День саранчи - Велиханов Никита

Через пару дней после того, как Ларькин, Рубцова и Ахмеров выехали в Белоруссию, майору Борисову позвонил его шеф, генерал Яковлев:

— Тут с тобой хочет встретиться старый товарищ, Тимашов Вячеслав Никитич. Есть у него для тебя секретные материалы, шифровки какие-то, так он их жаждет тебе передать.

Борисов неопределенно промычал нечто вроде «да неужто». Встреча с Тимашовым обычно ничего хорошего не сулила. А ведь когда-то вместе воевали.

— Ему позвонить? — спросил Юрий Николаевич.

— Нет, он почему-то предпочел назначить рандеву через меня. Хитрит, старый коршун. День и район определил он: «Арбат, где-нибудь недалеко от тебя, сегодня». А точное время и место ты сам назови. Мы так договорились. Я передам.

— Тогда где-нибудь на углу Староконюшенного. В три, — сказал, немного удивившись, майор.

День был солнечный и теплый. Борисов решил надеть цветастую, с короткими рукавами, рубашку навыпуск, темными очками он прикрыл глаза со слишком характерным прищуром. Арбатские витрины отражали крепкого пожилого человека с изрядной проседью, неторопливо пробивавшего себе дорогу через гомонящую толпу. -Мимоходом оглядев свое отражение в одной из, витрин, он мысленно обозвал себя ряженым.

Ровно в три, когда секундная стрелка, завершая круг, торопливо отщелкивала последние секунды, Борисов подходил к тому месту, где в Арбат упирается Староконюшенный переулок. Он шел почти посередине пешеходной зоны и, скользнув взглядом по толпе, заметил, что навстречу ему движется такой же широкоплечий квадратный мужчина, правда, чуть выше ростом. Полковник Тимашов был одет в такую же яркую рубашку и широкие, не стесняющие движений, летние брюки. И тоже был в черных очках.

«Два старых клоуна», — желчно подумал майор. В чем-то он был прав, потому что в отдельности ни одеждой, ни очками, ни какими-то другими внешними признаками ни он, ни Тимашов не выделялись из окружающей толпы. В чем-то прав, потому что два пожилых квадрата в темных очках все-таки привлекали внимание. Их руки сомкнулись в пожатии, когда часы на запястьях показывали ровно три, а обе секундные стрелки только-только начали отсчитывать первые мгновения четвертого часа. Но им не было нужды смотреть на часы.

— Чем порадуешь? — сразу же спросил Борисов.

Вместо ответа тот хохотнул и добродушно сказал:

— Тебя трудно порадовать, Николаич, я же тебя давно знаю.

Юрий Николаевич тоже знал Тимашова давно, но только в последние годы понял, какой холодный и беспощадный человек скрывается за этой маской показного дружелюбия. Поэтому он на улыбку полковника не ответил, а продолжал смотреть вопросительно. Вячеслав Никитич — из его имени и отчества когда-то была составлена служебная кличка полковника — Вятич — сделал коротенький шаг назад и приглашающий жест рукой, и они пошли дальше в сторону Смоленской и Бородинского моста, рассматривая выставленные для продажи яркие пейзажики и обходя танцующих на тротуаре кришнаитов.

— Что ты такой странный способ встречи выбрал? В кабинете нельзя было? — спросил майор. Он хотел еще добавить: «Сам позвонить не мог?» Борисова удержало легкое, мимолетное, но явно неслучайное прикосновение пальцев полковника к его кисти. Юрий Николаевич замолчал, а Тимашов беззаботно ответил:

— Не мог. Служебного телефона твоего я не знаю, не положено нам, смертным. А по-домашнему это надо до вечера ждать, да и то ещё неизвестно, застану ли. Поэтому пришлось по команде тебя вызывать, как полагается. Дело срочное, с вашими анимальными аномалиями связано, не хотелось время терять.

Насчет телефона — это все был детский лепет. Можно было оставить сообщение на автоответчике. Холостяк Борисов, действительно, по несколько дней мог не появляться дома, ночуя на службе, но автоответчик время от времени пересылал на «Вампир» информацию, и компьютер предоставлял майору полный отчет о том, кто ему звонил. Юрий Николаевич понял, что на его вопрос Вятич ответит в свое время, а пока лучше говорить о чем-то другом.

Борисов присмотрелся к скрипачу, сидевшему на скамейке и мастерски игравшему на заказ разные мелодии, и сказал:

— Я как-то раз шел мимо него вечером. Дело зимой было, мороз. А он тут пилит. Кому «Семь сорок», кому что, а какой-то глупышке «Голубой вагон» за пятьдесят копеек. Мамаша, видно, на большее не раскошелилась. Я подошел и тоже дал ему полтинник, только бумажный, синенький. А он тут же собрался и ушел. Надеюсь, он не обиделся.

