Всемирный следопыт, 1930 № 06 - В. Чаплыгин

По мере того как Дональд Маккей, сухопарый сын Ангуса, размножал драгоценные семена на своей ферме, все дальше к северу продвигалась «маркиза». Ожившие и повеселевшие поселенцы, откладывая часть урожая, продавали семена друг другу. Отважные безумцы к северу от Саскатуна вступили в новые ожесточенные бои с августовскими морозами. Вся страна была охвачена одной насущной заботой: сеять и жать «маркизу».

Поезжайте в эту удивительную страну в августе. Остановитесь среди ее полей. Вы окажетесь на дне гигантской чаши, до краев наполненной золотом пшеницы. А среди ночи вы увидите вдоль дорог сверкающие огоньки фордов…

За свое участие в открытии «маркизы» Чарльз Саундерс получил от канадского правительства пожизненную пенсию в пять тысяч долларов в год. Теперь он мог всецело отдаться занятиям, к которым всегда питал большую склонность: игре на флейте, пению и чтению французских классиков.

Основатель государственной системы экспериментальных ферм, отец канадской агрикультуры, Вильям Саундерс при жизни увидел, как «маркиза» покорила себе всю равнину, как его стараниями вырастали в прерии новые дома в роде того, который ошеломляет путника в пустынной местности к западу от Саскачевана. Побьет ли новая пшеница, которая появится в результате научных работ в этих лабораториях, «маркизу», порожденную необузданными «скрестительными» фантазиями старого Саундерса?

Что касается Ангуса, он доживает свой век в Индиен-Хэде в большом каменном доме под сенью деревьев. Больше всего он любит общество поселенцев, которые дают земле отдыхать под летним паром и ненавидят сорные травы. С видом старого философа он рассказывает им истории об опустошительных набегах кобылки, о жгучих ветрах и о граде, который в пять минут сметал с лица земли работу целого года. Он с улыбкой вспоминает о засухе, которая преподнесла ему такой чудесный эксперимент в 1886 году, и о холоде, погубившем всю пшеницу — кроме «маркизы» — в 1907 году. По странной игре случая эти два события случились на полях, лежащих почти рядом.

Старик категорически отрицает свои заслуги в этом деле.

— Право же, я тут совершенно не при чем, — с улыбкой говорит он. — Это сам мороз открыл и создал нам «маркизу».

На манчжурском рубеже.

Рассказ В. Белоусова.

I. Опасная штольня.

Горный инженер Милановский наклонился над желтой потрепанной папкой. По старой орфографии большими строгими буквами на папке было напечатано: «Матерiалы Горнаго Департамента Канцелярiи Его Величества». А ниже синим карандашом: «Нерчинскiй заводъ, Аргунскiй рудникъ». Инженер открыл папку. В осторожных пальцах зашуршали упругие листы кальки.

— Смотрите, какая тщательность работы, — обратился он к молодому производителю работ, который сидел за столом напротив, торопливо глотая чай из кружки, и косился на развернутую рядом газету. — Горизонтальные разрезы через каждую сажень! Вот совершенно пустые четыре листа: на этих саженях никаких выработок нет, и поэтому нанесены лишь две шахты. По-современному — удивительная расточительность…

Производитель работ улыбнулся.

— Вот! — Милановский положил ладонь на чертеж, на котором причудливо перекрещивались цветные ломаные полоски. — Лист пятнадцатый. Уровень штольни «В». Штольня «В» заморожена. Мы ее пройдем, спустим воду. Порода, я думаю, осела. Крепление придется переменить. Месяца через два мы дойдем до пятого южного квершлага — и тогда будем иметь все данные о руднике.

— Месяца через два? — удивленно воскликнул производитель работ. — Ну, нет-с! По договору на соцсоревнование с Каданскими разведками мы должны выявить Аргунский через месяц. Это — максимум!

Он отодвинул кружку и встал. Поднялся и Милановский.

— Договор — хороший стимул для повышения эффективности работы, — с улыбкой произнес инженер. — Но… в нашем деле бывает столько неожиданностей…

— Через месяц мы пройдем штольню «В»! — решительно повторил производитель работ.

— Конечно, конечно, — рассеянно согласился Милановский, вынимая часы. — Однако пора. Идем.

