Художник - шприц - Николай Иовлев

- Держи.

- Зачем это нам?

- Я сказал-бери! Хватит п...! - матом.

Всучивает мне автомат. Лучше не дергать этого психа. У него - нервный стресс. Выхватывает из пирамиды второй ствол. Что ж, он опять прав. Все не с пустыми руками возвращаться. Автоматы - тоже пожива, их можно превратить в деньги, а деньги - в ширево.

Уходим по вишнево-черному, как запекшаяся кровь, коридору, - с автоматами наперевес, и кажется, будто все это происходит не со мной, словно сижу я в кинозале и наблюдаю за действиями героев хренового фильма.

Конец коридора. По лестнице - вниз.

Конец лестницы. По коридору - до конца.

В каморке завхоза Балда раскапывает ножовку и отмахивает деревянные приклады. Теперь автоматы - укороченные. Как у десантников.

Наш наблюдательный пункт - в заброшенном до подхода капремонта доме. Комната с камином, который скоро выдернут с мясом. Решетку уже вырвали. Пол загажен битым стеклом, окурками, в углу - куча человеческого дерьма, ободранные со стены клочья обоев, посередине - старые женские штиблеты с толстыми каблуками. Через стекло, опыленное мутно-пепельным налетом, просматривается аптека. Обкомовская аптека. В ней есть все, абсолютно все, любые редчайшие лекарства. Потому что она - обкомовская.

Балда смотрит на часы.

- Без десяти. Помолиться, что ли, перед смертью? А, все равно некрещеный - не поможет.

Мы наряжены в рабочие спецухи. Пропитанные цементной пылью, местами продранные, в заплатах. Мои штаны, судя по выгоревшим внутренностям, были когда-то защитного цвета, куртка - желтой. Снаружи они - грязно-серые. Их где-то раздобыл Балда.

Дверь аптеки почти не замирает. Недужные входят и выходят беспрерывно. У поребрика - черная "Волга". С шофером. Вот и патрон. Усаживается. Поехали.

Балда смотрит на часы.

- Пора.

Нахлобучивает поцарапанную монтажную каску голубого цвета - дополнение к форме строителя. Моя каска - белая, с пятном застывшей желтой краски. Затягиваю ремешок на подбородке. Страшно. В коленях - пульсация. Мало вмазалнсь, нужно было бы еще, но больше - не было. Эликсир жизни кончился.

- Проверь намордник.

Опускаю руку в карман куртки, нащупываю мягкий респиратор.

Балда разворачивает полотенце. Автоматы. Прячем под спецовками, заправив стволами в штаны. Балда подхватывает за ручки большой кожаный саквояж.

- Пошли.

Выходим из комнаты, спускаемся по лестнице, покрытой шелухой штукатурки. С усилиями переставляю непослушные ноги. Тащу свою душу.

Немного не дойдя до входа в аптеку, Балда взглядывает на часы. Придерживает меня за руку.

- Подожди. Еще - минута.

Минута до обеда. Уже никого не впускают, дверь работает только для выходящих. Там, внутри, возле нее стоит бабулечка в белом халате. Дважды проверяли. Сейчас по радио пропищат сигналы, возвещающие наступление обеда, кассирша захлопнет аппарат - и все уйдут в подсобку, а бабулечка, выпроводив последнего клиента, лязгнет задвижкой.

- Пошли. Если даже кто остался - плевать.

Мы у двери. На стекле - белые буквы: часы работы. Запахи лекарств просачиваются на свежий воздух. Жесткий автомат режет ребро. Холодит живот. Балда поворачивается к проспекту. Зажав меж ног каску, напяливает респиратор. Копирую его движения. Его уверенность. Скрипит дверь, сейчас выйдет один из последних посетителей. Если он - последний, бабка не откроет больше, на наши просьбы - тем более. Если дать посетителю возможность отойти от аптеки - бабка успеет закрыть дверь. Если перехватить дверь в момент затворенья, посетитель станет свидетелем и тут же забьет тревогу. Заколдованный круг. Черт побери, не предусмотрели таких элементарных проколов. Но Балда уже принял решение. Видимо, единственно верное. Схватившись одной рукой за дверь, а другой - за косяк, грудью вдавливает выходящего. Обратно. Я напираю сзади.

- Ложи-и-ись!!! - вопит Балда, едва мы оказываемся в настоянном вонью медикаментов помещении. Вырвав из-под задранной вверх куртки автомат. Балда клацает затвором и направляет дуло на ошарашенного мужика в черном костюме. Я закрываю дверную щеколду. Бабка еще не успела испугаться.

- Ложись, ... !!! - Балда поводит стволом автомата по сторонам и, не давая опомниться служащим в подсобке. бросается туда, с ходу перевалившись через витрину - на спине, как выдрессированный каскадер. Шлепающие по кафелю подошвы. Бряцанье затрора. Вселяющий ужас вопль:

- Р-руки-и-и!!! всем-к стене-е-е!!! к стене-е-е-е!!! стреляю без предупреждения! р-руки за гол-лаву! бы-ыстр-ра!!!

