Был ли Пушкин Дон Жуаном? - Александр Лукьянов

Из Петербурга Пушкин выехал смертельно утомленный разгульной жизнью, которую он вел, и тревожимый горькими воспоминаниями о неудачной любви. Эта любовь жила на Юге еще долго. Он постоянно говорил о ней в своих стихах, которые являются зеркалом его переживаний и любовных чувство. Пушкин прожил молдавской глуши меньше месяца, потом заболел горячкой, искупавшись в пруду и, когда в Екатеринослав прибыла из Киева проездом на Кавказские воды семья генерала Н. Н. Раевского – молодой поэт решил (а Инзов разрешил) отправиться вместе с нею якобы лечиться на Кавказ. Два месяца поэт счастливо жил в кругу прекрасного семейства, купался в теплых кисло-серных и железных водах, любовался сменяющими друг друга прекрасными и нетронутыми еще рукой человека ландшафтами.

В то время южные области России еще были дики, они недавно перешли под юрисдикцию империи. Смешение племен, оставшееся от турецкого владычества, мусульманский оттенок жизни поражал поэта. Все было интересно, даже опасности. «Хотя черкесы довольно смирны, – писал Пушкин брату Льву, – но нельзя на них положиться; в надежде большого выкупа они готовы напасть на известного русского генерала. И там, где бедный офицер безопасно скачет на перекладных, там высокопревосходительный легко может попасться на аркан какого-нибудь чеченца. Ты понимаешь, как эта тень нравится мечтательному воображению». Так он доехал до Крыма. Состояние усталости, бесчувственности, падения всех душевных и физических сил не покидало Пушкина. Его обычная впечатлительность и сексуальная агрессивность были как бы атрофированы. Ночью, плывя из Феодосии в Гурзуф, он не спал, ходил по палубе и что-то бормотал про себя. Пушкин выразил все обуревающие его чувства в элегии «Погасло дневное светило».

Я вспомнил прежних лет безумную любовь,И все, чем я страдал, и все, что сердцу мило…

Он говорил о том, что бежал от минутных друзей, питомцев наслаждений, о том, что забыты «наперсницы порочных заблуждений», с которыми он проводил ночи без любви,

Но прежних сердца ран,Глубоких ран любви, ничто не излечило…

Прощание с разгульной жизнью в Петербурге, прощание со светскими увеселениями и, наконец, прощание с Софьей Потоцкой, Натальей Кочубей, княгиней Авдотьей Голицыной, Е. А. Карамзиной и, может быть, с неизвестной нам женщиной, такой недоступной и теперь еще более далекой, ввергло поэта в настоящую депрессию. Пушкин, с его ярко выраженным истерическим характером, опасался всегда не столько сексуальных связей, сколько глубоких любовных чувств. Он был совершенно открыт для постоянных сексуальных упражнений, но сердце его опасалось любить. Мы уже говорили о том, что в личности поэта обнаруживался разлад между любовью, нежными чувствами и просто половыми потребностями. Осознание собственной сексуальности у истериков, по мнению Фрейда, возможно только в двух вариантах: либо сексуальная агрессия, либо романтическая любовь. Невроз Пушкина (а то, что он постоянно испытывал неврозы на этой почве, не подлежит сомнению) состоял в несовместимости этих двух проявлений.

Сексуальная агрессия, как отмечал А. Лоуэн, становится антагонистом нежной, чувствительной, духовной стороны личности. Молодой Пушкин постоянно боялся влюбиться, хотя его пылкая натура не могла не влюбляться. Просто субъектами его чувств становились обычно девушки и женщины, которые не отвечали взаимностью на его более или менее страстную влюбленность. Постоянные разочарования терзали поэта и бросали в волны сексуальных излишеств. Любовь, оставленная в Петербурге, как бы опустошила душу поэта. Искатель новых чувств и увлечений, Пушкин уже не способен психологически переживать их. На него нашло какое-то нравственное омертвение. Ничто не радует, ничто не влечет. Как верно отметил П. К. Губер, творческая способность оставила Пушкина. Никогда более он не испытывал такого резкого и глубокого падения поэтического дара. И только на Кавказе он задумал и позже написал в Гурзуфе почти автобиографическую поэму «Кавказский пленник», которая дает ключ к пониманию его душевной жизни в Петербурге.

Главный герой поэмы – это фактически сам поэт, переживающий свой отъезд из Петербурга. Характеризуя его, Пушкин показывает нам душевную опустошенность героя, которая является результатом бурно проведенной молодости и, видимо, неразделенной любви, которая терзала его на родине. Захваченный в плен, он видит как молодая черкешенка тянется к нему. Но напрасны ее усилия:

…русский жизни молодойДавно утратил сладострастье:Не мог он сердцем отвечатьЛюбви младенческой открытой,Быть может сон любви забытойБоялся он воспоминать.

