Конвейер ГПУ - Виктор Мальцев

Воспоминания о том, как мне приходилось распределять площадь камеры № 11 для размещения на ночлег 109 человек – было далеким приятным сном. Одиночество, гнетущее и убивающее даже мою жизнерадостную натуру, все больше охватывало душу, и мое построение сменялось от состояния безразличной апатии до буйного протеста.

Но кончить этот кошмар не было ни какой возможности. Все предусмотрено в этом застенке, а глазок волчка через каждые 2-3 минуты систематически открывался и дежурный привратник зорко наблюдал за твоим поведением.

Такая обстановка была тяжелее избиений на конвейере. Там нос же были кругом хотя и замученные, но люди. Отсутствие денег и невозможность купить себе даже махорки окончательно доводили до исступления.

Сидя в этой клетке и не имея табаку, мои нервы стали окончательно сдавать. Я начал вести об’яснения со стражей в совсем неподобающем тоне, за что частенько от последних и получал «физические замечания».

Время шло.

И вот, наконец, когда не требовалось уже, как видно, никакой особенной мудрости, чтобы понять невозможность дальнейшего продолжения всей этой кампании но выкорчевке врагов народа, резко меняется курс.

Сталину надо было как то остановить машину конвейера, оставаясь самому в то же время непогрешимым, как всегда.

Начинается поголовная смена палачей из НКВД. Приходят новые люди, и вопросы последних совсем не напоминают прошлый конвейер. Все очень вежливо, без всякого насилия и даже с точными датами начала и окончания допроса.

Повеяло свежим ветерком. Но нервы уже в конец измотаны. Не было никаких желаний и надежд. Хотелось только одного – курить и курить и своей одиночной клетке.

Однажды на очередном допросе, бел всякого уже насилия, следователь, перелистывая об’емистый материал, зачитывает отдельные пункты, характеризующие мою работу, как вредительскую. Все первоначальные версии об измене родине, шпионаже, фашизме и проч., окончательно отпали.

Я теряюсь в догадках об авторах этого документа, но в то же время спокойно даю исчерпывающие ответы, так как перед арестом был в Москве, и анализ работы нашего Управления за 1937 год дал блестящие результаты. Туркменский воздушный флот по праву снова занял первое место.

Уезжая из Москвы, ответственные чиновники главка с улыбкой пожимали мою руку и заверили, что на днях последует приказ о денежном премировании. Кроме этого, послано представление в верховный совет СССР о награждении меня и группы летно-технического состава орденами.

Результаты работы коллектива действительно были блестящие.

Но следователь, заглядывая в бумаги, квалифицирует, как вредительство, то подтасовкой фактов и не зная происхождения находящегося в руках у следователя документа, заявляю:

Выведенный из терпения подобной подтасовкой фактов и не зная происхождения находящегося в руках у следователя документа, – заявляю:

– Я никогда не соглашусь с зачитанными вами пунктами. Мне трудно в настоящих условиях отвечать на все вопросы, так как я слишком измучен и к тому же не имею под рукой необходимого материала. Вы можете опросить моих ближайших помощников, как-то: главного инженера Яновского, начальника планового отдела Пискова, начальника финансового отдела и главного бухгалтера Филатова. Последние с цифрами в руках докажут наглую подтасовку фактов, изложенных в этом документе, и вы убедитесь в том, что результаты работы Туркменского управления являются самыми лучшими в аэрофлоте за 1937 год и уж, конечно, не вредительскими.

Уезжая из Москвы, я не успел получить утвержденный акт, но комиссия подвела итоги, и наши показателя по нраву заняли первое место.

Следователь с улыбкой записывает все сказанное. И голове у меня просто не укладывалась мысль о возможной низости и трусливости некоторых людей, готовых пойти на любую подделку цифр и изменение формулировок с целью выслужиться перед НКВД и обезопасить свое мещанское благополучие.

Меня арестовали через несколько дней после приезда из Москвы. Оказывается, как только об этом стало известно в главном управлении, члены комиссии, давшие вначале беспристрастный анализ работы, так перепугались, что немедленно порвали проект постановления и, собравшись на вторичное совещание под председательством иудея Фанштейна, все положительные стороны работы взяли под сомнение, а лучшие показатели охарактеризовали, как вредительские.

Логика, у этих трусливых лакеев была очень простая. Если Мальцев арестован, как враг народа, надо и его работу расценить, как вредительскую, иначе получается неувязка и могут быть личные неприятности. Вопросы элементарной честности и порядочности отодвигались на задний план перед животным чувством страха за свою подленькую жизнь.

Не ожидая такого оборота дела, я категорически отрицаю вредительство и настаиваю на опросе моих помощников. Следователь вежливо заявляет:

– Разрешите из всего вами сказанного записать в протокол следующее:

– Вы категорически отрицаете свою вредительскую работу и настаиваете на опросе Яновского, Филосова и Хискова. При этом утверждаете, что последние документально подтвердят отсутствие всякого вредительства и докажут, что работа Туркменского воздушного флота является образцовой. Согласны?

Я отвечаю: Правильно, и соглашаюсь эту формулировку занести в протокол.

После записи следователь с торжествующим видом показывает мне последнюю стран туг акта, и я вижу восемь подписей. Но что меня окончательно обескуражило, это наличие среди последних фамилий Яновского, Пискова и Филосова. На секунду я просто перестал что-либо понимать, а затем жуткое омерзение охватило меня при мысли, что и эти ближайшие помощники оказались также продажными, трусливыми людьми. Было ясно, что после этого доказать свою невиновность становилось почти невозможно.

Следователь наблюдая за произведенным эффектом, самодовольно заявляет:

– Ну, теперь, надеюсь, вы уже не будете и дальше отрицать вашей вредительской работы? Помощники, на которых вы ссылались только что, также подтверждают это, совместно с другими специалистами.

Злоба и отвращение к этим людям клокотали внутри. Все сделалось безразлично, опротивела сама жизнь. Следователь снова обращается ко мне и заявляет:

– Итак, разрешите записать, что «после пред’явления мне неопровержимых улик, я вынужден признать свою работу в воздушном флоте вредительской, направленной к разрушению самолето-моторного парка и развалу всей организации в целом. – Верно?

Глядя на его победоносную физиономию, отвечаю: