Тени. Книга 2. Что, если у каждого есть второй шанс? - Валя Шопорова

«Не моей боли», – подумала девушка, ухмыляясь, пытаясь убедить в этом себя. У неё получалось.

Таксист вернулся в машину и тихо тронулся с места, оставляя девушку стоять на обочине. Закинув сумку на плечо, она направилась к дому. Он был в ужасном состоянии – заросший газон, какие-то непонятные кустарники-сорняки, огромный слой пыли на окнах. Покидая дом, Хенси не оставила никого, кто мог бы за ним смотреть, но и продавать, сдавать не стала. Это был её дом, её место, потому она просто заперла его, так сказать, законсервировала, ожидая, что он простоит так до самой её кончины, а после просто перейдёт к властям, которые уже распорядятся им, как посчитают нужным. Возможно, случись это, у властей было бы много вопросов к ней, Хенси, но задать их они были бы уже не в силах.

«Это же только я, дура, разговаривая с мертвецами, – думала девушка, вставляя ключ в заржавевший замок. – Сомневаюсь, что бравые служители закона стали бы заниматься такими глупостями…».

Дверь подалась и отворилась, окатывая девушку запахами застоялости, пыли и какого-то тлена. Этот дом напоминал сейчас склеп, музей памяти и страшных, но прекрасных моментов одного прекрасного злого гения, который творил в этих стенах свои «шедевры».

«Лучшие шедевры, – подумала девушка, бросая сумку на пол, проводя рукой по тумбочке у двери и смотря на пушистый слой пыли, оставшийся на коже. – И лучшие дни… конечно, если не сравнивать с той жизнью, когда я ещё не знала, что такое боль».

Хмыкнув, Хенси заперла входную дверь, бросив ключи в вазочку, предназначенную для разных мелочей – приобретение Бруно, парень всегда любил подобные милые, но, на самом деле, совершенно не обязательные вещи. Была бы воля Хенси, ключи бы валялись по всей квартире и попытка открыть дверь гостю превращалась бы в настоящий квест.

«Впрочем, – подумала она, проходя по гостиной, смотря на диван, – я никогда особо не любила гостей… А все мои „желанные гости“ уже навряд ли смогут меня навестить».

Рассмеявшись собственным мыслям, рассмеявшись жёстко, сухо, но, на самом деле, как-то горько и безысходно, девушка прошла на кухню, стёрла ладонью пыль с кофеварки и, заправив её бодрящим составом, включила. Загудев, аппарат начал варить.

– Работает, – прошептала она, хмыкнув. – Что ж, будто ничего и не менялось, будто и не было этих пяти лет…

Оставив машину работать, Хенси покинула кухню, занесла сумку с вещами в свою спальню и вновь вернулась в гостиную. Она вспоминала, думала о том, как пять лет назад въехала в этот дом, ожидающий своей хозяйки уже не первый месяц, как жила здесь, планировала, мстила, любила…

– Вот последнее вообще неуместно, – прошептала она, морщась.

Девушка оглянулась по сторонам, словно ища кого-то, ища того, с кем можно поговорить, она так привыкла, что, вопреки убеждению о своём одиночестве, рядом всегда кто-то есть. Кто-то, кто принимает её до конца, кто позволяет ей всё. Да, право, сейчас ей так не хватало этого кого-то: живого, настоящего, бесконечно преданного.

«Ты сама начинила его грудь свинцом», – подумала она, вздыхая.

Она вспомнила о Бруно, да, она скучала по нему, скучала не как по человеку – как человек он для неё никогда не существовал – но, как по… щенку? Точно, парень был для неё чем-то вроде собаки, только уважения и любви ему перепадало меньше, чем могло перепасть самой грязной и блохастой псине.

Но он, Бруно, был тем идеальным созданием, что ходило за ней по пятам, позволяя всё и всё прощая.

– Всё ли? – шепнул внутренний голос.

Нет, не всё. Одно он не смог ей позволить и простить. Впрочем, Хенси отплатила ему тем же. Она сотни, тысячи раз прокручивала в своей голове эту мысль:

«Я никогда тебе не принадлежала, так как ты мог позволить себе меня ревновать? Как ты мог позволить себе решать, как мне будет лучше?».

Возможно, она убила парня даже не за то, что он убил Морица, лишил её призрачного глупого счастья. Она убила его скорее за то, что он решил выбрать за неё, лишил её возможности править своей жизнью, как она привыкла, как она всегда делала.

После, теми долгими тёмными ночами, когда кончались таблетки и ей не спалось, Хенси думала обо всём произошедшем. Она не жалела, не жалела никого. Она была уверена, что убила бы Морица, покончила бы с ним в итоге, потому что простить его до конца она едва ли смогла бы, но…

Но в тот конкретный момент, в то утро, после разговора с Себастьяном, она шла к нему не как безжалостный мучитель, убийца, а как обычный человек, обычная девушка, которая просто надеется обрести своё счастье. Но его, счастье, очередной раз отняли у неё, поводив перед носом, словно куском мясо перед голодным животным.

