Окопники - Коллетив авторов (под редакцией Г. И. Василенко)

На крыльце деревянного дома сидела худенькая девочка с куклой в руках и спокойно смотрела на нас, пришельцев из совсем другого мира; тут же, у крыльца, стояла лошадь, впряженная не в военную повозку, а в крестьянскую телегу. Решительно во всем, даже в покосившемся деревянном заборе, я видел продолжение далекой довоенной жизни, прелестей которой раньше почему‑то не замечал.

Фронтовые курсы младших лейтенантов обосновались за высокой монастырской стеной. Вокруг простиралось неровное поле с редким кустарником. Здесь предстояло нам в течение нескольких месяцев постигнуть все премудрости управления взводом в бою.

Меня и Леонида Куренкова, моего однополчанина, зачислили в учебную батарею, которая готовила минометчиков. Остальных сослуживцев направили в роты, где готовили командиров стрелковых и пулеметных взводов.

Занимались мы напряженно. В классах и в поле, днем и ночью. Артиллеристам и минометчикам пришлось вспомнить математику и геометрию — без этого невозможно управлять огнем с закрытых позиций, при самых неожиданных положениях батареи и цели. Опытные преподаватели в короткий срок научили нас готовить данные для стрельбы из такого мощного оружия, как стодвадцатимиллиметровый миномет.

Но прежде, чем допустить к практическим стрельбам, подполковник Мальцев приказывал всему взводу курсантов опуститься на колени и начинал арттренаж на траве. Он вонзал свою длинную указку в воображаемую цель, которую нужно было запомнить, подготовить расчеты для стрельбы и выдать команды на огневые позиции. Подполковник не

терпел вольностей, малейших отклонений от боевого устава артиллерии и правил ведения огня. Только если все выполнялось так, как положено, он разрешал произнести заветное слово: «Огонь!»

После этого указка Мальцева снова вонзалась в траву, обозначая место разрыва мины. Его требовалось мгновенно засечь, измерить отклонение от цели и выдать коррективы. Пользоваться карандашом и бумагой не разрешалось. «Если хочешь командовать взводом, бей в цель, а не мимо», — твердил нам Мальцев изо дня в день.

А капитан Самсоненко, старый кавал^)ист, не расстававшийся со шпорами, настойчиво внушал курсантам еще одну истину: «Командиром не станешь, если не любишь строевую подготовку».

В предвидении наступления противника командующий фронтом решил использовать курсы младших лейтенантов как свой боевой резерв. Мы были подняты по тревоге и совершали форсированный стокилометровый марш в район Валдая. Уставали страшно. Но капитан Самсоненко и в этих чрезвычайных обстоятельствах не отказывал себе в удовольствии регулярно проводить утренние осмотры и вечерние поверки.

На горе всей батарее один из курсантов потерял саперную лопату. Выстроив нас для очередной вечерней поверки, капитан подал команду:

— Курсант Качанов! Три шага вперед!

Длинный и нескладный Качанов выполнил это недостаточно четко. Последовала новая команда:

— Отставить! Стать в строй и повторить выход.

За первым повторением последовали еще два. Лишь четвертый выход Качанова удовлетворил командира батареи, после чего всем нам пришлось выслушать довольно длинный монолог Самсоненко на тему: «Вы без пяти минут командиры и должны беречь боевое снаряжение, которое вручила вам Родина».

Потом капитан принялся за меня:

— Курсант Гаевой, вы знаете, что не положено под гимнастеркой носить свитер?

Леонид, стоявший рядом со мною, шепотом подсказал: «Молчи». Я смолчал, хотя очень хотелось сказать несколько слов об истории этого свитера. Самсоненко прика

зал сдать свитер старшине батареи. Пришлось расстаться с подарком.

В Валдае батарею разместили в помещении какой‑то школы. Обстановка на фронте, видимо, изменилась к лучшему, и у нас возобновились нормальные занятия, восстановился обычный распорядок жизни. Три раза в день мы ходили в городскую столовую. Конечно, строем и только с песней. Батарея пела дружно, и это радовало капитана Самсоненко, он прямо‑таки торжествовал, когда нам удавалось заглушить песни других батарей. Получалось что‑то вроде состязания — кто кого перекричит.

Своим чередом продолжались утренние осмотры и вечерние поверки. На одной из поверок командир батареи преподнес нам в «художественной обработке» проступок Леонида Куренкова:

— Представьте себе, курсант крадется темной ночью по пошо. Не к немецким окопам, за «языком», а зачем вы думаете?.. За редькой, чьей редькой?.. Колхозной. Старшина, покажите.