Когда влюбленная черкешенка признается в своих чувствах русскому пленнику, он отвечает ей словами, в которых как в зеркале отражаются все душевные переживания поэта.

Как тяжко мертвыми устамиЖивым лобзаньям отвечатьИ очи, полные слезами,Улыбкой хладною встречать!Измучась ревностью напрасной,Уснув бесчувственной душой,В объятиях подруги страстнойКак тяжко мыслить о другой!..Когда так медленно, так нежноТы пьешь лобзания мои,И для тебя часы любвиПроходят быстро, безмятежно;Снедая слезы в тишине,Тогда рассеянный, унылыйПеред собою, как во сне,Я вижу образ вечно милый;Его зову, к нему стремлюсь,Молчу, не вижу, не внимаю;Тебе в забвенье предаюсьИ тайный призрак обнимаю.Об нем в пустыне слезы лью…

Так же как и в стихотворении «Дорида», главный герой поэмы вспоминает об отсутствующей возлюбленной, наслаждаясь в объятиях другой женщины.

2

Однако постепенно Пушкин начал успокаиваться. Ссылка, можно сказать, благотворно повлияла на него, особенно встреча с семьей генерала Раевского. Три недели, проведенные с Раевскими в Гурзуфе, были самыми светлыми, радостными и волнующими в жизни Пушкина. Вот как писал он брату, полный впечатлений от крымских переживаний.

«Там (в Гурзуфе. – А. Л.) прожил я три недели. Мой друг, счастливейшие минуты жизни моей провел я посреди семейства почтенного Раевского. Я не видел в нем Героя, славу Русского войска, я в нем любил человека с ясным умом, с простой, прекрасною душою; снисходительного попечительного друга, всегда милого, ласкового хозяина. Свидетель Екатерининского века, памятник 12 года, человек без предрассудков, с сильным характером и чувствительный, он невольно привяжет к себе всякого, кто только достоин понимать и ценить его высокие качества. Старший сын его будет более нежели известен… Все его дочери – прелесть, старшая – женщина необыкновенная. Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства; жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался; счастливое полуденное небо; прелестный край; природа, удовлетворяющая воображение; – горы, сады, море; друг мой, любимая моя надежда – увидеть опять полуденный берег и семейство Раевского» (24 сентября 1820 г.).

Раевские были настоящими представителями дворянской культуры. В них было развито необыкновенное чувство чести и служебного долга, искренняя, без всякого ханжества, бытовая религиозность. Неизбалованный семейным уютом и теплом Пушкин в их семье нашел простоту и благовоспитанность, образованность и героический патриотизм. Пушкин знал сестер Раевских еще в Петербурге, но это были встречи в гостиных, где молодых девушек держали под бдительным оком старших. Надзор продолжался и в Крыму. Когда один из биографов написал, что старшая Раевская, Екатерина Николаевна, давала Пушкину в Гурзуфе уроки английского языка, она заявила, что этого не было, что по тогдашнему понятию о приличии было бы недопустимо для двадцатитрехлетней девушки заниматься с посторонним молодым человеком. Поэт был очарован и опьянен нежным очарованием девичьей стихии, он даже несколько забыл свои Петербургские печали, увлекался всеми сестрами по очереди.

«Все дочери его – прелесть…» Их было четыре сестры.

Екатерина – старшая, 23-летняя красавица, с твердым характером, но по словам Пушкина «женщина необыкновенная».

Елена – 16 лет, выделялась красотой даже среди своих сестер. Хорошо знала английский язык, потихоньку переводила Байрона и Вальтера Скотта. Однако, как писал граф Олизар, ее можно было сравнить с цветком кактуса, так как она, после пышного расцвета быстро увяла и, пораженная неизлечимой болезнью (туберкулезом. – А. Л.), влачила тяжелую, исполненную страдания жизнь.

Софья – младшая, 12 лет, любила читать всем нравоучения, была живым, многообещающим и красивым ребенком.

И, наконец, Мария, 15 летняя девушка, оставившая на всю жизнь большое и теплое впечатление в душе поэта. По воспоминаниям того же графа Олизара, она была некрасивым, смуглым подростком. «Лишь впоследствии она из ребенка стала превращаться с стройную красавицу, смуглый цвет лица которой находил оправдание в черных кудрях волос и пронизывающих полных огня глазах».