Отцы наши - Уэйт Ребекка

— Даже если и помнят, никто тебя не попрекнет. Томми отпил еще чаю и внезапно сказал:

— Я знаю, что причиняю тебе неудобство. Спасибо, что приютил.

Малькольм поставил кружку на стол и посмотрел на Томми.

— Никаких проблем, — ответил он.

Томми быстро кивнул.

— И я знаю, что сказал, что уеду. Через неделю или около того.

Малькольм какое-то время молчал, пытаясь собраться с мыслями.

— Никто тебя не гонит, — наконец произнес он. Томми посмотрел ему в глаза.

— Я не собираюсь оставаться тут навсегда. И даже на несколько месяцев. Честное слово.

— Все в порядке.

— Просто, — Томми запнулся и потер рукой лицо. — Мне больше некуда идти. — Малькольм не сразу понял, что на это ответить, однако Томми снова быстро заговорил: — Но я со всем разберусь. Просто мне нужно время. Еще немножко времени.

Малькольм представил свою жену и с ее помощью нашел нужные слова:

— Ты можешь жить здесь столько, сколько тебе нужно, Томми.

И хотя Малькольм ничего не спрашивал, Томми стал говорить. Не глядя на Малькольма, он сказал:

— Я жил в Лондоне с Кэролайн. Мы довольно долго были вместе. Четыре года. Я думал, что, может быть, в этот раз… Но потом все пошло не так. Я все испортил. И я не знал, что делать.

Когда Малькольм понял, что Томми больше ничего не собирается добавить, он сказал с уверенностью, которой на самом деле не чувствовал:

— Тебе нужно отдохнуть. Вот в чем дело.

— Да, — опустил глаза Томми. — Именно так.

— Мне жаль, что у вас так вышло. Ты?.. Она была хорошей?

— Да, — пробормотал Томми. — Я ее любил.

Малькольм кивнул. Он подумал о том, как ему не хватает Хизер, как он все не может забыть ее.

— Займемся-ка ужином, — предложил Малькольм. — Лазанья подойдет?

— Да, — ответил Томми и быстро встал из-за стола. — Я нарежу лук. — Он взял разделочную доску и нож, достал лук и уселся обратно за стол. Крутя луковицу в руке, он сказал безо всякой связи с предыдущим: — Откуда вообще у Хизер хрустальный петух?

От удивления Малькольм громко рассмеялся.

— Это был свадебный подарок от какой-то из тетушек. Думаю, она была рада, что ему пришел конец.

Томми кивнул и начал резать лук.

11

— Я вчера видела Томми, — сказала Фиона мужу на следующий день. Она отложила книгу и стала наблюдать за его реакцией. Почему-то ей очень не хотелось говорить об этом вчера, не хотелось призывать образ Томми в свой дом — настолько она была потрясена этой встречей.

Гэвин откликнулся, едва оторвавшись от газеты:

— Да? И как он?

— Нормально, — ответила Фиона со злостью, хотя и не могла бы объяснить, отчего злится. — Кажется, нормально. Мы довольно долго болтали.

— Хорошо.

Ничего хорошего, подумала Фиона. Ничего хорошего.

— Я рад за Малькольма, что Томми вернулся.

— Малькольм его не знает. И никто из нас.

— Не глупи, — сказал Гэвин, возвращаясь к чтению. — Он вырос здесь. Он один из нас.

— Ты разве не помнишь, что он вытворял? — воскликнула Фиона. — Он себя не контролировал. Под конец это было просто страшно.

— Да нет же.

— Он напал на меня, — настаивала Фиона.

— Ничего подобного, дурочка.

— Он швырнул в меня эту штуку. Разве ты не помнишь? Он мог меня убить.

— Мне кажется, ты немножко преувеличиваешь. Она яростно молчала.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал Гэвин, — и это несправедливо.

— И о чем же я думаю? — спросила она.

— Ты думаешь, что он как отец.

— Ну, возможно, так и есть.

— Нет, Фиона.

Они замолчали. Фиона решила, что Гэвин больше ничего не скажет, но тут он положил газету на колени и произнес:

— На самом деле я их тоже видел. Утром. У пристани.

Вот вечно он так: самое важное откладывает напоследок.

— Правда? — удивилась Фиона. — Ты говорил с ними?

— Ну, — ответил Гэвин. — Я их пригласил на ужин. Как раз собирался тебе сказать.

Фиона хотела уже снова взяться за книгу, но после этих слов застыла.

