1612. Минин и Пожарский - Виктор Поротников

Шуйский был так потрясен услышанным от брата, что в сердцах швырнул на стол деревянную ложку и отодвинул от себя глиняный горшочек с жирным мясным бульоном. Вскочив со стула, Шуйский нервно заходил из угла в угол. От его стремительных метаний по тесной келье испуганно затрепетал желтый огонек светильника.

— Господи, позор-то какой! — бормотал Шуйский себе под нос. — Вот, злыдни безмозглые! Сначала они меня предали, а теперь хотят Русь посадить на польскую цепь. Неужто Господь не покарает этих злодеев за такую ужасную измену! Неужто люд московский смирится с таким унижением?!

— Сядь, брат. Не терзайся понапрасну, — злорадно ухмыльнулся Дмитрий Шуйский. — Пусть московляне ныне пожинают плоды своего недомыслия! Не захотели они кланяться тебе, брат, так в скором времени будут гнуть спину перед польским королевичем! Поляки с ними церемониться не станут, живо научат их покорности плетьми и саблями!

— О чем ты молвишь, брат! — Шуйский был готов разрыдаться от своего бессилия и скорби по отечеству, которое вот-вот должно было стать добычей польского короля. — Это же немыслимо звать на русский трон человека латинской веры! Наши бояре совсем, что ли, разума лишились, впустив в Кремль польскую рать Жолкевского! О Русь, дни твои сочтены! Кругом измена и предательство!..

Ночью во сне Василия Шуйского опять посетил призрак покойного Бориса Годунова.

Шуйскому приснилось, что он встал с постели, чтобы напиться воды. Но едва он поднес ко рту липовый ковш с родниковой влагой, как рядом в полумраке кельи прозвучал такой знакомый ему голос Бориса Годунова.

«Так вот куда тебя упрятали твои бывшие друзья и сподвижники, Василий Иванович, — язвительно усмехнулся Годунов, выступивший из мрака как привидение. — Мрачноватое место они выбрали для твоего заточения. Однако это ведь лучше, чем заживо гнить в сыром застенке. Так ведь?»

От страха Шуйский выронил ковш из трясущихся рук, залив водой свою белую исподнюю рубаху.

«Ты снова явился ко мне, Борис Федорович. Зачем? — пятясь от призрака, пробормотал Шуйский. — Я не звал тебя. Сгинь!»

Шуйский торопливо перекрестился, потом осенил крестным знамением высокую фигуру Годунова в длинных темных одеждах, от которых исходил запах ладана и мяты. При жизни Годунова у него на шее в ладанке всегда находилась сушеная мята и кусочек ароматной мирровой смолы.

«Зачем я пришел, спрашиваешь, — с той же язвительностью в голосе продолжил Годунов. — Вот захотелось мне взглянуть на плоды твоего царствования, Василий Иванович. Одно можно сказать, правил ты недолго и бездарно! Помнится, когда я взошел на царство по воле бояр, духовенства и народа, то клан Шуйских негодовал по этому поводу неимоверно. А твой возмущенный голос, Василий Иванович, звучал тогда громче всех. Ты предрекал мне бесславное правление, запугивал знать и народ тем, что я стану казнить неугодных мне людей сотнями, обвинял меня во всех грехах. И что же было на Руси в мое правление?»

Отступив к холодной каменной стене, Шуйский замер, обливаясь холодным потом.

Не дождавшись от Шуйского ответа на свой вопрос, Годунов сам принялся неторопливо перечислять: «В период моего правления были разбиты крымские татары подле наших южных рубежей, также мною была достроена белокаменная колокольня в Кремле, заложенная еще Иваном Грозным, выстроено Лобное место на Красной площади тоже из камня, град Смоленск был обнесен мощной каменной стеной с башнями. В мое же царствование был окончательно разбит сибирский хан Кучум, а на реке Тобол был заложен град Тобольск. Не могу не упомянуть и о победоносном походе на Кавказ русских полков, отправленных мною во главе с боярином Иваном Бутурлиным. В мое же правление было заключено перемирие с Речью Посполитой сроком на двадцать лет. Ко мне приезжали с дарами послы от персидского шаха, от датского короля и от английской королевы… Я сам отправлял послов к германскому императору и к шведскому королю, с которыми разговаривал как с равными. Моими же войсками был разбит и пленен разбойный атаман Хлопко, а затем мои воеводы рассеяли отряды самозванца Отрепьева в битве под Новгородом-Северским и под Добрыничами…»