Инженер Милановский и производитель работ Синицын вышли из сторожки занятой канцелярией горно-восстановительной партии. Тропинка уходила от сторожки под гору, прячась в рощицах березняка. За ним виднелись блестящие лоскутки реки и дальше — грязно-зеленый холмистый противоположный берег. По реке шла граница. Тот берег — китайский. Было ясно, тихо, но свежо, несмотря на июль. Милановский поднял воротник куртки.

От сторожки до рудника было не больше полукилометра. Милановский и Синицын скоро спустились к реке и берегом пошли к группе рабочих, сидевших на камнях у подножья крутой сопки, склоны которой были засыпаны старыми рудничными обвалами. Рабочие смотрели на китайский берег. Там стояла грязная, покосившаяся хибарка. На стене ее, обращенной к советскому берегу, висела большая неуклюжая вывеска. Широко расставленными буквами, огромными и кривыми, на ней было выведено:

Перед хибаркой, привязанная к колу, плавала на воде лодка, а на крыльце сидел сам хозяин — толстый китаец — и курил трубку. У коновязи понуро скучала оседланная коротконогая лошадка с белой подстриженной гривой.

Подойдя к рабочим поближе, Милановский и Синицын увидели, что те заинтересованы не лавкой и не жирным китайцем.

— Что там? — поздоровавшись, спросил инженер.

— Шурфуют что-то мало-мало, — ответил рабочий, сидевший на корточках и из-под руки смотревший через реку. — На нас, видно, насмотрелись, да и тоже за разведку… Э-вон, стараются! Земля так и летит.

— Да, подходяще копают, — подхватил другой. — Тоже будто на соревновании…

На гребне одного из холмов Милановский легко разглядел группу китайцев человек в двадцать. Все они были с лопатами и действительно старались, словно взялись снести долой весь холм.

Синицын покачал головой.

— Что-то здесь не чисто, — пробормотал он. — Я не слыхал, чтобы в этом холме водились клады. А шурфы так не копают. Это скорее канава или…

Он не договорил. Возникшее у него предположение ему самому показалось слишком невероятным. Неожиданно он обратился к рабочему, сидевшему на корточках:

— Трофимов! Ты когда излечишь от простуды наш радио-кричатель?

Никто не понял, какое отношение имеет радио к китайским землекопам, а сам Трофимов попросту не ответил на вопрос.

Милановский повернулся к сопке. Китайский берег был забыт. Здесь, на этом берегу, ждала большая и ответственная работа.

Чтобы подняться к штольне «В», нужно было карабкаться по отвалам, по осыпям, по грудам угловатых камней всевозможных размеров, начиная от больших глыб и кончая той мелочью, которую горняки называют «орешником». Медленно шагая, Милановский часто нагибался, поднимал куски породы и внимательно их разглядывал. Когда-то этот участок земной коры был сложен самой обычной породой — известняком. Но потом по мелким трещинам из горячих недр планеты проникла раскаленная магма и своим жаром превратила известняк в плотную и тяжелую породу — роговик. Магма, застывая, стала гранитом — он пронизал роговик бесчисленными ветвистыми жилами, Дейками, штоками, — а вокруг него зародилось в роговике «рудное тело». Это рудное тело было уродливо и бесформенно. Трудно было найти законы, управляющие его очертаниями. Но оно было той драгоценностью, которую искали люди, щупая темное нутро земли шахтами, штольнями, шурфами, буровыми скважинами. Рудное тело не представляло собой чего-нибудь сплошного. Оно состояло из разбросанных в породе мелких блестящих вкраплений, в которых только глаз сведущего человека мог увидеть что-нибудь замечательное. Здесь попадались аккуратные ромбики пирита, светлые крупинки цинковой обманки, белые листочки свинцового блеска, мятные пятнышки сфалерита, желтые кусочки куприта. Даже старые отвалы Аргунского рудника были насыщены рудой. Рудник обещал быть на редкость рентабельным. Разглядывая породу, Милановский почувствовал удовлетворение, похожее на то, какое испытывает шахматист, увидевший, что его партия стоит на выигрыш.

Подождав отставшего Синицына, инженер заговорил:

— Нашим обогатителям здесь хватит дела. Когда здесь работала английская концессия, еще не были известны современные способы обогащения руд. Теперь мы можем эксплоатировать не только новые пласты, но и старые выбросы. Вспомните знаменитые медные рудники Верхнего Озера в Америке. Там начали работать при содержании тридцати процентов руды, а теперь там всего два процента, и разработку все же считают выгодной.

— Кроме того мы будем брать и колчеданистую руду, которую прежде выбрасывали, — поддержал Синицын.