— Ты что сделал?

— Пригласил их.

— Не спросив меня? Зачем ты это сделал? Гэвин пожал плечами.

— Я подумал, что будет невежливо их не позвать. И это же только ужин, и все.

— Я не хочу, чтобы он сюда приходил, — отрезала Фиона.

Гэвин изучающе посмотрел на нее.

— Фи, — наконец произнес он. — Ты должна перестать… так относиться к Томми. Это была не его вина.

— Я к Томми «так» не отношусь, — холодно сказала Фиона. — Но я бы хотела, чтобы моим мнением интересовались, когда дело касается ужина, который я приготовлю в собственном доме для кого-то, кого мы едва знаем, в конце-то концов.

— Вот я и спрашиваю твоего мнения, — преувеличенно терпеливо ответил Гэвин, — сейчас. Ты можешь назначить день. Я сказал, что мы созвонимся и договоримся.

Фиона молчала.

— Ну и что может случиться, дорогуша? — спросил Гэвин в своей обычной шутливой манере, которая всегда так злила Фиону. — Думаешь, он придет и всех нас зарежет?

— Это не смешно, — повысила голос Фиона. — Ты говоришь ужасные вещи. Я не понимаю, как ты можешь шутить про такое.

— Это случилось больше двадцати лет назад, — ответил Гэвин невозмутимо. — Чудовищная история, но что поделаешь. Жизнь продолжается.

Он ничего не принимает всерьез, заключила Фиона, наблюдая за тем, как Гэвин снова принялся за газету. И никогда не принимал. Но ведь именно за это она его и полюбила, да? За то, как легко он относится к жизни, какой он благоразумный и практичный. Ее собственная семья всегда любила театральные эффекты. Фиона бесилась оттого, что ее мать превращала все в драму, что она всюду совала нос, во все влезала. В девятнадцать Фиона сбежала в крепкие объятия Гэвина. Но вот в чем проблема. То, что мы делаем, будучи взрослыми, почти всегда зависит от нашего воспитания, так что мы женимся на своих противоположностях в тщетной попытке сбежать от семьи, не сознавая, что уже слишком поздно. Семья укоренилась в нас, так что в один прекрасный день мы подходим к зеркалу и видим в нем нашего отца или мать, которые ждали своего часа, а теперь вылупились из нашей кожи, как откормленный паразит. Фиона перестаралась, выбрав Гэвина, и теперь, через много лет, обнаружила, что они не только не притерлись друг к другу, но, наоборот, их различия стали более выраженными. Разумеется, Гэвин тоже это знал, он знал, что ему следовало жениться на ком-то более практичном, вроде Хизер или Кэти. Фиона была достаточно проницательной, чтобы понимать, как она его временами бесит, сколько труда ему стоит проявлять к ней терпение.

И еще Стюарт, пожалуй больше унаследовавший от нее, чем от Гэвина, взбалмошный и ранимый, он, кажется, никогда не хотел их навещать. Она беспокоилась за него и знала, что и Гэвин тоже беспокоится. Она боялась, что он несчастлив. Развод был болезненным, и она не была уверена, что Стюарт полностью от него оправился. С детьми он редко виделся, хотя Джоанна никаких препятствий ему не чинила. А Фиона с Гэвином их и вовсе почти не видели. Новая жена Стюарта Люси целыми днями работала и детей не хотела. Фиона считала себя виноватой во многих неудачах сына, потому что родители, в особенности матери, обычно в этом виноваты (Гэвин не слишком ей помогал, ему было все равно). Но где-то в глубине души она винила Бэрдов в том, что Стюарта нет на острове, хотя умом понимала, что никакого отношения та история к ее сыну не имеет.

Но Бэрды принесли на остров ужас, это правда. И Фиона винила их, в первую очередь Джона, но и Катрину, и даже Томми, потому что он был живым свидетельством, потому что он знал что-то, чего они не знали, видел то, чего никому не положено видеть, а теперь он снова здесь, бродит среди них, как призрак.

— Я помню, как он сидел напротив, — произнес вдруг Гэвин, и она вздрогнула. — Джон, я хочу сказать. Вы с Катриной болтали на кухне, а мы с Джоном были здесь. Пили виски.

Фиона вспомнила, как внимательно Джон смотрел на нее, когда расспрашивал ее о делах. Он умел слушать — действительно умел. Он вникал в малейшие перипетии ее жизни. К концу он, должно быть, стал другим.