Наука дилетантов - Михаил Топтыгин

Считается очевидным, что маленький ребёнок ещё ничего не понимает. Только в это правильное утверждение вкладывают неправильный смысл, будто на него ничто не производит впечатления. Как раз наоборот: человека, который всё знает и понимает, ничем не удивишь и не впечатлишь. Отсутствие опыта – это необходимое условие для сильных впечатлений.

Деятельность взрослых сложна и неподвластна уму двухлетнего ребёнка. Но чувству она подвластна, и это чувство затем всю жизнь направляет ум взрослого человека. Тенденции человеческой психики одинаковы у взрослых и у детей: то, что взрослые совершают на самом деле, у детей является игрой. Разница состоит в том, что взрослый человек имеет критерий желательного для него или нежелательного, а ребёнок сначала такого критерия не имеет, потому что он ещё ничего не понимает. Он рождается с универсальными возможностями и впоследствии мог бы заниматься любым видом деятельности. Но благодаря запечатлению в раннем детстве, возникают предпочтения. Человек начинает действовать преимущественно правой рукой, а не левой, и предпочитает говорить на “родном” языке, а не на каком-то другом. У него возникает стойкая пожизненная приверженность к целям определённого рода. Разные виды производства и службы, разные виды искусства и спорта, разные науки, путешествия и развлечения приобретают для разных людей различную ценность. Если в ребёнке запечатлеваются стремления, связанные с миром физическим, то впоследствии проявляется интерес к технике, к природе, к естественным наукам. А если происходит запечатление взаимоотношений с другими детьми и вообще с окружающими людьми, то получается практический или теоретический интерес гуманитарного профиля [пример: 135, с.349-351].

Человек становится физиком-теоретиком не потому, что в возрасте до двух лет ознакомился с соответствующей литературой, а потому, что в раннем детстве в нём зафиксировалось страстное стремление понять окружающий мир. Став взрослым, он обнаруживает, что теоретическая физика – это как раз то, что ему нужно. Если бы литературы по теоретической физике вообще не существовало, то он первым начал бы её создавать. В детской психике фиксируется не уравнение Шрёдингера или теория относительности, а направленность интересов. Двигаясь в этом направлении, человек затем знакомится с уравнениями и теориями.

Поскольку запечатление зависит от обстоятельств и не всегда бывает резко выраженным, склонности детей часто становятся подобными склонностям родителей. А поскольку возможна необычная фиксация, изредка происходят необыкновенные случаи, которые попадают в литературу [43, с.265-266, 385 и примечание 125 на с.469; 44, с.29].

На исключительное значение раннего детства первым обратил внимание Фрейд, хотя краткие упоминания об этом были и до него. В “Лекциях по введению в психоанализ” он подытожил [136, с,145]:

“Часто к четырёхлетнему или пятилетнему возрасту маленький человек уже готов и постепенно проявляет только позже то, что уже в нём заложено”.

Физиология даёт этому косвенное подтверждение: к концу третьего года жизни мозг ребёнка по размерам приближается к мозгу взрослого человека.

После того, как психологическая основа гениальности заложена, и ребёнок вырастает, требуется стимул к деятельности, чтобы задатки проявились в полной мере. Жизненные трудности, с которыми сталкивается человек, активируют гениальность, если эти трудности преодолимы. Наследственные богачи, которые располагают идеальными условиями для творчества (как Рокфеллер, купцы Демидовы, Савва Морозов) становятся не гениями, а меценатами.

Наиболее обеспеченным из всех гениев был Лев Толстой, но и он для содержания семьи в значительной степени рассчитывал на свою литературную работу. Творческие успехи дали ему немалые средства, однако обеспечить широкую жизнь и мотовство детей было невозможно. Софья Андреевна научилась у А.Г.Достоевской самой издавать книги мужа и для этого заняла 25 тысяч рублей. В своём дневнике она записывала [126, с.227,241 и 253]:

“Дала Илье 500 рублей. Ему не поможешь ничем; чувства меры в моих детях нет…”. “Тяжёлая сцена с Андрюшей из-за денег”. “Пробовала я не отказывать – вижу, что предела их требованиям нет, а мне теперь надо уплачивать за издание и жить, и на это не хватает. Самое тяжёлое в жизни – денежные дела”.

Вот почему Лев Толстой к старости призывал обеспеченных людей “опроститься” и ограничить свои расходы.

У других гениев положение было хуже. Пушкин перед гибелью имел долгов на 140 тысяч рублей, Достоевский расплатился с долгами незадолго до кончины, Чайковский 13 лет получал денежное пособие от Н.Ф. фон Мекк. Некоторые пережили бедственное положение: голодали Шуберт, Шаляпин, Мандельштам, Михаил Булгаков, Марина Цветаева.

