Хроники любви - Николь Краусс

— А эта штуковина не может ехать быстрее? — громко спросил я.

Женщина рядом со мной встала и пересела на другое место. Может быть, от возбуждения я шлепнул ее по бедру, не знаю. Мужчина в оранжевой куртке и брюках с рисунком под змеиную кожу встал и запел какую-то песню. Все отвернулись и стали смотреть в окно, пока не поняли, что он не просил денег. Он просто пел.

К тому времени, как я приехал в синагогу, служба уже закончилась, но народу все еще было полно. Мужчина в желтом галстуке-бабочке и белом пиджаке, с зачесанными назад остатками волос, сказал: «Конечно, мы знали, но когда это все-таки произошло, мы не были готовы». На что женщина рядом с ним ответила: «Кто может быть готов к такому?» Я стоял один около большого растения в горшке. Ладони у меня вспотели, я чувствовал, как начинает кружиться голова. Возможно, я зря пришел сюда.

Я хотел спросить, где его похоронили; в газете этого не говорилось. Вдруг я пожалел, что так поспешно купил себе место на кладбище. Если бы я знал, то присоединился бы к нему. Завтра. Или послезавтра. Я боялся, что меня оставят на съедение собакам. Я побывал на могиле миссис Фрейд, когда там устанавливали надгробие, это было на кладбище «Пайнлоун», и место показалось мне приятным. Там был такой мистер Симчик, он показал мне участок и дал буклет. Я представлял себе место под деревом, например, под плакучей ивой, может — со скамеечкой. И что? Когда он назвал цену, у меня упало сердце. Он показал участки, которые были мне по средствам, — либо слишком близко от дороги, либо там, где совсем мало травы. «А под деревом ничего нет?» — спросил я. Симчик покачал головой. «А под кустом?» Он послюнявил палец и зашелестел бумагами. Долго кашлял и хмыкал, но в конце концов сдался. «Попробуем что-нибудь найти, — сказал он. — Это будет дороже, чем вы рассчитывали, но можете заплатить в рассрочку». Место было в дальнем конце кладбища, на окраине еврейской части. Оно было не совсем под деревом, но рядом, достаточно близко, чтобы осенью некоторые листья могли долететь до меня. Я задумался. Симчик оставил меня и вернулся в контору. Я стоял в солнечном свете. Потом опустился на землю и лег на спину. Земля под моим плащом была жесткая и холодная. Я смотрел, как надо мной проплывают облака. Может быть, я заснул. Следующее, что я увидел, — это Симчик, стоящий надо мной. «Ну как? Берете?»

Краем глаза я увидел Бернарда, сводного брата моего сына. Этакий огромный олух, удивительно похожий на отца, пусть земля ему будет пухом. Да, даже ему. Его звали Мордехай. Она звала его Морти. Морти! Вот уже три года, как он в могиле. Я считаю своей маленькой победой то, что он первым сыграл в ящик. И что? Если я не забываю, я зажигаю свечу в его йорцайт[30] в память о нем. Если не я, то кто?

Мать моего сына, девочка, в которую я влюбился, когда мне было десять, умерла пять лет назад. Думаю, я скоро к ней присоединюсь, хотя бы так. Завтра. Или послезавтра. В этом я уверен. Я думал, будет странно жить в мире без нее. И что? Я давно уже привык жить лишь с памятью о ней. Только в самом конце я увидел ее снова. Я приходил к ней в палату и сидел с ней каждый день. Там была медсестра, молодая девушка, и я рассказал ей — не правду. Нет. Но историю, похожую на правду. Эта сестра позволила мне приходить после того, как заканчивался прием посетителей и я уже не мог ни с кем столкнуться. Она была подключена к аппаратам жизнеобеспечения, в носу у нее были трубки, она была уже одной ногой на том свете. Если я отворачивался, то всегда боялся, что, когда обернусь, ее уже не будет. Она была крошечной, морщинистой и глухой как пень. Я так много должен был ей сказать. Так что? Я рассказывал ей анекдоты. Я был самым настоящим Джекки Мейсоном.[31] Иногда мне казалось, что я вижу на ее лице подобие улыбки. Я пытался делать вид, что все замечательно. Я говорил: «Не поверишь, но эту штуку там, где твоя рука сгибается, здесь называют локтем». Я говорил: «Два раввина заблудились в желтом лесу». Я говорил: «Приходит Мойше к врачу и говорит: доктор, я…» — и так далее. Но многого я ей не сказал. Например. «Я так долго ждал». Или еще: «А ты была счастлива? С этим неббехом,[32] с этим тупым шлемилем,[33] с этим идиотом, которого ты называешь мужем?» Сказать по правде, я давно перестал ждать. Момент прошел, дверь между тем, что могло быть, и тем, что было, захлопнулась у нас перед носом. Или, лучше сказать, у меня перед носом. Грамматика моей жизни: где бы ни встретилось множественное число, срочно исправляй на единственное. Если я когда-нибудь позволю себе произнести королевское «мы», избавьте меня от этой напасти быстрым ударом по голове.

