«...И слоновую кость, и обезьян, и павлинов» - Пол Андерсон

Пленниц никто не насиловал — да и вообще тирийцы относились и к ним, и к мальчикам без лишней жестокости, но просто потому, что здоровая девственница стоила на невольничьем рынке очень дорого. Эверард признал, что даже не может назвать моряков порочными. Они просто сделали то, что считалось вполне естественным в древнем мире — да пожалуй, и еще долго в последующие века.

В общем-то Бронвен еще повезло. Ее купили для царского дворца — не для гарема (хотя царь и воспользовался несколько раз ее прелестями, так сказать, в неофициальном порядке), а для того, чтобы Хирам мог предоставлять ее своим гостям — тем, кому он оказывал особое внимание. Мужчины редко бывали умышленно жестоки с ней, а боль, которая никогда не исчезала, объяснялась ее положением — положением пленницы у чужаков.

Это, и еще дети. За годы на чужбине Бронвен родила четверых, но двое из них умерли в младенчестве — не такая уж плохая статистика по тем временам, особенно если учесть, что она сохранила и зубы, и вообще здоровье. Двое выживших были пока малы. Девочка, скорее всего, также станет наложницей, когда достигнет половой зрелости, — если ее не отправят в публичный дом. (Рабынь не подвергали дефлорации в ходе религиозного обряда, потому что никого не волновала их дальнейшая судьба.) Мальчика в этом возрасте, вероятно, кастрируют: воспитанный при дворе, он мог пригодиться в качестве прислуги в гареме.

Что же касается Бронвен, то, когда она подурнеет, ее определят на работу. Не обученная никакому ремеслу — такому, например, как ткачество, — она, скорее всего, закончит свои дни посудомойкой или где-нибудь на мукомольне.

Все эти горькие подробности Эверарду пришлось выуживать из нее одну за другой. Она не жаловалась и не просила о помощи. Такая уж у нее судьба, ничего тут не поделаешь. Ему вспомнилась строчка, которую через несколько столетий напишет Фукидид[18] о гибельной афинской военной экспедиции, последние участники которой провели остаток своих дней в копях Сицилии: «Свершив, что мужчины могли, они терпеливо переносили то, что положено перенести».

Это же можно сказать и о женщинах. Эверард невольно задался вопросом, найдется ли у него столько же стойкости, сколько у Бронвен. Едва ли. О себе он рассказывал немного. Едва он уклонился от встречи с одним кельтом, ему тут же навязали другого, и он чувствовал, что лучше будет попридержать язык.

В конце концов Бронвен немного повеселела, раскраснелась и, подняв на него взгляд, произнесла слегка заплетающимся языком:

— О, Эборикс… — Дальше он ничего не разобрал.

— Боюсь, мой диалект слишком сильно отличается от твоего, милая, — сказал он.

Она вновь перешла на пунический:

— Эборикс, как великодушно со стороны Ашерат, что она привела меня к тебе, сколько бы времени она мне ни даровала. Как чудесно… А теперь, мой милый повелитель, приди ко мне и позволь твоей служанке также доставить тебе немного удовольствия… — Она поднялась, обошла вокруг стола и устроилась, мягкая, теплая, у него на коленях.

Эверард уже успел посоветоваться со своей совестью. Если он не сделает того, чего от него ожидают, слух об этом непременно дойдет до царских ушей. Хирам может обидеться — или заинтересоваться, что там не так с его гостем. Бронвен тоже обидится, и, возможно, у нее будут из-за него неприятности. Кроме того, она красива, привлекательна, а он так давно не был с женщиной. Бедняжка Сараи здесь не в счет…

И он привлек Бронвен к себе.

Умная, внимательная, чувственная, она прекрасно знала, как доставить мужчине удовольствие. Поначалу он рассчитывал только на один раз, но она заставила его изменить свои намерения — и неоднократно. Ее собственная страсть также оказалась не фальшивой. Что ж, возможно, он был первым, кто когда-либо пытался доставить удовольствие ей. Когда они отдыхали после второго раза, она судорожно прошептала ему на ухо:

— Я… я не рожала… вот уже три года. О, как я молю, чтобы богиня открыла мое лоно для тебя, Эборикс…

Он не стал напоминать ей, что все ее дети будут рабами.

А перед тем, как они уснули, она пробормотала нечто такое, о чем, подумал Эверард, она вполне могла и не проговориться, если бы не вино и не усталость:

— Мы были сегодня одной плотью, мой повелитель, и еще не раз сможем снова слиться воедино. Но знай: мне известно, что мы не принадлежим к одному народу.

— Что? — Его пронзил холод. Он сел рывком, но она сразу прижалась к нему и обняла.

— Ложись, сердце мое. Никогда, никогда я тебя не выдам. Но… я довольно хорошо помню свой дом, помню множество мелочей, и я не верю, что горные гэлы так уж отличаются от гэлов, которые живут у моря… Успокойся, успокойся, твоей тайне ничто не угрожает. Почему Бронвен, дочь Браннока, должна выдать единственного человека, который за долгие годы здесь проявил о ней заботу? Спи, моя безымянная любовь, крепко спи в моих объятьях.

На рассвете, рассыпаясь в извинениях и лести, Эверарда разбудил слуга и увел его в горячую баню. Мыла пока еще не придумали, однако губка и пемза оттерли кожу патрульного от грязи, а затем слуга сделал ему массаж с втиранием ароматного масла и побрил его. После чего Эверард присоединился к начальникам охраны — для скромного завтрака и оживленной беседы.

— Я сегодня освобожден от службы, — сказал один из них. — Не хотите ли, чтобы я свозил вас в Усу, друг Эборикс? Я мог бы показать вам город. А затем, если будет еще светло, мы прокатимся по окрестностям. — Эверард так и не понял, имелась ли в виду ослиная спина или более быстрая, хотя и менее удобная боевая колесница. Лошади в ту эпоху, как правило, слишком ценились, чтобы использовать их для чего-либо, кроме сражений и парадных выездов.

— Благодарю вас, — ответил патрульный. — Однако сначала мне нужно повидаться с женщиной по имени Сараи. Она работает где-то на кухне.

Офицер поднял брови.

— Ну-ну, — ухмыльнулся тириец. — Северяне, что, предпочитают царским избранницам простых служанок?

«Боже, что за деревенские сплетники обитают в этом дворце, — подумал Эверард. — Мне лучше будет, если я побыстрей восстановлю свою репутацию».

Он выпрямился, бросил на своего собеседника холодный взгляд и проговорил:

— По повелению царя я провожу дознание, но суть его никого не касается. Ясно это?

— О да, безусловно. Я просто пошутил, благородный господин. Подождите, я разыщу кого-нибудь, кто знает, где она. — Стражник поднялся со скамьи.

Эверарда провели в другую комнату, и на несколько минут он остался один. Он провел их, анализируя охватившее его ощущение, что надо спешить.