Все это происходит в считанные мгновения, за которые я успеваю достать свои автомат, а бабка в белоснежном халате, тихо причитая, и мужик в черном костюме - безмолвно и послушно, но с животным ужасом в глазах - валятся на пол.

- Быстро!!! бы-ыстр-ра-а-а-а! - ревет Балда. - Морфин! быстро мар-фи-и-ин!!! ключи от сейфа! открывай! быстро, бы-ыстра-а-а!!! ... ... матом. - Убью!!

Бабка охает на боку; щека - на гладком цементе; мужик молчит, положив лоб на руку и широко раскинув ступни. Мне почему-то лезет в башку, что халат бабка постирала только вчера, а мужик - сердечник и уже врезал дуба. Автомат кажется ненужным. Может, пригодится при отступлении. Отсчитываю секунды - кажется, быстрее, чем они бегут на самом деле. Нет, не бегут, ползут. Томительно. В подсобке - тишина. Респиратор пропитан вонью олифы. И - вонь больницы. Пробивается.

Наконец - Балда:

- Открывай!!!

Мне это - или кому-нибудь из заложников?

- Лебедь, открыва-ай!!!

Догадался уточнить. На таких мелочах, наверно, и сгорают.

- Лежать тихо! - приказываю подопечным, хотя они, кажется, и не собираются шуметь. - Не двигаться!

Ствол - в штаны. На корпус автомата натягиваю спецуху. Срываю респиратор. Руки трясутся.

- Всем оставаться на своих местах! Десять минут! - из подсобки. - Иначе - ... изрешечу!!! ... ... - матом.

Балда летит, переваливаясь через застекленный прилавок, на бегу закидывая автомат в пасть саквояжа и сдергивая намордник. Глаза - дьявольи.

Откидываю шпингалет, толкаю дверь. Балда тяжело дышит в затылок. Вываливаемся на тротуар. Как много прохожих! Главное теперь - не суетиться, не паниковать, не выдать себя. Но и прохлаждаться нельзя. Выскочить из аптеки вряд ли кто-нибудь рискнет, но телефонный диск уже наверняка наворачивают.

- Телефон я оборвал, - опровергает мои домыслы запыхавшийся Балда. Если только у них другого нет.

Ноги - чужие. В груди - пушечные выстрелы. Во рту - наждак. Перед глазами - рябь.

Заворачиваем за угол. Теперь - бегом. Это все же легче, чем плестись, ожидая, когда за спиной поднимется переполох. Один квартал, поворот. Второй, поворот. Сюда, в эту парадную. Вниз, в подвал. Дверь. Свет. Сбрасываем грязное тряпье. Нога запуталась в штанине. Опираюсь спиной о стену. Под спецовками - обычная одежда. Маскарадные костюмы кидаем в ржавую бочку. Беззвучно, бессловесно. Только тяжелое дыхание. Из десен брызнула слюна. Отряхиваемся перед выходом из парадняка. Вперед.

* * *

Подхожу к слуховому окну. Под ногами хрустит шлак. Неуверенное солнце. В лицо - липкий ветер. По карнизам задумчиво прохаживаются голуби. Осень. "Вянет лист, проходит лето, иней серебрится, юнкер Шмидт из пистолета хочет застрелиться".

Третий месяц обитаю на чердаке. Постель - покрытый коростой матрац. Балду замели. Лечат теперь зуботычинами, если еще не подох от ломок.

Остались последние пять ампул. Они - чепуха, насмешка. Годны только для поддержания тления. А потом - ломки.

Вены не работают. Ни одна. Изрешечены, сожжены даже шейные. Вчера два часа пытался попасть в височную. Горбатился над зеркальцем. Вся машина была в крови, из бороды до сих пор лезет запекшаяся шелуха. На руках проявились две кишки, но они - затромбированы. Тупиковые.

А дозы - бешеные. Для прихода нужно кубов пятнадцать, а так, для сохранения жизненного тонуса - не меньше десяти. Через каждые шесть-семь часов.

ВЫХОДА НЕТ. Верю.

Когда-то утешался доморощенной философией: я - бедная и несчастная жертва Системы, я - продукт эры Хаоса, мне нечего ждать от этой жизни, остается мне - игла, а мир - он жесток и равнодушен, он - злобен. Я погружусь в мечтания, в грезы, уйду в свой мир - и буду счастлив в нем. Я тоже хочу быть счастливым. Пусть я добьюсь этого хотя бы так. И никто не сможет отнять у меня мое счастье. Пусть и суррогатное - счастье в грезах. Никто не сможет вторгнуться туда в своих грязных военных сапогах. Я никого не пущу.

Так было раньше. А сейчас я вижу: это - самообман. Снадобье только поначалу - ощущение удовольствия, удовлетворения, иллюзия счастья. А потом, теперь, оно - лишь избавление от страшных мук. И не более.

В башке - мрак, пустота и одиночество. Мозги - окостенели. Вера, надежда и любовь скончались и трупы их разложились. Тело - будто запеленали. Давящая шуба. Перед глазами - кровавые круги. Руки бьются в колотуне. Щека - дергается. Под рубахой - мурашки. И в скелете - зарождение тупых позывов: подступление ломок.