатель стоит в этом положении, я веду себя так, как сейчас. А если поставить вот так…

Девочка вжалась в стенку.

— Папа, — заплакала она.

— …То я работаю на электричестве, — успокаивающим тоном объяснял Бонго-Шафтсбери. — Просто и ясно.

— Перестань, — перебил Порпентайн.

Бонго-Шафтсбери резко повернулся к нему.

— Почему? — прошептал он. — Почему? Из-за нее? Тебя волнует ее испуг, да? Или из-за себя самого?

Порпентайн предпочел отступить.

— Не следует пугать ребенка, сэр.

— Общие принципы. Да иди ты.

Казалось, он обиделся и вот-вот заплачет.

В коридоре раздался шум. Это звал на помощь Гудфеллоу. Порпентайн вскочил, отпихнув Бонго-Шафтсбери, и выбежал из купе. Дверь на площадку вагона была распахнута; перед ней боролись, вцепившись друг в друга, Гудфеллоу и незнакомый араб. Порпентайн увидел, как блеснул ствол пистолета. Он подался вперед, осторожно, крадучись, выбирая выгодную позицию. Улучив момент, когда шея араба оказалась достаточно открытой, Порпентайн нанес ему резкий удар в горло, прямо по кадыку. Араб рухнул на пол. Гудфеллоу схватил пистолет. Тяжело дыша, откинул волосы со лба.

— Уф.

— Тот же? — спросил Порпентайн.

— Нет. В железнодорожной полиции ребята сознательные. Да и различать их, знаешь, можно. Это другой.

— Тогда не выдавай его. — Он взглянул на араба. — Ауз э. Ma тхафш минни.

Араб повернулся к Порпентайну, попытался улыбнуться, но в глазах у него был ужас. На горле синела отметина. Он не мог выдавить ни слова. Появились встревоженные сэр Аластэр и Виктория.

— Наверное, это друг того парня, которого я схватил на вокзале, — непринужденно объяснил Гудфеллоу. Порпентайн помог арабу подняться на ноги.

— Рух. Вали отсюда. Чтоб больше тебя не видели.

Араб отвалил.

— Вы что, его отпустите? — возмутился сэр Аластэр.

Гудфеллоу отличался великодушием. Он выдал небольшую речь на тему милосердия и соблюдения заповеди «подставь вторую щеку», что было благожелательно воспринято Викторией, зато ее отца чуть не стошнило. Все разошлись по своим купе; впрочем, Милдред изъявила желание остаться с сэром Аластэром.

Полчаса спустя поезд прибыл в Даманхур. Порпентайн увидел Лепсиуса, который ехал на два вагона впереди, а теперь вышел и направился в здание станции. Вокруг раскинулись зеленые просторы дельты. Через пару минут появился тот самый араб и рванул наискосок к дверям буфета; там и столкнулся с Лепсиусом, выносившим бутылку вина. Араб потирал след на шее и, по всей видимости, пытался что-то сказать Лепсиусу. Агент свирепо посмотрел на него и дал подзатыльник.

— Вот тебе весь бакшиш, — заявил он.

Порпентайн уселся поудобнее и закрыл глаза, даже не взглянув на Бонго-Шафтсбери. Ни звука не издал. Поезд снова тронулся. Итак. Что же для них чистота? Это отнюдь не соблюдение Кодекса. Выходит, они изменили курс? Игра не по правилам еще никогда не была настолько откровенной. Означало ли это, что встреча в Фашоде окажется важной, может, даже решающей? Он открыл глаза и взглянул на Бонго-Шафтсбери, который углубился в книгу: «Промышленная демократия» Сидни Джей Вебба[111]. Порпентайн пожал плечами. В былые времена его собратья учились ремеслу на практике. Изучали шифры — разгадывая, таможенников — дурача, а противников — убивая. Новое поколение читало книги: это были юнцы, напичканные теорией и (как он понял) верившие лишь в совершенство своего внутреннего механизма. Он вздрогнул, вспомнив переключатель, вживленный в руку Бонго-Шафтсбери и напоминавший насекомое-паразита. Молдуорп, похоже, был самым старым действующим агентом, но в вопросах профессиональной этики они с Порпентайном относились к одному поколению. Порпентайн сомневался, что Молдуорп одобрил бы сидящего напротив молодого человека.