Мертвые мухи зла - Гелий Рябов

Ильюхин от такого потока дар речи потерял и только смотрел во все глаза - где еще такое увидишь?

Ушел, не попрощавшись. Подумал: "Все мы здесь - дерьмо. Но ведь даже оное разной напряженности бывает. Этот - совсем бесформенный. А с другой стороны? На таких стоим..."

Доклад прошел гладко. Юровский добрил. По поводу фразы "если что - мне смерть" долго смеялся и вытирал слезы.

- Однако ты нашелся идеально! Я бы не нашелся. Молодец! Они поди заплакали?

- Было.

Юровский снова схватился за живот, закашлялся и пошел в угол, где стояла урна - отхаркиваться. Внезапно посерьезнев, сказал:

- Сейчас поедем в академию штаба этого... Найдешь полковничка.

- А... потом? - Ильюхин почувствовал недоброе.

- Суп с лягушкой. Пошли...

Но ехать не пришлось. Полковника увидели у входа, он препирался с часовым.

- Вот, товарищ Юровский, - пожаловался тот, - прет и прет, как будто у нас здесь штаб чехословаков...

- Что у вас? - без интереса в голосе спросил Юровский.

- Понимаете... - зашептал полковник, косясь на входящих и выходящих, вы тогда так со мною поговорили, что многие видели. Некоторые приходили сюда, к "Американской", и выяснили, что люди тогда были от Чека. Меня подвергают остракизму, я не могу переступить порог!

- Вам боле не потребуется... - Юровский повернулся к Ильюхину. Отвезешь туда, где он сможет переждать хоть до второго пришествия...

- Очень благодарен! - обрадовался полковник. - Мне все равно нельзя вернуться, а вещи... Какие могут быть вещи в наши скорбные дни!

С нарастающей тоской Ильюхин усадил полковника в дежурную пролетку, бросил извозчику "Поехали!" и мрачно замолчал. Что теперь делать? Что? Он не знал этого.

- А... а куда мы? Где я смогу переждать? - встрепенулся полковник.

- Есть одно место... - отозвался сквозь зубы. - А... что такое этот самый... ну, слово мудреное вы произнесли?

- Остракизм? - обрадовался полковник. Видимо, в нем снова проснулся преподаватель, учитель. - Это по-гречески - черепок. Много тысяч лет тому назад в Греции, в Афинах, народное собрание изгоняло неугодных на десять лет. Их имена писали на этих черепках. Вы все поняли?

- Понял. Только теперь будут изгонять навсегда. Вы - нас. Мы - вас. Поняли?

- Нет. Пожалуйста, поподробнее.

- Просто все. Примиритесь вы, из прошлого, с нами, за которыми будущее?

- А может быть, оно - за нами? - усмехнулся полковник.

- Тем более...

- Куда править? - повернул голову извозчик.

- К железной дороге правь. Слева от вокзала - пакгаузы. Туда и правь...

- Пакгаузы? - дернулся полковник. - Но... зачем?

- Затем.

Всю оставшуюся дорогу ехали молча. Кажется, пассажир начал догадываться.

Когда впереди возникло красное здание вокзала, Ильюхин приказал:

- Стой. И уезжай. Больше не нужен.

Извозчик хлестнул лошадь и с ужасом на лице - тоже все понял умчался.

- Теперь.. куда? - Лицо полковника пошло белыми пятнами.

- За мной...

Миновав пакгаузы, вышли к железной дороге. Ильюхин поискал глазами и, заметив вдалеке путевого обходчика, приказал:

- Ждать меня здесь. Ни шагу! - и побежал к служащему.

Тот поднял глаза от рельсов и, покачивая здоровенным ключом, спросил:

- Чего?

- Вот две золотых десятки... - Ильюхин раскрыл ладонь, на ней скучились два императорских профиля. Позаимствовал на одном из первых своих обысков еще в Петрограде. - Ты сейчас принесешь штаны, куртку, ремень, рубаху и обувь, все старое и форменное, получишь эти деньги и забудешь все, как сон.

Глаза обходчика влажно и жадно блеснули.

- Дай-ка... - Покачал на своей черной ладони монеты, они теперь засверкали особенно ярко. - Вор, что ли? Или анархист? От Чека несесся?

- Вали. Неси. Одна там, другая - здесь.

Наверное, профиль царя обходчик держал в руках первый раз в жизни. Его словно ветром сдуло...

"Вот... - подумал Ильюхин. - Учили - "не укради". А получается, что и от краденого может быть толк. Истинное противоречие..."

Запыхавшийся железнодорожный служащий примчался с грязным замасленным мешком за спиной, восторгом в глазах и холопской усмешечкой на обветренных губах.

- Как велели... А я от щедрот своих еще добавил и справку эту... У меня новая есть... - Протянул мятую истертую бумажку, Ильюхин прочитал: "Дана Авдухину Ермолаю Тимофеевичу в том, что оный Авдухин является служащим 118 дистанции пути в качестве путевого сторожа". Стояла малограмотная подпись, но печать, похоже, была настоящая.

