Верлиока - Вениамин Каверин

ГЛАВА XXVI,

в которой читатель убеждается, что Филипп Сергеевич был не прав, утверждая, что в Шабарше никому ни до кого нет никакого дела

В этом городке, освещенном пятнами на солнце, особенно неприятен был однообразный, шелестящий, непрерывающийся гул. Правда, днем его трудно было заметить, он как бы растворялся в звуках пролетавших самолетов, в шуршанье машин, в шарканье пешеходов. Однако он все-таки мешал Филиппу Сергеевичу, когда рано утром, еще до приема, он снова явился в дом Леона Спартаковича и занял наблюдательный пост в кабинете секретаря под шкафом. Не прошло и десяти минут, как он навострил не только уши, но, если можно так выразиться, и глаза, потому что за столом на соответствующем месте появился не секретарь, а странное существо, похожее на птицу.

Дело в том, что в мире животных — Кот этого не знал — существует птица, внешность которой убедительно доказывает, что все секретари в мире чем-то похожи друг на друга. Голова его (или ее) была украшена кисточками, похожими на кисточки для клея, а за ушами торчали гусиные перья, которыми, как известно, столетиями пользовались канцеляристы всех времен и народов. Остренькие кисточки, впрочем, висели и над глазами, заменяя брови. Голова этой птицы-секретаря была надменно втянута в узкие плечи, плоские глаза глядели недоверчиво, и вся скучная, неискренняя внешность — от горбатого клюва до цепких лап, крепко стоявших на полу, — как бы говорила: как вы там ни вертитесь, а без нас, секретарей, вам не обойтись.

Вот какую личность (впрочем, облаченную в длинный черный сюртук и щегольские серые брюки) увидел за конторским столом наш Филипп Сергеевич. Звали личность, как это вскоре выяснилось, Лука Порфирьевич — редкое, однако чем-то внушавшее известное почтение имя…

Первое дело, которым он неторопливо занялся, было связано с тем обстоятельством, что на его похожем на птичий клюв носу не держались очки. С помощью расплавленного сургуча он надежно укрепил их и, задумчиво почесавшись, нажал кнопку звонка.

Тот самый добродушный толстяк, который показал нашим путешественникам, где находится гостиница "Отдохновение души", боязливо, на цыпочках вошел в комнату и низко поклонился секретарю. И на этот раз он был с туго набитым портфелем.

— Доброе утро, Лука Порфирьевич, — сказал он, осторожно поставив портфель на пол.

— Здравствуй, Жабин, — равнодушно ответил секретарь. — Ну что? Надоела?

Толстяк скорбно вздохнул.

— Уж так надоела, что больше силы нет.

— А ты держись! Недокукой города берут.

— Вот уж как люблю раков, а вчера посмотрел на нее и подавился. Еле откачали. Главное, что бабе уже пятьдесят лет. Она же, нельзя не сказать, свое отжила.

— Ну смотри, Жабин. Потом не жалей. А то приходит всякий тут, просит ликвидировать, а потом плачется. Ведь один останешься!

У толстяка забегали глаза, и Кот, с изумлением слушавший эту более чем странную беседу, заметил, что круглый зад его так и заходил ходуном.

— Почему же один? — спросил он. — У меня есть племянница, и, между прочим, отличная хозяйка. Пончики жарит — обьедение. Кончила курсы кройки и шитья.

— Знаем мы этих племянниц, — заметил секретарь.

— Лука Порфирьевич! — Толстяк сложил ладони. — Как перед истинным богом! Ведь она даже и не почувствует ничего. Другое дело, если бы она была на государственной службе и, как положено, превратилась бы постепенно в какой-нибудь документ — я, так и быть, дождался бы, что поделаешь! Так ведь она, сволочь, домохозяйка! Она трудовую книжку никогда в глаза не видела. И здорова! — Толстяк закатил глаза. — Еще пятьдесят лет проживет. Дозвольте, Лука Порфирьевич. А я вам… Я вас отблагодарю. Все ее побрякушки на другой день после поминок будут как пить дать у вас. А между ними, кстати, есть колечко… с таким бриллиантиком…

— Колечко, — проворчал секретарь. — Небось стеклышко какое-нибудь.

— Лука Порфирьевич, — положив руку на сердце, сказал толстяк, благородное слово честного человека — полтора карата.

Секретарь почесал пером свои кисточки над глазами и задумался.

— Но, само собой, после того как она, так сказать, бух-булды, — никакой анатомии, вскрытия тела и прочей там науки, — одними губами прошептал толстяк. — И почему же только колечко? В виде признательности я вам…

Толстяк открыл портфель, и к однообразному шуму, который заинтересованный Филя почти перестал замечать, прибавилось легкое шуршанье.

Секретарь неторопливо пересчитывал деньги.

— Ладно, — проворчал он. Но тут же острый хохолок над его узким лбом встал, как клинок, выдернутый из ножен. — Но если… — Он показал на потолок. — Если Его Высокопревосходительство узнает… Ты знаешь, что я с тобой, гадина бесхвостая, сделаю?

