Том 2. Повести - Кальман Миксат

Ворча, Марьянский поднялся и сделал несколько шагов направо, как вдруг под ногами у него все заскрипело, потолок разверзся, и он полетел куда-то вниз…

Открыл он глаза, когда полет его закончился и рядом с ним раздался чей-то испуганный возглас. Что за чудо?

Впрочем, ничего особенного не случилось. Он попросту упал в отверстие, которое вело с чердака на сеновал, находившийся в левом углу хлева.

Нигде не болело. На счастье Марьянского, сеновал был выстлан толстым слоем свежескошенного клевера. Стойло, вернее, часть его, слабо освещалось лампой, подвешенной к потолочной балке на длинной бечевке. Несмотря на скудость освещения, Марьянский разглядел возле ясель корову, которая, помахивая хвостом, мирно жевала свою жвачку.

Но кто же тогда только что кричал?

Когда глаза его привыкли к полумраку, царившему в хлеву Марьянский вздрогнул.

— Эге! — воскликнул он, поднимаясь на ноги. — Да здесь еще кто-то есть?

На свой вопрос он, однако, не получил ответа, хотя у него не было никакого сомнения, что из противоположного конца стойла на него смотрела пара пронзительных глаз. Будто два светлячка…

«Ерунда, — подумал Михай, — наверное, какой-нибудь теленок. Ведь у теленка тоже два глаза!»

Впрочем, нет. Он явно чувствовал человеческий дух.

Перепрыгнув через загородку сеновала, Михай схватил железные вилы и заявил:

— А вот я на тебя посмотрю, будь ты даже самим дьяволом!

— Ни шагу, или ты умрешь! — прозвучал в ответ приятный, но отчаянно дрожащий голосок.

Никогда еще не грозили смертью таким нежным тоном. Однако, словно для придания веса угрозе, в темноте блеснуло стальное дуло.

Михай был смелым человеком, но ружье есть ружье. Поэтому он не решился идти дальше, остановился и только повернул фонарь единственной застекленной стенкой (остальные были дощатые) в сторону голоса.

Луч света упал на противоположную сторону хлева, и Михай от изумления выронил вилы из рук.

Его взору предстали две кровати с высокими спинками. На одной из них он увидел приподнявшуюся с постели девушку редкостной красоты; ее толстая черная коса спустилась почти до пола, а блестящие, полные страха глаза пристально впились в Марьянского; лицо же — о, лицо было снежно-белым, словно у ангелочка. Девушка лежала одетая; на ней была блузка из белого, обрамленного тремя красными полосками полотна с широкими рукавами и сборками у шеи и пестрая, в горошек, юбка, подол которой вместе с кончиком белоснежной ножки выглядывал из-под одеяла-пуховика в холщовой наволочке. Блузка сползла на груди чуть ниже дозволенного, но поддернуть ее девушка не могла бы, если б даже заметила, так как обеими руками направляла на Михая ружье.

У Марьянского даже голова закружилась: словно мираж или наваждение явились вдруг его взору. Лицо девушки казалось ему знакомым. Марьянский потер лоб. «Хлев, да, да, хлев… Ну конечно, это сама богородица!» И он невольно обратил взор на корову: может, так все и есть, как говорится в Священном писании? Вдруг там, в ясельцах, лежит уже ребеночек, маленький Христос, а коровка согревает его своим теплым дыханием?

Но дитяти нигде не было видно. Зато во второй кровати безмятежно сладким сном спала какая-то старушка, скрестив поверх одеяла сухие, тощие руки. Из-под оборчатого чепчика выглядывали волосы, подернутые изморозью седины.

Михай устыдился своих предположений и ласковым, даже умоляющим голосом обратился к девушке:

— Опусти, милочка, ружье и не бойся! Я — добрый человек и не обижу тебя.

— Почему же вы тогда схватили вилы? — едва внятным голосом спросила девушка.

— Потому что я не знал, что это — ты.

Девушка задумалась на миг, взглянула недоверчиво.

— А разве вы меня знаете? — спросила она тихо, со страхом.

— Нет, не знаю. Никогда прежде и не видел.

— Так зачем же тогда говорите? Вы так меня испугали тем, будто бы узнали! Нет, я не верю вам.

И она еще судорожнее сжала в своих ручках ружье.

— Это я так сказал, потому что не рассчитывал увидеть здесь слабую девочку. Однако скажи мне все-таки, кто ты такая? Что ты тут делаешь? Как ты попала в эту кровать? Или, может быть, ты больна? Уж очень маловероятно, чтобы маленькие девочки, вроде тебя, так рано отправлялись спать со свадьбы!

Несмотря на смертельный страх, она первым долгом откликнулась на то, что сочла для себя обидным:

— Я не маленькая девочка! Это только так кажется, потому что я лежу. А если я встану…

Как раз эти слова и подтвердили, что перед Михаем девочка-подросток. Было что-то удивительно милое в ее щебетанье. Даже у бесчувственного Марьянского стало тепло на сердце.