Отдал монеты, услышал в спину благодарственное: "не попадись, любезный!" - и быстрым шагом направился к полковнику. Тот ждал в полнейшем недоумении.

- Вот... - Отдал мешок и справку. - Переодевайтесь. Старую одежду мне. Потом - на станцию и первым же поездом - со всех ног! Иначе вас подвергнут этому самому... Остракизьму.

Полковник заплакал. Он рыдал по-женски, всхлипывая и размазывая слезы по небритому лицу, давно нестриженные волосы разлетелись от ветра в разные стороны, и стал похож бывший преподаватель академии на святого с иконы, виденной Ильюхиным когда-то в детстве...

- Храни тебя Бог, служивый... - выдавил сквозь спазмы. - Выходит, бородастенький этот приказал меня... в расход?

- Выходит, так... Если что - обо мне ни слова!

- А письма... письма как же? - забеспокоился чудом воскресший. - Здесь же мало кто знает язык галлов...

- Это ничего... - почти ласково отозвался Ильюхин.

Потом он взял мешок - уже с офицерской одеждой, отошел за стену пакгауза и аккуратно поджег. Задымило, пламя на глазах уничтожало офицерский костюм. "Так и Россия наша дымом уйдет... - подумал горько. - И сколько еще душ призовет Господь по злобе нашей и ненавистности..."

Юровскому доложил четко и кратко. Тот выслушал и кивнул.

- Письма станет теперь писать... другой человек. Я бы мог и назвать, да в таком деле лучше не надо. Твоя забота проконтролировать царишку. Как он? Поверит или что? Предстань перед ним как бы шпионом от "бывших". Посоветуй поверить: мол, единственный способ спастись - бежать.

- А когда оне поверят, - подхватил, - и в ихних ответах прочтется уверенное желание, тогда - всех к стенке, письма - во все газеты мира, во все страны, и кто тогда обвинит товарища Ленина?

Юровский посмотрел дружелюбно, почти с любовью. Так смотрит учитель на своего ученика после точного и удачного ответа.

- Я тебе говорил: далеко пойдешь... Не покидай ДОН. Я ведь вынужден и в Чека находиться. Комендант - комендантом, а контрреволюция в городе и уезде - тоже подняла голову. К развязке идет...

- Сдадим Екатеринбург?

- Чехословакия, армия генерала Войцеховского... А у нас пока - пенки с молока. Но ты не горюй, товарищ. Наша все равно возьмет!

В столовой было пусто: ужин давно закончился, Романовы, доктор Боткин и прислуга разошлись по комнатам. Ильюхин подошел к зеркалу над камином. Оно мерцало странным неземным светом, словно окно в мир иной. Прижался лбом к холодному стеклу - там была бездна, а в ней, словно бледное воспоминание о мире сущем, - его, Ильюхина, воспаленное лицо с безумными глазами обитателя скорбного дома. "Однако... - подумал. - Довела служба... На товарища Войкова или там Голощекина посмотреть - они будто из бани только что вышли. А ты, брат, - как тот сеятель, что вышел сеяти семена свои, только ветер разметал все труды... И не будет урожая, и никто не насладится плодами земными. Скорбь, страдание и слезы - вот что впереди..."

Надо идти домой... В скучный сиротский приют. Войков любит говорить о том, что революционеру дом не нужен. Мол, отечество нам всем - весь мир. А дом... Это удел буржуазов. Но ведь сам обретается в барском особняке? И кушает стерлядок в соусе.

Скрипнула дверь великих княжон, на пороге появился Николай. Был он в нижней рубахе, взъерошенный, мятый, в глазах даже не беспокойство - испуг.

- Я так и понял, что это вы... - сказал тихо и протянул листок. Мелкие буквы, чужой язык - да ведь это...

- Письмо? - спросил шепотом. - От кого?

- Подписано - "офицер", - Николай пожал плечами. - Зайдем сюда, дочери уже спят, так что ничего... По этикету невозможно, да ведь какой теперь этикет. Только тише, хорошо?

Кивнул в ответ, вошли, под иконами горели лампады, сумрачно было, ни лиц, ни фигур - там, на кроватях.

- Вам незнаком этот почерк? - спросил Николай.

- Нет. Что в письме? Я смотрю - листок тетрадный, двойной. Просили отвечать на втором листке?

- Откуда... вы знаете?

- Все же, что в письме?

Растерянно пожал плечами.

- Нужно-де, чтобы одно из окон было отклеено, чтобы в "нужный момент" и прочее... Автор клянется Богом и совестью, что сделает все для нашего спасения...

- Отвечайте. Только не слишком обстоятельно. Отвечайте так, чтобы вас невозможно было заподозрить в желании убежать. Вы поняли, Николай Александрович?

- Я понял, понял, а вы что же - догадались, что отвечать надобно на втором тетрадном листке, причем не отрывая его?

- Догадался. И вы бы догадались. Не отрывая - это для того, чтобы при обыске у вас не нашли этого послания. А самое главное... - Задумался: говорить или нет? Может быть, подождать? - Самое главное в том, что в руках отправителя должны собраться все письма "офицера" и все ответы... вашего величества...