Эскорт для чудовища (СИ) - Шварц Анна

— У нас еще есть пара часов, Саша. Продержишься? — с издевательским холодком интересуется Смоленский, продолжая прожигать во мне дырку надменным взглядом.

Такое чувство, будто бы он ждет, что я сама раскаюсь. Пойму, что у меня нет совести и я посмела касаться своими ручонками наследника такой богатой семьи, отпущу его и пойду, потупив взгляд, испытывать муки совести в уголок туалета, где и место такому человеку, как я.

— Я хочу услышать пароль от твоего телефона.

— Первое, что ты услышишь от меня в аэропорту — как я заказываю обратные билеты, — фыркаю я.

— С помощью телепатии? Твой телефон у меня. Пока я не увижу, что ты не записывала наш с Дариной разговор — ты его не получишь обратно.

— Я не позволю тебе пялиться в мой телефон. Там мои фотки в белье.

Конечно, это чистая неправда. Будь там мои фотки в белье — боже, плевала бы я на то, что их увидят. Но первое, на что наткнется Смоленский в папках «видео» и «фото» — это фото и видео с Майей. Если бы малышка была похожа на мою сестру, я бы менее напрягалась. В конце концов, Аля ведь действительно могла ее родить от любого другого мужчины. Но тут у Смоленского могут возникнуть подозрения.

— Мне плевать на твои фотки в белье.

— Зато мне не плевать, Смоленский.

— Ты можешь сопротивляться, Саша, но учти, что я могу отдать телефон специалистам, которые легко его вскроют. И тогда твои фотки в белье увижу не только я.

Я внимательно смотрю в его серые, бесстыжие глаза. Взгляд непроизвольно скользит по четкой, красивой линии носа и губ. Конечно, ему плевать на мои фотки. Он подобное видел небось уже миллион раз. Что он заложил в прошлой жизни дьяволу, чтобы получить такую внешность, от которой даже у меня что-то екает в душе, несмотря на всю неприязнь и ненависть к нему?

— У тебя телефон звонит, — Смоленский отвлекает меня от любований его внешностью. Фу, Саша. Ты дура. Я моргаю, прогоняя наваждение, и вижу, как он переводит взгляд на экран смартфона, — твоя мать, похоже. Мне стоит принять вызов?… Твою мать, Александра!..

Не выдержав, я подскакиваю и кусаю телефон, несмотря на то, что Смоленский в первую секунду пытается отпрянуть от моего внезапного броска. После он медленно изгибает бровь под аккомпанемент хрустящего экрана.

Удивительно — в его глазах я не замечаю ни ярости, ни намека на недовольство. Он смотрит на меня так, словно я смогла задеть его самые скрытые и тонкие струны души. Надеюсь, этот взгляд у него из-за того, что я сожрала перед ним свой телефон, а не из-за того, что он увидел на фотке моей мамы маленькую Майю у нее на руках.

— Ты самая отбитая женщина, которую я встречал, — медленно произносит он, отпуская телефон и вытирая об меня обслюнявленную кисть, — доставай при мне карту памяти и смывай в туалет, раз так.

— С удовольствием, — я выплевываю в кулачок кусочек пластика. Прости, малыш. Мы прошли вместе через многое, но тебе пришлось пасть смертью храбрых.

Смоленский смотрит на это, чуть прищурившись, словно пытается оценить по десятибалльной шкале, насколько он хочет отправить меня в психбольницу.

— Слабо верится в то, что ты настолько скромная. У тебя есть тайны, ради которых можно лишиться и телефона, Саша? Можешь не отвечать, — он усмехается, поднимаясь с кровати, а я немного расслабляюсь, понимая, что опасность мне перестала угрожать, — в будущем ты трижды подумаешь, перед тем, как записывать чужие разговоры.

— Учитывая обстоятельства, при которых я тебя знаю, я предпочту не записывать твои разговоры, Кирилл, а после этой недели сходить к гипнотизеру, чтобы забыть нашу встречу навсегда, — бросаю я ему в спину, когда он отходит налить себе воды.

Он оборачивается, приподняв бровь.

Теперь наступает моя очередь посмотреть с выражением «ну что, съел?». Хотя, по факту, съела сейчас я. Свой телефон. Черт, даже не думала, что мои зубы настолько крепкие.

— Все еще винишь меня в смерти своей сестры?