Накануне своего 60-летия Горький писал одному из литераторов [33, с.73]:

“Знали бы Вы… сколько на путях моих я встретил замечательно талантливых людей, которые погибли лишь потому, что в момент наивысшего напряжения их стремлений – они не встретили опоры, поддержки”.

Да и сам Горький в молодости пытался застрелиться, но по счастливой случайности не попал в сердце и отделался тяжёлым ранением.

Гений имеет лишь один путь для преодоления жизненных трудностей – творческие достижения. В результате эти достижения приобретают исключительное значение, а всё остальное становится малозаметным. К.И. Чуковский, который хорошо знал Репина, рассказывает [155, с.585]:

“В течение многих лет я был в этой мастерской завсегдатаем и могу засвидетельствовать, что он замучивал себя работой до обморока, что каждая картина переписывалась им вся, без остатка, по десять-двенадцать раз…”

В январе 1872 года, когда Лев Толстой составлял свою “Азбуку”, он писал А.А. Толстой [36, с.385]:

“Гордые мечты мои об этой азбуке вот какие: по этой азбуке только будут учиться два поколения русских всех детей, от царских до мужицких, и первые впечатления поэтические получат из неё, и что, написав эту азбуку, мне можно будет спокойно умереть”.

А Моцарт во время создания “Реквиема” действительно умер.

От подобных перегрузок можно конечно и с ума сойти, так что Ломброзо верно почувствовал какую-то связь между гениальностью и помешательством.

Для творчества требуется обеспеченность и благоприятные условия. Но положение гения не может быть настолько роскошным, чтобы он давал себе какие-то поблажки. Чем острее жизненная борьба, тем ярче проявится гениальность, если, конечно, выдержит человеческий организм. Самоубийство или преждевременная смерть, как у Гоголя, Левитана, Чехова, Булгакова, Больцмана, Дунаевского, Высоцкого показывают, что организм выдерживает не всегда.

§ 13. Ошибки Фрейда

Фрейд был врачом невропатологом, и чтобы зарабатывать на жизнь, должен был успешно лечить обращавшихся к нему больных. В 27-й лекции по введению в психоанализ он отметил [136, с.219]:

“Тут открывается широкое поприще для действительной терапии, но такой должна была бы быть терапия, к которой прибегал, по словам венских народных преданий, император Иосиф, вмешательство как благотворителя могущественного человека, перед волей которого склоняются люди и исчезают всякие затруднения. Но что из себя представляем мы, чтобы включить такую благотворительность в арсенал наших терапевтических средств? Будучи сами бедными и беспомощными в социальном отношении, вынужденные добывать средства к существованию нашей врачебной деятельностью, мы не в состоянии отдавать наши силы неимущим, как это могут делать другие врачи при других методах лечения”.

То есть он чувствовал, что для лечения так называемых функциональных расстройств прежде всего необходима обеспеченность и покой больных. Сначала должны быть решены жизненно важные тревожащие человека задачи, о чём в “Записках врача” Вересаева (гл. ХIII) сказано ещё более прямо:

“Не может существовать такой науки, которая бы научила залечивать язвы с торчащими в них гвоздями…”

Издёрганный человек, который постоянно находится в тревожном положении, не может стать здоровым и весёлым. Поэтому лечение истерии и других неврозов, которыми занимался Фрейд, зависит не только от достижений медицины. Как при инфекционных болезнях человека освобождают от повседневных обязанностей и обеспечивают ему покой, так и при функциональных расстройствах требуется покой, сон и изменение тех обстоятельств жизни, которые вызывают сильную тревогу, травмирующую больного.

Фрейд не мог изменить важнейшие обстоятельства в жизни больных, и для него оставался только один способ лечения – воздействие на больного лекарствами, гипнозом или ещё какими-то чисто медицинскими средствами. Сначала он метался в поисках такого надёжного средства – ездил в Париж учиться у самого знаменитого в те времена невропатолога Шарко, затем с помощью Брёйера практиковался в его катартическом методе, потом снова поехал во Францию совершенствоваться в гипнозе у Бернгейма и пытался лечить с помощью гипноза. Но гипнотизёрских способностей у него не оказалось и в конечном итоге он пришёл к иллюзии, будто больных можно лечить разговорами и выслушиванием их исповедей. Это он назвал психоанализом. А поскольку немало обеспеченных больных, которых он предпочитал лечить, в конечном итоге, не имея особых жизненных проблем, сами выздоравливали, то, значит, психоанализ обладал сильным терапевтическим действием. Правда, Фрейд обратил внимание, что бесплатный психоанализ для бедных даёт скудные результаты.