— Господи! — охнул толстяк. — Неужели же я себе враг?

Секретарь успокоился.

— Договорились, — сказал он и, открыв ящик, смахнул деньги со стола.

Толстяк, пятясь, ушел, но прежде чем пригласить нового просителя, Лука Порфирьевич, разинув клюв до ушей, с упоением погладил себя по неряшливым, упавшим на лоб косматым прядкам. Он смеялся — и это было страшно.

Новый проситель явился, и Кот, который в уме повторял первый разговор, почти не запомнил второго. Речь шла о споре с попом, который отказывался назвать новорожденного Ричардом Львиное Сердце. Секретарь приглашался присутствовать при крещении в качестве крестного отца.

— Триста, — скучно сказал Лука Порфнрьевич. — Да ты же, помнится, говорил, что родилась девка.

— Оказалось, двойня. Девку вчера отпели.

Секретарь вопросительно поднял брови.

— Двоих трудно прокормить, Лука Порфирьевич, а потом — она ведь была, как собачка, с зубками. А где же видано, чтобы детки рождались с зубками? И не то что два-три, а полный набор. И с хвостиком.

— Врешь ты все! Пятьсот.

— Лука Порфирьевич, где же взять?

— Иди, детоубийца, иди. Придумает тоже! С хвостиком.

Кот просидел в конторе целый день и убедился в том, что секретарь, как говорится, дела не делал, но от дела не бегал. Перо он брал, только когда записывал доносы, и в этих случаях не ему платили, а он платил, и, надо полагать, немало.

ГЛАВА XXVII,

в которой доказывается, что смерти нет дела до превращений, и объясняется, что произошло, когда милиционер бросил топорик в толпу поссорившихся бумаг

Серебряное и золотое царство народных сказок вспомнилось Васе, когда он выслушал обстоятельный отчет Кота, посвященный одному рабочему дню секретаря Леона Спартаковича.

— Мы в бумажном царстве, — сказал Вася. — Бумага чужда природе. Она создана людьми и опасна потому, что белый лист не смеет возразить человеческой руке, которая может написать на нем все, что угодно. Ты читал "Мертвые души" Гоголя? — спросил Вася, совершенно забыв, что, несмотря на богатый жизненный опыт, Кот все-таки остался котом и не умеет ни читать, ни писать. — Он первый написал о мертвых душах, которые можно покупать и продавать, потому что они не существуют, а только значатся на бумаге. Повтори-ка, что сказал толстяк, которому хотелось отделаться от жены.

— Он сказал, что на службе она, как положено, постепенно превратилась бы в соответствующий документ.

— Вот видишь! Ты помнишь скандал на площади, который мы видели из окна в первый день приезда? Это были люди, превратившиеся в бумагу. Милиционер бросил в толпу топорик и убил одного из них. Но со смертью не шутят. Ей нет дела до превращений — вот она и вернула одному из документов его человеческую внешность. Теперь мне ясно, почему он притворился, что влюблен в Иву, — это была еще одна попытка стать человеком.

— Ну, насчет Ивы — он у меня в руках, — все еще стараясь унять дрожь, заметил Филя.

— Кто он?

— Разумеется, Лука Порфирьевич.

— Не понимаю.

— Завтра я пойду к нему и поставлю перед выбором: "Или ты, братец, расскажешь нам, что случилось с Ивой, или я расскажу Леону Спартаковичу о том, что происходит в его бумажном царстве. Знаешь ли ты, — скажу я ему, — что означенный Леон сделает с тобой, узнав, за что ты получил кольцо с бриллиантиком в полтора карата? Коррупция, взятки, — грозно сказал Кот, подняв лапу, из которой вылезли длинные когти. — А Ричард Львиное Сердце? А девочка-собачка, которую похоронили, потому что не хотелось выкармливать двоих?" Пошли.

— Куда?

— Разумеется, в контору.

Вася задумался.

— Ну вот что, мой милый, условимся, — сказал он. — Ты останешься в гостинице. Прости меня, но ты все-таки кот. А я должен поговорить с Лукой Порфирьевичем как мужчина с мужчиной.

ГЛАВА XXVIII,

в которой Лука Порфирьевич берет отгул, а Вася узнает, что случилось с Ивой

А ведь однообразный шелестящий и, я бы сказал, шебаршащий, загадочный шум все продолжался — днем и ночью, ночью и днем, — и нашим путешественникам, может быть, так и не удалось бы догадаться о его происхождении, если б Филипп Сергеевич не соскучился по Розалине. Хотя он простился с ней и даже сказал «чао», но она почему-то постоянно попадалась ему на глаза, и в конце концов ему захотелось снова сказать ей «чао», но уже в смысле «здравствуй», а не «прощай». Кроме того, он надеялся, что она расскажет ему что-нибудь новенькое насчет характера и образа жизни Луки Порфирьевича — мало ли что еще могло пригодиться!