Перечислив все свои победы и славные деяния, Годунов вновь обратился к Шуйскому, который был белее мела: «Все твои негодования по поводу моего воцарения объяснялись легко и просто, Василий Иванович. Тебе самому хотелось быть царем, ведь твой род древнее моего и прав на престол у тебя было больше. Однако знать и народ предпочли возвести на трон меня, а не тебя. Это казалось тебе вопиющей несправедливостью! После моей смерти народ наконец-то избрал на царство тебя, Василий Иванович. Наконец-то ты получил то, чего так страстно и долго желал! — В голосе Годунова прозвучали нотки фальшивой торжественности. — Чего же ты добился, став царем, Василий Иванович? Тебе кое-как удалось подавить восстание Болотникова, который едва не взял Москву. Вот и все твои заслуги. В твое царствование на Руси объявился новый Лжедмитрий, войско которого оказалось не по зубам твоим воеводам. Желая одолеть нового самозванца, ты не додумался не до чего иного, как призвать на помощь шведов, которые, взяв твои деньги, стали разорять твою же землю, соединившись с поляками. Видя полную твою беспомощность, на тебя пошел войной польский король, осадивший Смоленск. Собранное тобой воинство было разгромлено в Клушинской битве гетманом Жолкевским. Поляки и Лжедмитрий грозили Москве с двух сторон. И опять, Василий Иванович, ты принял нелепое решение заплатить золотом крымскому хану, чтобы тот победил всех твоих врагов. Крымцы взяли твое золото, но воевать с твоими недругами не стали, разбив твои же войска и уйдя в степи. Наконец, не только бояре и дворяне, но и все лавочники и грузчики в Москве поняли, что проку от царя Василия Шуйского нет и не будет никакого. Случился переворот, и тебя, Василий Иванович, насильно постригли в монахи. Каков же итог?

Я не рвался на трон, ибо знал, что есть люди знатнее меня. Но когда меня все же провозгласили царем, то я исполнил все свои обещания, данные народу. В мое правление Русь возвышалась грозной скалой, ее страшились все соседи. Ты же, Василий Иванович, всегда считал себя более достойным трона по сравнению со мной. И ты добился-таки заветной царской власти! Однако, процарствовав почти пять лет, ты довел Русь до полного краха, наши земли грабят шведы и поляки, самозванцы и разбойные казаки бесчинствуют у самой Москвы. А ныне и вовсе дошло до того, что — стыдно сказать! — бояре зовут на русский трон польского королевича и впустили в Кремль польскую рать. Вот он, позорный итог твоего царствования, Василий Иванович!»

Годунов шагнул вперед и сердито ткнул пальцем в Шуйского.

У Шуйского вдруг нестерпимо закололо в груди. Он вскрикнул и… проснулся.

Дотянувшись дрожащей рукой до ковша с водой, Шуйский жадно утолил жажду. После чего он сел на постели, обхватив голову руками. По его щекам катились обильные слезы, то были слезы запоздалого раскаяния.

«Ты был более достойным государем, Борис Федорович, чем я, время это доказало, — мысленно обратился к Годунову Василий Шуйский. — Как жаль, что ты умер так рано. Уж ты-то не довел бы наше государство до теперешнего состояния, видит бог. А я… я получил сполна за свою спесь и гордыню, за неумение управлять царством и трезво мыслить».

Часть вторая

Глава первая

Послание патриарха

«Господи, отчего это сумление такое в людях пошло! — размышлял князь Пожарский. — Отчего не стало порядка на земле нашей? Голод, болезни, вражья напасть, грызня братоубийственная — все разом навалилось! Уж который год Смута тянется…»

Громкая перекличка дозорных на каменных стенах зарайского кремля разрывала нить раздумий князя Пожарского.

«Куда жизнь катится, кому на руку вся эта кровавая сумятица? Почто ныне никому не возбраняется бесчинствовать в городах и на дорогах? Почто нету управы на злодеев, где сильная власть, способная смирить любого татя?»

Было уже далеко за полночь, но князь Пожарский не смыкал глаз. Думы отгоняли от него сон.

Под утро раздался стук в окно, кто-то забарабанил по оконной раме часто и смело. Подняв голову с подушки, князь Пожарский проворчал заспанным голосом:

— Кого это принесла нелегкая ни свет ни заря?

На лавке у бревенчатой стены проснулся княжеский стремянный Афанасий. Сбросив с себя одеяло, он с кряхтеньем встал с постели.

— И чего не спится людям? — зевая, бормотал Афанасий, надевая на ноги валенки и набрасывая на плечи овчинный тулуп.

Утренний мороз разукрасил небольшие квадратные оконца узорами; сквозь них с улицы пробивался свет большого костра, разведенного посреди двора. В воеводской избе было сумрачно, в углах прятались остатки ночного мрака.