Почтенные леди, или К черту условности! - Ингрид Нолль

Масло — единственное, чего Эвальд не переваривал. Любой человек может назвать какую-то еду, которая ему не нравится. Чаще всего это потроха, рыба или дичь. Аннелиза не исключение, она не выносит вспученных продуктов. Но вот что мне бросилось в глаза: при всем при том, что Аннелиза нежила своего Эвальда, словно какая-нибудь итальянская мамаша, столь любимое ею масло она незаметно подкладывала в больших количествах во все что угодно — в соусы, супы, овощные и макаронные блюда.

— Эвальд этого не замечает, у мужчин не такой тонкий вкус, как у нас, — оправдывалась она. — Я и с детьми всегда мухлевала. Да если бы я потакала прихотям каждого, то мне нечего было бы ставить на стол!

Повару приходится верить. Но только я, пожалуй, не стала бы слепо доверять Аннелизе.

13

Вот уже три дня мы живем без мужского общества. Аннелиза — наверное, от безутешного разочарования — пригласила на осенние каникулы двух малолетних внуков. Я долго говорила по телефону с Руди и пыталась заманить его к нам, когда у него будет просвет.

— В этом месяце не получится, — вздыхает он. — Винтики за ролики зашли.

Я с гордостью отмечаю, что сразу врубилась: он имеет в виду свой старенький автомобиль, который стал чудить. Что ж, нам с Аннелизой и дальше придется развлекаться самим без гостей мужеского пола.

— Что ты имела в виду, когда любопытствовала, как-то там пойдут дела дальше у Эвальда и Бернадетты? — задаю я вопрос. — Медвежий лук ведь еще не скоро подрастет…

— Помолчи уж, — морщится Аннелиза, — нельзя действовать по одной и той же схеме! И к тому же я тебе говорила, что не хочу лишиться головы ради кого бы то ни было.

— Что ж, с этим трудно не согласиться. В принципе это и не твоя проблема, тут ведь как — человек сам себе хозяин!

— Верно, — соглашается она, — однако мужчины в подобных делах туго соображают. А мне неловко тыкать носом интеллигентного человека в напрашивающееся само собой решение. Надеюсь, что теперь он все понял!

После обеда Аннелиза пошла в парикмахерскую. Она отважилась покрасить волосы в серый цвет. Сомневаюсь, однако, что из этого выйдет что-то путное. Я осталась одна, и сердце у меня часто забилось. Самое время Эвальду дать о себе знать. Но это не он. Из трубки доносится пронзительно резкий голос Бернадетты.

— Мне необходимо поговорить с мужем, а он не берет трубку!

С притворным сожалением я сообщаю, что его здесь нет. Наступила угрожающая тишина, а потом на меня обрушился в буквальном смысле смерч, какого я никак не ожидала от столь флегматичной женщины.

— Значит, он у вас! — кричит она в трубку во все горло. — Надо было раньше догадаться! А я-то, тупая корова, поверила ему на слово, будто он нашел пристанище у двух бабулек!

Хотя я и не стану отрицать, что ее подозрения небеспочвенны, тем не менее реплика о бабульках меня задела.

— Ваш муж до недавнего времени ночевал у нас в гостевой комнате, — холодно произношу я.

И тут мне пришлось выслушать скверную историю: никто не рассказал Бернадетте подлинные причины, заставившие Эвальда выбрать для нее именно гейдельбергскую клинику. Она поверила всему, что он наплел ей о качестве лечения и уникальных методиках. Откуда ей было знать, что он давно крутит роман со старшей докторшей?

— Где он подцепил эту шлюшку, мне тоже неизвестно, — вставила она.

Год назад Бернадетта нашла в письменном столе Эвальда письма от какой-то женщины; он поклялся всем, что ему дорого и свято, что речь идет о невинной дружбе. Увы, Бернадетте не удалось выяснить, где проживает пассия мужа и как выглядит, потому что на конвертах не был указан ни отправитель, ни число, не говоря уже о приложенной фотографии. Но все письма подписаны одним именем — Йола.

Увидев мужа, прогуливавшегося в больничном парке рука об руку со старшей докторшей, она узнала от медсестры, что госпожу докторшу зовут Йола и она разведена.

Я вклинилась в непрерывный поток речи:

— На вашем месте я не стала бы рубить сгоряча. Ведь вы сами встретили новую любовь!

— О чем вы? Об органисте? Этот человек верный и заботливый отец семейства и к тому же неизлечимо болен. Эвальд наплел вам всяких небылиц, а вы и поверили! — Она сделала паузу, а я от волнения прервала связь.

Так кто кому рассказывал сказки? — задаю себе вопрос и пробую сложить факты в сколько-нибудь убедительную версию. По всему выходит, что прыткий Эвальд своего не упустит. А Бернадетта, это ставшее притчей во языцех дитя печали, нынче робко решила с ним в этом посоревноваться. Оба, наверное, открыли только часть правды. Как на это отреагирует Аннелиза? Или лучше не травмировать ее, пусть остается в неведении о том, каков хитрец наш Эвальд?