— Ну что ж, встань, покажись!

Однако в ответ девушка только презрительно скривила свой алый ротик:

— Еще чего захотели! Больше ничего не угодно?

— И не скажешь, кто ты такая?

— Мы с тетушкой проезжие. К гостям на свадьбе не имеем никакого отношения. Сегодня вечером в Лопатинском лесу у нашей брички сломалась ось, и мы добрались сюда уже ночью насквозь промокшими. Чабаниха — добрая женщина, когда-то она была моей нянькой. Перепугалась насмерть, увидев нас. «Не входите, голубушка, в дом, некстати вы приехали, говорит. Люди-то у нас собрались для вас неподходящие. Нашего поля ягоды, а не такие невинные розочки, как вы… Не позволю, говорит, чтобы вы с ними даже воздухом одним дышали». Ну, а потом она надумала: ведь кровати они еще утром вытащили сюда, чтобы в доме место для гостей освободить, вот и решила она постелить нам с тетушкой здесь. «Скверное это место, говорит, но все же кров над головой. А коровка — она тварь смирная, порядочная. Она и мухи не обидит».

— Значит, это ваша тетушка спит там? — спросил Михай. — Удивительно, что она не проснулась, когда я сверху свалился.

— Это оттого, что тетушка моя немножко глуховата.

— Вот так немножко! Однако рассказывай дальше. Значит, вы с тетушкой пришли сюда, в хлев?

— Пришли, улеглись спать. Но я очень боялась, дрожала вся. Тогда чабаниха и сказала мне, чтобы успокоить: «Хочешь, я тебе мужнее ружье принесу?» Конечно, конечно, хочу! Принесла, а дверь на замок заперла и ключ, наверное, с собой унесла, чтобы сюда никто не вошел. Потому что, говорит, очень опасно, если молодую девушку какой-нибудь мужчина спящей увидит.

Такой миленькой — и такой глупенькой еще — показалась Марьянскому эта девочка, что он пришел в восторг.

— Ну и потом?

— Потом мы уснули и спали бы, может быть, и сейчас, не случись этого несчастья.

— Какого несчастья?

— А такого, что вы сюда к нам спрыгнули. Скажите, что вам угодно? Тетушка спрятала свои деньги в шкатулке. А мои вот здесь, в кошельке под подушкой! Надо?

Марьянский рассмеялся.

— Нет, не надо.

И невольно сделал несколько шагов вперед.

— Не подходите ко мне, иначе я буду стрелять! — угрожающе воскликнула девушка.

Марьянский сжалился над ней.

— Хорошо, — сказал он. — Я не стану подходить. Но не потому, что боюсь твоего ружья. Слышишь, маленькая, не из-за ружья, а из-за твоего светлого личика. Не ружья я боюсь, а твоего белого личика. И не дрожи, не надо мне от тебя ничего. Вот мое честное слово. А ты — чего ты хочешь от меня?

— Чтобы вы удалились.

— Ради твоего спокойствия сделаю это с величайшим удовольствием. Только как? Дверь-то, ты говоришь, заперта! А летать я не умею.

Огорченная девушка беспомощно склонила очаровательную головку; вдруг ее словно осенило.

— А карабкаться вы умеете?

— Конечно, еще бы!

— Вот и замечательно! — весело защебетала девушка. — Значит, вы можете обратно на чердак влезть. Если вы, — как бы это сказать, — если вы действительно добрый человек.

Марьянский поколебался с мгновение. Был он человеком добрым, но все же человеком. Бес и за ним ходил по пятам. У каждого есть незримый лакей — бес. Денно и нощно он под руками. И вот бес начал соблазнять Марьянского: «Не уходи, не уходи отсюда! Здесь-то ведь приятнее. Посмотри, как трепыхается этот белый голубочек! Вдруг выпадет из его крылышек какое-нибудь перышко? Дурак будешь, если уйдешь…»

Так нашептывал бес. Но девушка сказала: «Если вы действительно добрый человек!» И эти слова ее гремели, как колокол, и звон колокола заглушил нашептывания дьявола.

— Я действительно добрый человек, — с внезапной решимостью отвечал Марьянский. — И ты в этом сейчас убедишься.

Он взял в руки лежавшую на полу вагу, приставил ее к отверстию в потолке хлева и медленно вскарабкался по ней наверх.

Девушка, как завороженная, смотрела ему вслед.

— Спи, малютка! Спокойной ночи!

А она все еще удивленно смотрела на Марьянского большими сонными глазами, пока тот совсем не исчез на чердаке, а затем проворно выпрыгнула из кровати (о, да она действительно не маленькая!), подбежала к глухой старушке и принялась дергать ее за руку: