Навстречу Христу. Сборник статей - Протоиерей Александр Мень

В таком мироощущении мысль о том, что «мир во зле лежит», должна казаться кощунством. Единственная задача человека — это включиться в вечный ход мирового круговорота, ибо в этом — его спасение и счастье на земле.

Общественный уклад и образ жизни у древневосточных народов был проникнут магией и ритуализмом не меньше, чем у народов примитивных. Обряды, традиции, священные запреты — все это безраздельно господствует в жизни древней Месопотамии, Египта, Индии, Китая. Власть шумерийского энси, египетского фараона или китайского вана занимала определенное и незыблемое положение в мировом космическом строе, она считалась абсолютной, патриархальной и священной.

Наиболее слабым местом в магическом миросозерцании являлось пренебрежение к человеческой личности, которая как бы терялась в общем хоре священнодействующей вселенной. В результате, в некоторых древневосточных религиях стала тускнеть даже вера в бессмертие души, заменяясь бессмертием рода. Личность человека была подавлена величием и могуществом Божественного Начала, такого далекого и недоступного. Но тоска о бессмертии и вместе с тем тоска о Боге Живом, Который мог бы отозваться на мольбу человека, особенно остро проявлялась, когда ритуальное миросозерцание переставало удовлетворять. Как протест против него, возникают пессимизм и скептицизм. В древневавилонской поэме о Гильгамеше — герое, искавшем бессмертия и не нашедшем его, звучит подлинный вопль отчаяния. Страх смерти крадется за героем подобно тени и нигде не оставляет спокойным его дух. Особенно ярко жажда вечной жизни отразилась в культуре долины Нила. Египтяне буквально штурмовали страну «незаходящего солнца», созидая гробницы и пирамиды — вечные дома, мумифицируя тела умерших, не желая отдавать смерти ничего; они снабжали покойника всем необходимым для жизни, надеясь, что он и в загробном мире будет властвовать или трудиться, обрабатывать поля и любоваться цветами. Но в знаменитой «Беседе разочарованного» (ок. 2000 г. до Рождества Христова) человек отрекается от этого бессмертия гробниц, проклинает несовершенство жизни и объявляет заупокойный ритуал бессмысленным. Он зовет смерть как избавительницу от страданий, что бы ни ждало его за гробом.

В древневосточных религиях с начала II тысячелетия до Рождества Христова одновременно с мрачным пессимизмом мы видим первые проблески истинного бого-познания. Мы находим их уже в молитвах Египта, Индии и Вавилона. Среди развалин месопотамского города Ура — родины Авраама — была обнаружена надпись, прославляющая Единого Бога, Творца неба и земли, Защитника, Отца и Хранителя всей вселенной7.

В Египте была сделана попытка возвыситься над политеизмом и обратиться к поклонению Единому Богу. Попытка эта связана с именем знаменитого фараона-реформатора Эхнатона (1419–1400). Этот замечательный человек, которого не случайно называли «первым индивидуалистом в истории», пользуясь своей властью, ввел в Египте возвышенную религию единого бога Атона, символом которого стало изображение солнечного диска с лучами, оканчивающимися руками. Юный царь с энтузиазмом, достойным пророка, стал проводить свою реформу; над страной звероподобных богов пронеслось новое веяние. Эхнатон мечтал разрушить закоснелые ритуальные формы и традиции, предоставить свободу творчеству и религиозному вдохновению; он хотел возвысить женщину и изменить патриархальный уклад египетской семьи. Наступил величайший расцвет египетского искусства; великие художники Юти, Бек, Тутмос создавали непревзойденные шедевры живописи и скульптуры. Сам царь слагал поэтические гимны в честь Атона, близкие по форме и по духу к библейским псалмам8. Он сам был жрецом Единого Бога, его избранником и пророком. Имена старых богов предавались забвению и стирались со стен храмов.

Но могущественное фиванское жречество немедленно после преждевременной кончины фараона-реформатора приложило все усилия для того, чтобы искоренить новую веру. Эхнатон был объявлен «еретиком», и таким образом религия Атона не пережила своего основателя. Старые традиционные формы восторжествовали над новыми прозрениями: Эхнатон уподобился птице, поющей задолго до восхода солнца. Но русло истинного богопознания в Египте уже не высыхало.

В последние годы своего правления Эхнатон получал тревожные письма от своих вассалов из Ханаана, в которых сообщалось об усилении напора кочевников, так называемых «хабири». Одному из племен этих воинственных пришельцев было суждено пронести через историю факел истинного единобожия.