Она не раз думала о том, как могла быть такой глупой и о том… что же хотел сказать ей Мориц в ту самую ночь, когда она не позволила ему этого сделать, закрыла ему рот, а после пришла сама. Пришла за правдой, надеждой и объяснением.

Порой, как бы не было страшно себе в этом признаваться, она думала, что всё ещё любит его. Любит хотя бы потому, что так и не смогла закончить, отомстить до конца. Да, его, Морица, больше не было, но не она убила его, не она отдала этот приказ, не она пожелала его кончины в тот день.

«Ты даже своей смертью всё испортил, – раз за разом горько думала она, пытаясь заглушить мысли табаком и спиртным, давясь ими. – И, как обычно, Трюмпер, своим поступком ты сделал другим плохо и больно… Из-за тебя, Трюмпер, умерли два таких хороших парня, а ты, я уверена, как был последним говнюком, так и остался. Надеюсь, ты горишь сейчас в аду».

Вздрогнув от сигнала кофеварки, девушка тихо выругалась себе под нос и отправилась на кухню, наливая обжигающий напиток в чёрную кружку. Сделав маленький глоток, ошпарив язык и поморщившись от этого, она открыла холодильник и тут же закрыла дверцу – из холодильного шкафа поползли такие запахи, что Хенси стало дурно.

«Господи, – вздохнула она, качая головой. – Я же даже продукты не выбросила, так и остались они лежать здесь и гнить…».

– Нужно купить новый холодильник, – сказала она, вновь поднося кружку к губам, но не делая глотка, помня о жаре. – Этот едва ли подлежит восстановлению. А, судя по вони, там разве что чумы не хватает. Эх, прав ты был, Бруно, я – засранка, и совершенно не умею следить за домом.

Включив холодильник в сеть, надеясь, что холод хоть чуть-чуть сгладит вонь, Хенси прихватила кружку с ароматным кофе и пошла вглубь дома.

Знакомые комнаты и переходы, всё покрыто пушистой пылью, всё пришло в запустение… Разглядывая эту убогую картину своего некогда шикарного жилища, Хенси думала о том, что дом её сейчас как никогда отражает её внутреннее состояние.

«У меня там, внутри, – думала она, ища ключ от потайной двери, – тоже пыль и прах бабочек. Только тебя можно отмыть, отчистить, было бы желание, а вот меня навряд ли возможно очистить от грязи…».

Дверь подалась и Хенси, вздохнув, ступила в затхлое, сырое помещение подвала, который сейчас ещё более стал напоминать бункер, склеп, последнее пристанище неприкаянных.

Пройдясь по подвалу, Хенси дошла до той самой комнаты, где содержались её пленники: сейчас там ничего не говорило о том, сколько трагедий здесь произошло, помещение было пустым и лишь следы от колец, на которых держались цепи, намекали на то, что в этом доме что-то не чисто…

Ухмыльнувшись своим мыслям, вспомнив о Томасе, который кричал здесь, плакал, думая, что Хенси похитила не только его, но и его любимого младшего братика; как она мучила его, била, как он испустил здесь дух… Гораздо раньше испустил, чем планировалось.

– Ты всегда был тупым и бесил меня, Ламберт, – поморщившись, сказала Хенси, словно парень мог её слышать. Хотя, если верить в загробную жизнь, то его дух точно оставался здесь, на месте своей мученической погибели и слышал ядовитые слова своей беспощадной истязательницы.

Но Хенси в это никогда не верила. Ещё в подростковые годы она была скептиком, а уж после всего того, что свалилось на неё она и вовсе отреклась, открестилась от всего, что было за гранью человеческих сил и возможностей.

«Есть только ты и жизнь, – любила повторять она. – Ты всё время что-то делаешь, что-то пытаешься, а она смеётся и ставит палки в колёса, нужно же ей как-то развлекаться…».

Вопреки всему, Хенси не злилась на свою жизнь, но и не любила её. Она, вообще, относилась к ней, как к чему-то стороннему по отношению к себе, она относилась к своей жизни, как к главной и непримиримой сопернице.

Ей вспомнился и Эдвард, тот самый ненавистный ей Эдвард Грейс Келли – бывший одноклассник, который стал пусть лишь фиктивной, но причиной её трагедии. Как он измывался над ней… и как она после отомстила.

Хенси улыбнулась, эти воспоминания грели душу, заставляя чувствовать, что, всё же, что-то внутри неё всё ещё есть, есть жизнь. Может быть, подобный смысл – худший из возможных, но иных у Хенси не было, и потому особенно мучительно ей было тогда, когда последнюю, самую «вкусную» и желанную жертву у неё увели из-под носа.