Я и сама вот-вот заплачу. Эвальд обманул не одну Бернадетту, он обманул и нас с Аннелизой. Безусловно, Йола в отличие от нас находится в репродуктивном возрасте, что для мужских инстинктов имеет решающее значение. А мы — снисходительные, все прощающие бабульки, которых можно использовать. Если верить Бернадетте, Эвальд сказал о нас с Аннелизой, что мы уже «по ту сторону добра и зла». Но тут он глубоко заблуждается.

Парикмахер заметно омолодил Аннелизу. Прежде чем надеть свой травянисто-зеленый жакет, она критически осмотрела себя в зеркале и по моему выражению лица определила, как я нахожу белокурые пряди.

— Неплохо, — похвалила я, однако меня немного смутило одно обстоятельство. Раньше Аннелиза походила на добрую матушку или, еще точнее, на бабушку. Если она и дальше продолжит так же худеть, как в последние три дня, то через полгода будет конкурировать со мной.

Словно прочитав мои мысли, подруга спросила:

— Ты помнишь, какие у нас были хулахупы? В то время у нас талии были как у Скарлетт О’Хара. Может, мне еще удастся взять под контроль свой жирок.

— Зачем себя мучить? — удивляюсь я. Но Аннелиза лишь смеется.

Я наливаю ей кофе, она отодвигает подальше от себя сахар, сливки и продолговатое печенье «кошачьи язычки». Я замечаю, что она расщедрилась и на маникюр, так как она с удовольствием посматривает на свои покрытые пигментными пятнами руки.

Я сделаю ей больно, если расскажу о Йоле. Но что-то объяснить придется, надо быть осторожнее со словами.

Поначалу подруга притворяется спокойной и хладнокровно утверждает, будто давно предполагала, что по вечерам Эвальд встречается с женщиной, она, мол, способна сложить дважды два. Впрочем, ей совершенно безразлично, с какой козочкой этот козел запрыгнет в сено. Потом у Аннелизы потекли слезы, все сильнее, и вот их уже не остановить. Закончилось тем, что мы захныкали обе. Это подействовало на нас благотворно, и мы не удержались, чтобы не посмеяться над собой. Несмотря на это, мы все же не решались искренне поговорить друг с другом о том, что мы обе стремились понравиться одному мужчине и более молодая конкурентка нам совсем некстати.

— Бернадетта уверяет, что с органистом ее связывает лишь душевное родство, и нам остается в это только поверить, — говорю я. — Даже такая зануда, как кантор, вряд ли западет на ходячий скелет! Следовательно, Бернадетта подает на развод не потому, что снова собралась замуж, а просто не может простить Эвальду бессовестного обмана.

Аннелиза представила, как Бернадетта застукала мужа с Йолой, и прониклась к ней состраданием.

— Это очень унизительно, — говорит она, — еще и потому, что весь персонал больницы наверняка знал об их связи. Теперь я и сама жалею, что…

Любопытно, что Аннелиза затеяла? Она мне пока ничего не рассказывает. На все мои вопросы отвечает примерно одно и то же — мол, Бернадетте так или иначе осталось недолго жить. Когда же ей наскучили мои расспросы, она прибегла к давно испытанному отвлекающему маневру, когда каждую фразу начинают с «а помнишь…».

— А помнишь, однажды мы пришли в школу в одинаковых серых юбках? Наши мамы выписали их независимо друг от друга по «Некерману».

— А помнишь, как мы впервые услышали о противозачаточной таблетке? По-моему, это было в 1963 году…

— А помнишь, когда убили Кеннеди, мы в тот момент разговаривали с тобой по телефону?

Я кивала, а потом пошла в контрнаступление:

— А ты помнишь, сколько раз ты спала с Эвальдом?

Аннелиза пугается и клятвенно заверяет, что ни разу в жизни — раньше или совсем недавно — не состояла с Эвальдом в интимной близости. Осеняет себя крестным знамением:

— Вот те крест! Клянусь!

— Ну что, мне сходить за Библией? — усмехаюсь я.

— Раньше я была слишком зажатой, а сегодня я бы постеснялась оголяться, — объясняет Аннелиза. — А если бы это и случилось? Тебе какое дело?

— Аннелиза, — говорю ей, чтобы снова вернуть к главной теме, — Бернадетта пока живой человек, а нам сейчас нужно поглядывать и за Йолой!

Подруга молчит, ей жаль, что в данный момент они не могут пообщаться с Эвальдом. Очевидно, он не дома, а может, и вообще переехал. Эвальд не подходит ни к домашнему телефону, ни по мобильному не отзывается.