Старшина приподнял редьку над головой.

— Курсант Куренков, зри шага вперед! — приказал капитан.

Леонид вышел уверенно, без тени смущения. На его широкой груди сверкала медаль «За отвагу». Во взводе такая медаль была только у него, а во всей батарее — лишь трое награжденных ею. И в учебе Куренков успел отличиться: задачи по стрельбе решал быстрее всех и с наибольшей точностью. Эти два обстоятельства в какой‑то мере обезоруживали Самсоненко. К тому же провинившийся не отрицал, что любит редьку с солью, что две ночи подряд ходил на колхозное поле, где редька осталась неубранной, и что приносил ее в сумке из‑под противогаза, который лежал невредимым в вещевом мешке.

— Вы лучший курсант дивизиона, без пяти минут командир, — выговаривал капитан, — а выбросили противогаз из сумки и набили ее редькой. Как это понимать?

Куренков молчал. Он успел усвоить, что Самсоненко не терпел ни возражении, ни оправданий.

— Я вас спрашиваю, товарищ курсант?

Отмалчиваться ст ало невозможно.

— Организму нужны витамины, товарищ капитан. Готов понести любое наказание.

Капитан сжалился и разрешил Леониду занять место в строю, а старшине приказал в организованном порядке и только с разрешения правления колхоза кормить за обедом редькой всю батарею. Однако старшина не успел выполнить этого распоряжения: ночью мы оставили Валдай.

Моросил мелкий дождик, раскисшая дорога вела в лес, доносилась далекая канонада. Для всех стало ясно, что идем мы к линии фронта.

— Экзамены будем сдавать на передовой, — острили шутники.

Размести™ нас в добротных землянках, правда, сырых, потому что кругом — болота. Судя по всему, отсюда спешно ушла какая‑то часть, оставив нам в наследство кучки махорки и не розданные адресатам письма. Курильщики набрвсились на махорку, но ту г же разочаровались.

— Солома соломой, — констатировал Куренков, бросив недокуренную «козью ножку».

Особо любопытные подаяли с бревенчатого пола несколько писем, ста™ читать. Я решительно запротестовал. Эти письма на листках из ученических тетрадей, сложенные треугольниками, писались невестами, женами, матерями, детьми таких же, как мы, солдат. Сколько, наверное, в каждом таком треугольнике неизбывного горя, проклятий войне и надежд на то, что самая страшная из бед войны обойдет получателя стороной! А обошла ™? Где они, те кому бы™ адресованы эти письма? Многих наверняка уже пет в живых.

Нерозданные письма лежали здесь, по — видимому, давно. — Они потемнели, пожелтели, подмокли от сырости в землянке. А может, это чьи‑то непросыхающие слезы?.. Я тщательно собрал письма и с общего согласия сжег. Ветер подхватил пепел. Душа у меня ныла, будто на похоронах.

С этой поющей болью в душе я и заступил на пост в самом дальнем углу нашего лагеря, где были сложены боеприпасы. От землянок туда вела длинная просека. В завечеревшем лесу тихо шептались сосны. Далеко, как надвигающаяся гроза, громыхала артиллерия. И вдруг из темноты, через неясные лесные шорохи, пробился ко мне приглушенный женский голос. Потом послышался и мужской.

— Стой, кто идет?! — окликнул я.

— Свои, свои… Трубчевск…

«Трубчевск» — это пароль.

Я узнал командира взвода Ершакова. Вместе с ним появилась на просеке санинструктор дивизиона Зина — единственная женщина в нашем лагере. Едва ли не каждый из нас был влюблен в нее. Но на взаимность с ее стороны претендовали только двое — бывший лесничий, лейтенант Ершаков, и кадровый военный, капитан Самсоненко. Об их соперничестве знали в дивизионе все. А я вот теперь увидел, что Зина все‑таки предпочла более лиричного Ершакова.

Проводив их взглядом, пустился в воспоминания. Где‑то в Сибири, в эвакуации, живет девушка, чем‑то похожая на Зину. Мы учились с ней в разных школах, а жили в одном доме. Я на первом этаже, она — на третьем. Встречались каждый день по нескольку раз и в то же время состояли в оживленной переписке. Обязанности почтальона выполнял ее младший брат.

Иногда мы ходили в кино, гуляли по улицам, бывало, что и в дождь, но при этом преимущественно молчали. Чувствами своими делились только в письмах.

Не так давно, после долгого перерыва, я получил от нее письмо уже здесь, на курсах. Сообщила, что эвакуировалась из нашего родного города, работает секретарем в сельском Совете на Алтае. С нею и брат…