— Нет, я могу поверить, что ты ее не убивал… — отвечаю я, пока верчу в руках телефон и пытаюсь понять, где карта памяти. Вообще, у этих моделей разве есть карты памяти? Я в него ничего не вставляла.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я провожу пальцем по треснутому экрану, набирая пароль и отменяю такси, которое вызвала тупая Сири. Пока Смоленский занят, я отправлю все фото в облачное хранилище, и удалю их с телефона. Пусть любуется на пустую память.

Вздохнув, я продолжаю:

—…Но, как бы то ни было, я не верю твоим словам, что моя сестра лгунья и изменщица. Она не заслуживает этих слов, потому что никогда не лгала и не была ненормальной. Она любила тебя. И никогда бы не изменила. Она даже со мной перестала общаться, лишь бы не доставить твоей семье неудоства.

На лице Смоленского мелькает усталая, саркастичная улыбка.

— Я в курсе, что она разорвала с вами все отношения. А ты, похоже, не в курсе двуличия своей сестры. Насколько помню, она говорила, что ты подстилка для богатых страшных мужиков, но после нашего развода побежала именно к тебе за помощью, когда ее все послали к черту.

Я замираю, а потом пораженно поднимаю на этого человека взгляд. Кажется, я впервые поймала себя на мысли, что хочу кого-то выкинуть с самолета.

— Ты врешь, — вырывается у меня, — она не могла этого сказать.

— Хочешь доказательства? Мне на хрен не нужно лгать. В моем доме есть много мест, где установлено видеонаблюдение. Думаю, если я захочу, то смогу найти пару разговоров с твоей сестрой. Ее настроение менялось со скоростью звука. От адекватного до полностью отбитого.

Он открывает бутылку и наливает в стакан воду. Мне кажется, что пузырьки от газированной воды шипят сейчас просто оглушительно. Хочется выдохнуть, но не получается — на грудь словно булыжник положили. Давящее, поганое ощущение. Я не хочу верить в слова Смоленского.

— Она прекрасно знала, как я зарабатываю деньги, — медленно произношу я, — это неправда. Для чего она такое сказала?

— Потому что стыдилась? — Смоленский приподнимает бровь, — когда мои родители захотели познакомиться с ее, она отказала во встрече. Сказала, что у вас плохие отношения, и что ей будет стыдно за ваше поведение.

— Врешь, — повторяю я, не веря своим ушам, — Смоленский, прекрати.

— Налить воды? — он усмехается в ответ, а я закипаю, забыв про телефон.

— Засунь ее себе куда-нибудь! Ты говоришь о ком угодно, но не о моей сестре! Она была глупенькой, но не дрянью, — я встряхиваю головой, а потом меня осеняет пугающая мысль, — стой, ты следил за ней после развода?

Смоленский внимательно смотрит на меня. Похоже, он замечает мое напряжение в этот момент.

— Первое время — да. До тех пор, пока она не оказалась у тебя под крылышком.

— А до этого? — мой голос похож на шепот.

— До этого она пыталась найти прибежище у богатых друзей… — Смоленский делает паузу, и я вижу, как криво изгибается уголок его губ, когда он продолжает, — и у того, с кем изменяла мне.

Я опускаю глаза вниз, не выдержав пристального взгляда. Честно говоря, я считала, что Аля сбежала в таком виде от мужа. Получается, что нет. Все жуасно запутанно. Есть ли Смоленскому резон лгать? Даже не могу придумать причины, если честно. Если бы он действительно был причастен к смерти и избиению Али — он бы мог спокойно сказать мне это в лицо, посмеяться и знать, что я ничего ему не смогу сделать, потому что в нашем мире все решают большие деньги и связи, которых у меня нет.

И еще кое-что: вот почему Смоленский ничего не знает о Майе. Он просто предпочел забыть об Але и впоследствии оказался совершенно не в курсе, что та родила ребенка.

— Похоже, ты совершенно не знаешь свою сестру, Саша, — заключает Смоленский, а я молчу в ответ.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Нет, я не могу оставить это просто так. Я должна понять, что произошло с Алей, которая была вполне адекватна до брака со Смоленским, и почему именно его она обвиняет во всех бедах…

— Можешь посмотреть телефон, — я дожидаюсь, пока очистится память, протягиваю свой бедный смартфон Смоленскому. Хотя, там вообще мало чего можно увидеть. Почти две трети экрана пошло трещинами, — я ваш разговор с Дариной не записывала. Если это все, то я, пожалуй, пойду и подумаю над тем, что ты мне рассказал. Мне нужно одиночество.