— С вами все в порядке? Вы что-то побледнели.

Это был человек, которого я заметил еще раньше, тот, в желтой бабочке. Если уж гости и приходят, то именно в тот момент, когда у вас спущены штаны, ни секундой раньше. Я попытался выпрямиться, опираясь на растение.

— Все в порядке, — сказал я.

— А откуда вы его знали? — спросил он, окидывая меня взглядом.

— Мы были… — я втиснул колено между горшком и стеной, надеясь, что это придаст мне устойчивости, — мы были в родстве.

— Член семьи! О, простите ради бога. Я думал, что уже встречался со всей мишпохой![34] — Он произнес это как мишпуха. — Конечно, я должен был догадаться. — Он снова оглядел меня с головы до ног и провел рукой по волосам, чтобы убедиться, что они прочно сидят на месте. — Я думал, вы один из его поклонников, — сказал он, указывая на редеющую толпу. — А с чьей стороны?

Я схватился за самую толстую часть растения. Комната поплыла у меня перед глазами, и я попытался сосредоточиться на его бабочке.

— С обеих, — сказал я.

— С обеих? — повторил он недоверчиво, глядя вниз на корни растения, которые изо всех сил пытались удержаться в земле.

— Видите ли… — начал я. Но тут растение неожиданно вырвалось из почвы. Я подался было вперед, но моя нога оказалась зажата между горшком и стеной, так что другой ноге, оставшейся без поддержки, пришлось продвигаться вперед одной, и край горшка врезался мне в пах, а руке не осталось ничего, кроме как влепить крупный кусок грязи, свисавший с корней, в лицо мужчине в желтой бабочке.

— Простите, — сказал я. Боль выстрелила мне между ног и электрошоком пронзила кишки. Я попытался выпрямиться. Моя мать, да будет благословенна ее память, обычно говорила: «Держи спину прямо». Земля сыпалась у моего собеседника из ноздрей. В довершение всего я вытащил свой замызганный носовой платок и прижал ему к носу. Он отмахнулся от моей руки и достал собственный платок, свежевыстиранный, сложенный в аккуратный квадратик. Он встряхнул его. Флаг капитуляции. Воцарилось неловкое молчание, пока он вытирался, а я приводил в порядок свою нижнюю часть тела.

Через мгновение я уже оказался лицом к лицу со сводным братом моего сына, а мой рукав был зажат в зубах питбуля в бабочке.

— Смотри, кого я отловил, — пролаял он. Бернард приподнял брови. — Говорит, что он из мишпухи.

Бернард вежливо улыбнулся и посмотрел сначала на разрез на моем воротнике, а потом на порванный рукав.

— Простите, — сказал он, — я вас не помню. Мы встречались?

У питбуля изо рта текли слюни. В складках его рубашки застряли комочки земли. Я взглянул на табличку «Выход». Может, я бы и бросился туда, если бы не был так тяжело ранен. На меня накатила волна тошноты. И что? Иногда на человека нисходит озарение именно в тот момент, когда оно ему так необходимо.

— Ду ретс идиш?[35] — сипло прошептал я.

— Простите?

Я схватил Бернарда за рукав. Пес держал меня, а я держал Бернарда. Я наклонился к нему поближе. Глаза у него были красные. Может, он и олух, но человек хороший. И все же у меня не было выбора.

Я повысил голос.

— Ду ретс идиш? — Я чувствовал, что от меня разит перегаром. Я схватил его за воротник. Он так резко дернулся, что у него на шее набухли вены. — Фарштайст?[36]

— Простите, — Бернард покачал головой, — я не понимаю.

— Хорошо, — продолжал я на идише, — потому что вот этот придурок, — я показал на мужчину в бабочке, — вот этот поц[37] вцепился мне в тухес, и он все еще здесь лишь потому, что у меня нет сил ему врезать. Не будете ли вы так любезны попросить его убрать от меня свои лапы, пока я не заткнул ему шноз[38] еще одним растением, только на этот раз я уже не стану вынимать его из горшка.

— Роберт? — Бернард отчаянно старался понять происходящее. До него, похоже, дошло, что я говорил о человеке, вцепившемся зубами мне в локоть. — Роберт был издателем Исаака. Вы знали Исаака?

Питбуль усилил свою хватку. Я открыл рот. А что?