— Вряд ли. Когда ему ничего не заказывают, музыкант играет то, что хочет, — заметил Тимешов.

— Ясно. Он сыграл то, что хотел.

Они свернули направо и пошли по направлению к Тверскому бульвару. В одном из переулков, как оказалось, полковника ждал «мерседес» последней модели. Несмотря на свой квасной патриотизм, Вятич любил комфорт. Тимашов сел за руль, однако двигатель заводить не стал, объяснив:

— Можно было бы, конечно, и покататься, да уж больно хорошо сидим. — Он откинулся на спинку сиденья и продолжил: — Значит, спрашиваешь, почему так сложно? А мне стало известно, что твой начальник решил за тобой по-свойски этак присмотреть. Отеческое внимание, не более того. Отследить, что за дела в последнее время вокруг тебя творятся. Почему ты так часто становишься участником операций, проводимых соседними и сопредельными отделами.

— А порой и запредельными. Такими, как твой, — добавил Борисов.

— Говори уж сразу: беспредельными. Ты не это имел в виду? — усмехнулся Вятич.

— Владимира Константиновича можно понять.

— Ну вот, поэтому и пришлось действовать через него. По-товарищески, честно и открыто. Зачем ему лишний раз убеждаться в том, что я знаю телефонный номер твоего хуторка в Хлебниковом? Да и в кабинете ты мог брякнуть что-нибудь лишнее, со своей комсомольской прямотой. Мог начать выяснять отношения. А он мне там дополнительный жучок впендюрил — и к стационарной телекамере подключил втихаря. Думает, что я не знаю. Знаю — это и еще кое-что, но тебе не скажу, учитывая твою честность и любовь к субординации.

— Про любовь к субординации — это ты загнул. Обижаешь. Просто Яковлев на редкость порядочный начальник, — ответил майор. — Так что ты хотел мне сообщить?

— Сообщить чего-то конкретного могу не очень много, скорее, поделиться соображениями. Да вот листочки эти хочу тебе вручить, -- Тимашов вынул из-за сиденья три плотных листка, судя по виду фотокопии каких- то шифровок, и протянул Борисову. — Наши люди добыли это на Украине в девяносто шестом, Судя по всему, содержание этих текстов как-то связано с тем делом, которым ты, сейчас занялся.

— Откуда ты всегда знаешь, чем я занят? — тихо, без особого интереса проворчал Юрий Николаевич.

— Как говорит один наш общий знакомый, мы тоже не траву кушаем.

— Что просишь? — Борисов взвесил на руке листочки.

— Безвозмездно, то есть даром. Не веришь? Мы просто не смогли расшифровать эту грамоту. Может, твои соколы сумеют. Или птахи. А если сумеют — ты уж не забудь, где взял эти листочки.

— Ключевые слова?

— Думаю, «Украина» будет обязательно. Не знаю только, на каком языке. Возможно, «Белоруссия» и «Россия». Что-нибудь из Апокалипсиса. «Звезда Полынь», например. В общем, Чернобыль.

— Дозволено будет малограмотному узнать обстоятельства перехвата?

— Наш человек скопировал депешу, которая пришла в городок Стрый одному украинцу от одного, условно говоря, американца — сам понимаешь, какой национальности. Той самой, которую я больше всего не люблю. Украинец передал ее дальше, в Киев. Мы смогли расшифровать только небольшой кусок, в самом начале. Дальше идут инструкции, написанные, сам видишь, каким алфавитом. Иврит — не иврит, арабский — не арабский, черт знает, что такое. Может, Большакову это по зубам окажется. Хотя, и ему тоже навряд ли.

Юрий Николаевич пробежал глазами прилагавшуюся к листкам карточку с раскодировкой первого абзаца послания. Писавший, который именовал себя в первом лице множественного числа — «мы», после краткого приветствия и пожелания успехов в деле национального освобождения Украины, сообщал о том, что пришла пора переходить ко второму этапу. Для чего предлагалось передать, чтобы некий Скорпион дал свободу действий агенту по кличке Джинн, каковой, по замыслу автора, должен был начать поиск и вербовку агентов, отвечающих необходимым требованиям и способных выполнить те планы, которые Джинн вынашивает. Второй; этап назывался «Днем Саранчи». Велено было начинать его не на востоке, а на севере, именно там, где, по имевшимся у автора данным, сложились наиболее благоприятные условия. Указывались приблизительные сроки прибытия груза лекарств: первая партия должна была прибыть в октябре по известному адресату каналу в Одессу. Более точные сроки автор письма обещал назвать позже. Нижеследующее письмо предлагалось довести до сведения товарищей.