В середине I тысячелетия до Рождества Христова в религиозной истории мира наступает большой перелом. От Китая до Эллады, в центрах самых различных культур выступают пророки, учители и мыслители, провозвестники той стороны Вселенской Истины, которая им открылась. Это движение, начатое против магического ритуализма, не достигло полной победы, однако оно подготовило ту духовную среду, в которой стало возможным восприятие христианства.

В некоторых случаях религиозные учители и мудрецы пытались не просто отвергнуть старый ритуализм, а переосмыслить его. Так, в Китае Конфуций, провозглашая необходимость обрядов и почитания предков, стремился в то же время придать ритуалу этико-социальный смысл, в противовес магическому.

Умственному взору другого китайского мудреца, Лао-Цзы, предносилась вечная и неизменная Субстанция — «Дао». Она неопределима и таинственна, ее можно считать Матерью вселенной, она — основа всех вещей. Истинный мудрец должен уподобиться Дао. Он должен освободиться от желаний, не должен искать правды далеко; он познает ее, погружаясь в себя в блаженном созерцании.

В Индии пришельцы арьи (арийцы) принесли с собой религию, близкую к древнему единобожию. Гимны Риг-Веды поражают своей глубиной и возвышенностью. Молитвы, обращенные к богу неба Варуне, могут быть поставлены в один ряд с величайшими произведениями мировой религиозной поэзии. Древнее же население Индии исповедовало ярко выраженный политеизм. От смешения этих двух религий возник «индуизм», который населил мир несметным количеством многообразных божеств и духов. Эти духи и боги создавали иллюзию того, что мы называем материальным миром, и в то же время сами были лишь воплощениями единого Мирового Начала — Брахмы, или Атмана. Это Начало, подобно Дао, непознаваемо. Только через отказ от чувственных представлений и образов, через аскетизм, можно к нему приблизиться.

В «Упанишадах» индийская мысль приблизилась к той великой истине, что глубинная сущность Божественного Естества не поддается никаким рассудочным определениям, кроме отрицательных, наш язык бессилен определить Божественную Сущность. Эта мысль имелась и в античном богословии и была развита в богословии христианском, получив наиболее яркое выражение у Дионисия Ареопагита, каппадокийцев, Максима Исповедника и Григория Паламы.

В той же Индии Сидхарта Гаутама, прозванный Буддой, то есть Просветленным (ок. 560 — ок. 480), пораженный зрелищем царивших в мире зла и страданий и поставивший перед собой задачу разрешения острых и волнующих вопросов — где правда и справедливость? в чем истина и смысл жизни? какому Богу молиться, на какие обетования надеяться? — после долгих лет исканий и раздумий выступил с проповедью своего учения, возвещавшего «четыре всемирных истины»: в мире царят зло и страдание; причина их в неудовлетворенности человеческих желаний; лишь пресечение желаний может спасти от страданий; истинный путь к блаженству — это избавление от желаний.

Учение Будды ценно не призывом к пресечению желаний, а своим отрицанием социального неравенства, призывом к милосердию и миру, своим гуманным отношением даже к бессловесным.

Одновременно с Буддой в Персии выступил Зороастр, или Заратустра (650–570), который остро ощущал непрерывную борьбу зла и добра в мире и поэтому учил о существовании двух полярных богов: Ормузда — бога света и добра, и Аримана — бога тьмы и зла. Человек должен содействовать Ормузду в его извечной брани против Аримана; в этом — его, человека, высшее призвание. Таким образом, мы видим у Зороастра понимание Бога как активного, действенного благого Начала, как Высшего Добра. Но то, что он уравнивал силы добра и зла, делало его учение несовершенным.

Среди мировых учителей, выступавших в последнем тысячелетии до Рождества Христова, исключительное место принадлежит мыслителям Эллады. С пафосом, который можно, пожалуй, сравнить только с пафосом библейских пророков, такие философы как Ксенофан и Гераклит Эфесский обрушивались на примитивный политеизм народных верований. Отвергнув эти верования, философы Греции обратились к поискам той Вечной Основы, которая зиждет космос. Восприняв из Египта и Вавилона математику и астрономию, греческая наука быстро развивалась, и перед взором человека вместо прежнего крошечного мирка возникала огромная и разумно-математически устроенная Вселенная. Поэтому философы не могли более ограничиваться простым отрицанием богов или утверждением, что хаос атомов, огня или воды родил мир. Гераклит один из первых заговорил о мировом Разу-ме-Логосе — зиждителе и двигателе всего. Логос слит с природой, но, в отличие от ее текучести и многообразия, он неподвижен и постоянен. В поисках Абсолютного еще дальше пошел Анаксагор (500–428). Он уже отделял Мировой Разум от Природы, которая, по его словам, сама по себе навсегда осталась бы хаосом. Своей вершины религиознофилософская мысль древней Греции достигает в учении Платона (42*7-347).